2012. Загадка майя - Жорди Сьерра-и-Фабра

— Мы пошли неверным путем?

— Вы не смогли преодолеть самую начальную, примитивную фазу развития — ненависти, жестокости, войн и взаимоистребления.

— Вы разрушите Землю?

— Нет!

— Измените все?

— Мы — не Бог, а только энергетические существа. Меня и подобных мне направили сюда для сбора информации.

— Это то, что говорят хранители.

— Кто это?

— Они нас охраняют. Знают, что вы вернетесь, и ждут.

— Мужчина, который появлялся во время твоего странствия, — хранитель?

— Да, — при упоминании этой подробности она нахмурила лоб. — Ты наблюдала за всеми моими перемещениями?

— Да.

— Почему же ты не помогла мне?

— Ты должна была одолеть все сама.

— А эти люди, которые называют себя судьями…

— Любое действие рождает противодействие.

— Они могут убить вас?

— Все разрушимо. Но энергия не умирает. Ты только посмотри на себя.

— А что со мной?

— Ты полна энергии, Джоа. — Это было сказано с материнской гордостью.

— Мама, кто я? Я ведь не знаю.

— Ты — мост между двумя мирами. Поэтому должна быть бдительна.

— В чем?

— В любви.

— Я не влюблена, — покраснела она.

— Любовь — очень сильное чувство, самое мощное и, кроме того, самое непредсказуемое. — Свою нежность к дочери она выразила, излив на нее сноп лучезарного света. — Мы — сгусток энергии, и нас влечет друг к другу только поэтому. Но здесь, на Земле, все иначе.

— Но ты же полюбила папу.

— И родила тебя, в боли и муках. Это было самое прекрасное и немыслимое. А сейчас ты — это я.

— Я не могу любить?

— Ты должна любить.

— А риск?..

— Жизнь полна рисков. Любовь — один из них. Вы эволюционировали своим уникальным путем. На Земле люди живут и умирают…

— А я?

— Ты — такая же, как мы, и одновременно — как люди здесь. Все решит сама жизнь. Предопределенности в этом нет. У тебя есть две сводных сестры.

— Их матери и ты исчезли, потому что вы родили нас?

— Да.

— Мама…

— Ты — самое лучшее, что у меня есть. Была и остаешься. Посмотри на себя.

Джоа посмотрела. Она по-прежнему была нага.

— Ты возродишься, — продолжила мать, — чтобы занять свое место в истории.

— Я тебя не понимаю! — Ей захотелось расплакаться.

Лучезарное проявление нежности вновь коснулось ее и проникло глубоко в душу.

— Верь в себя — всегда, в любой момент.

— А что с папой? Где он?

— Этого я не знаю, Джоа, — в ее голосе слышалась печаль.

— Что я должна делать?

— Следуй указаниям — знакам, которые есть и которых нет.

— В папиных бумагах?

— Да. Ты видела их. Тебе надо только раскрыть глаза.

— Почему ты мне не говоришь, на что именно?

— Потому что я — сон. Я знаю, что ты чувствуешь, но не могу увидеть это, если этого не видишь ты.

Сон.

А хотелось, чтобы явь.

Свет стал ослабевать.

— Не уходи, пожалуйста!

— Я не ухожу, это ты возвращаешься обратно.

— Когда я проснусь, я буду это помнить?

— Да, потому что ты сама отвечаешь на свои вопросы.

— А другие дочери бури — у них есть ответы?

— Да, хотя они этого пока не знают.

— Значит, если я поговорю с кем-нибудь…

— Поговори.

— Для чего?

— Чтобы прийти ко мне.

— Но как?!

Мать начала терять очертания.

— Мама! — цеплялась она за свою фантазию.

— Я люблю тебя, Джоа!

— Нам ведь надо еще о стольком поговорить!..

Вместе с матерью исчезли и все девять солнц. Она видела себя вновь плывущей в полете. Руки крыльями раскинуты в стороны, лицо обращено к небу. Потоки живительного воздуха лохматят волосы.

Возвращение. Ускоренная перемотка назад.

Вот она опять — дерево… вот пещера, куча-мала исторгнутых из нее детей и боль… вот она отделилась от тела, вернулась в космос, повстречалась с астронавтом и простирающим к ней руку Давидом… вот небольшая планета превращается в пустыню, а пустыня — в сад.

А вот и самое начало.

Она ощутила, как у нее стал расти живот, и, все еще не пробудившись ото сна, она родила… саму себя.

Возродилась.

Открыв глаза, Джоа издала нечеловеческий вопль, вырвавшийся из самых глубин ее существа, и, содрогаясь в корчах и стеная от страха, разразилась бурными слезами.

32

Джоа стоило немалого труда успокоиться, убедиться, что странствия ее позади и она вернулась к действительности. Пульс был бешеный. Сжавшись калачиком, она еще несколько секунд лежала без движения, пока глаза не привыкли к слабому свету, проникавшему снаружи. Сначала она подумала, что это раннее утро, однако, присмотревшись, поняла: начинало смеркаться.

На ней ничего не было. Все тело — в укусах.

Она села, прижав ноги к груди и обхватив их руками, голову положила на колени. Обвела взглядом вокруг. Разбросанная по полу пещеры скомканная одежда. На месте догоревшей свечи — оплывший волнами воска бугорок.

Во рту было сухо.

Голова полыхала огнем.

Она не чувствовала в себе сил двинуться с места, но провести в пещере еще одну ночь она бы не хотела, а темнота не заставит себя долго ждать. Ползком, на четвереньках, она собрала вещи и стала медленно одеваться, преодолевая боль, вызываемую каждым соприкосновением ткани с гнойничками от укусов. Она туго соображала, пытаясь понять, что с ней произошло. Но образ матери четко запечатлелся у нее в душе. Образ настолько живой, словно она только что была здесь и ушла. А ее голос продолжал эхом звучать в голове. Одевшись, она сначала стала на колени и только потом, задыхаясь, поднялась на ноги. Приблизилась к одному из источников, бивших из стен пещеры, и умылась. Холодная вода привела ее в чувство, но сил отправиться домой все еще не было.

В царившем кругом безмолвии ее приветствовали последние лучи солнца.

Вобрав в себя воздух, она сделала первый шаг к возвращению.

Не пройдя и пятидесяти метров, в изнеможении привалилась к первому попавшемуся на пути дереву. Сколько времени это продолжалось? Бабушка говорила о трех сутках, но Джоа была уверена — такое невозможно. Самое большее — ночь и день. Да и это-то слишком много.

Но откуда такая неимоверная слабость…

Она прошла еще с десяток шагов и бессильно опустилась на большой камень. Закрыла глаза и прижала к лицу ладони. От бесчисленных укусов кожа нестерпимо зудела, от них же, по-видимому, поднялся жар. Она отняла руки от лица и взглянула на них — пальцы скрючены, словно когти хищной птицы. Так хотелось есть, что от голода мутило, а во рту будто кошки ночевали.