Отголоски иного мира - Филипп Янси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ханжество. С этим грехом приходится бороться всем христианам (опять оправдываюсь!), но авторам духовной литературы, пожалуй, больше остальных. Какой–нибудь колумнист пишет вдохновенный призыв к гражданскому неповиновению. Житель Небраски читает его, нарушает закон в пользу нравственного принципа и попадает в тюрьму. Что должен при этом чувствовать журналист? Я пишу о прокаженных в Индии, об удивительном смирении и жертвенности миссионеров, которых встречал, но сам живу в горной тиши, сижу в уютном кабинете и пишу под звуки классической музыки. Как мне с этим жить?
Алчность. Писать книги о христианской вере – единственное известное мне «служение», которое приносит доход. Каждый покупатель моих книг способствует моему заработку. Надо ли описывать смешанные мотивы, возникающие по ходу работы? Поневоле начинаешь думать не только о том, «правильна ли эта мысль», но и «станут ли это покупать».
Гордыня. Еще один грех, о котором приятнее было бы умолчать. Как автор книг, я исхожу из дерзкой предпосылки, что вам стоит потратить свое время на мои мысли. Если бы не она, я бы вообще не взялся за перо. Однако в любое предложение, в любую фразу, в любое слово может прокрасться гордыня.
Это не те грехи, о которых говорил Фрэнк в тюрьме: издевательство над детьми, алкоголизм, воровство, хулиганство. К таким грехам меня не тянет. Но зло всегда бьет по наиболее уязвимым точкам человека. Я целыми днями сижу в кабинете: какая богатая почва для грехов, связанных с самоуглублением и самокопанием! Недовольство, гордыня и алчность — грехи внутренние, произрастающие в темных уголках психики. Их питают жажда признания, легкая паранойя и одиночество — вечные спутники литературного ремесла.
В детстве над Фрэнком немало издевались, и он поддался искушению поквитаться с миром. У известных политиков другие искушения. Свои соблазны есть и у тех, кто зарабатывает на жизнь красотой тела. Большое искушение для них, например, прелюбодеяние. Это доказывает статистика разводов среди голливудских звезд.
Мы, носители внутренних грехов, можем утешать себя мыслью, что наши грехи благороднее банального пьянства и адюльтера. Но когда меня посещают подобные мысли, я вспоминаю Нагорную проповедь. Христос ставит похоть и прелюбодеяние, ненависть и убийство в один ряд.
Каждый из грехов, в которых я себе попустительствую, можно считать формой эгоистического редукционизма. Каждый из них мешает моим отношениям с людьми и Богом, мешает гармонии и целостности. Каждый разрушает мой маленький мир и не дает слышать отголоски мира иного. Когда я ставлю себя выше других, выше Бога, то по жестокому парадоксу судьбы я остаюсь наедине со своим изуродованным «я». И тогда жизнь, которую задумал для меня Бог, не может состояться.
Когда я думаю о своих грехах именно так, мне становится понятна суровость библейских предостережений. Я вижу скорбные глаза Отца, Чьи дети себя губят. Сказал же блаженный Августин: «Избегая его (век сей) живет душа; стремясь к нему, умирает»[47].
***
«Зло некрасиво и непременно человекообразно:
Спит с нами в постели и ест за нашим столом».
Уистан Хью Оден[48]
Глава 9. Дар вины
Когда другие люди совершают грехи, ты поражаешься, а когда совершаешь их сам, они кажутся абсолютно естественными.
Элспет Хаксли
Битых три часа я сидел перед телевизором, наблюдая, как исповедуется в своих грехах президент всея Америки: Билл Клинтон давал показания перед большим жюри. Много месяцев подряд в прессу просачивались подробности о его сексуальной связи с двадцатипятилетней стажеркой Моникой Левински. Поначалу президент и его жена все отрицали, но напор улик оказался несокрушимым: запись телефонных разговоров, письма, подарки, испачканное платье. И вот президент Клинтон был вынужден ответить на вопросы перед телекамерой.
Для американцев, помнящих уотергейтский скандал, ситуация до боли знакомая: проступок, отпирательства, паутина обмана, торжественные заверения, на поверку оказывающиеся ложью. Европейцы закатывали глаза: наивные американцы судят о политиках по их частной жизни! Республиканцы отвечали: не в сексуальной безнравственности дело, а в лжесвидетельстве. Подобно снежной лавине, скандал разрастался и затмевал другие новостные события. Интимные подробности жизни Клинтона были вынесены на всеобщее обозрение. Дело чуть не дошло до импичмента.
В конце концов Клинтон утихомирил бурю и досидел до конца президентского срока. Для одних он «Парень, который вернулся», способный разрешить любой кризис, а для других — «Скользкий Билли», увертливый в ответах о марихуане, сделках по недвижимости в Арканзасе, президентских помилованиях и значении слова «секс». Но я помню одно: глава самого могущественного государства на планете, вздрагивая от некоторых вопросов, глядел в объектив глазами загнанного зверя.
«Простите», — говорил он, прекрасно сознавая боль, которую причинил семье и нации, а также пятно на собственной репутации. Властелин мира, он казался наименее свободным из своих граждан, рабом страстей, униженным неспособностью контролировать свои природные инстинкты.
***
В романе Германа Меливилла «Моби Дик, или Белый Кит» капитан Ахав говорит:
«Что это? Что за неведомая, непостижимая, нездешняя сила; что за невидимый злобный господин и властитель; что за жестокий, беспощадный император повелевает мною, так что вопреки всем природным стремлениям и привязанностям я рвусь, и спешу, и лечу все вперед и вперед; и навязывает мне безумную готовность совершить то, на что бы я сам в глубине своего собственного сердца никогда бы не осмелился даже решиться?»[49]
Капитан Ахав одержим идеей поймать Моби Дика, гигантского белого кита. Он не внемлет ни предостережениям, ни мольбам команды. Чтобы продолжать охоту, он даже отказывается искать потерявшегося сына другого капитана. Он не способен держать себя в руках. Кит притягивает его, как магнит. Старбек, первый помощник капитана, кричит Ахаву: «Взгляни! Моби Дик не ищет встречи с тобой. Это ты, ты в безумии преследуешь его!»[50]
В этом — неизъяснимая сила зла. Я могу спокойно признать свои грехи и понять, насколько лучше была бы моя жизнь без них. Я знаю, что надо выбирать добро и хочу выбирать добро, но выбираю его далеко не всегда. Меня, как капитана Ахава или президента Клинтона, захватывает сила, объяснить которую я не могу и которой часто не в состоянии сопротивляться…
Кальвин пишет: «Все здравомыслящие писатели согласны в том, что в возрожденном