Чужеземец - Виталий Каплан

Молниями с неба, полчищами броненосных зверей или ещё как. Такому богу Хаонари готов служить. И про такого бога он станет рассказывать рабам. Может, он даже и сам не слишком поверил, но он не глуп — знает, что поверят другие. Поверят и пойдут за ним. За вестником справедливого бога.

— Но потом-то я сказал, что избавление от рабства не бывает мгновенно, — возразил Алан. — В нашей земле это великую дюжину лет заняло, и здесь так же будет. Устами вестника Своего Бог сказал, что перед лицом Его все равны. И теми же устами добавил, что каждый, уверовав, должен оставаться в том звании, в каком призван. Раб не должен смущаться своим рабским состоянием, но должен помнить, что к высшей, духовной свободе он призван. К свободе, которая важнее любой земной, внешней свободы. А господин должен помнить, что он и сам — раб Божий, что и над ним есть Господь, и потому должен он миловать рабов своих, умеряя строгость…

— Ты мог талдычить хоть до ночи, — оборвала я оправдывающегося Алана. — Хаонари этого уже не услышал. Понимаешь, это уже не полезно для его целей. А какие у него цели, ты после имел возможность насмотреться. Что было дальше?

— Спустя дней пять начались беспорядки, — расстроено сказал Алан. — Мы сидели дома, никуда не совались, знали только то, что рассказывала тётушка Миугних…

— Это ты не совался, господин, — вставил Гармай, — а я по городу бегал, всё видел. И как дом господина Гиуртизи жгли, и как высокородных на колья сажали…

— Какая наглость! — не сдержалась я. — Ты, Алан, попустительством своим совсем испортил парня. Мало того, что запретов твоих не послушался, так ещё и смеет так вот прямо и объявлять это… Ты уже достаточно окреп, чтобы задать поганцу хорошую порку!

Алан помолчал. Потом глухо сказал:

— Ну вот ещё… Мало что ли парень всякого зверства на своей шкуре испытал? Да и не принято в нашей земле детей бить…

Я чуть не застонала. Это что ж за такая безумная земля? Как она ещё внутрь себя не провалилась?

— Вот потому-то и не понимаешь ты ничего в здешних делах да здешних людях, — мне жаль было его, но пришелец из загадочной земли явно нуждался в горьком лекарстве. — Если даже в такой малости глупишь, чего ж о прочем говорить? Как же ты отважился о Боге своём учить, если в житейских делах ничего не смыслишь? Над тобой смеяться будут… и не только над тобой.

— Через два дня после бунта Хаонари опять пришёл, — Гармай явно воспользовался паузой, чтобы увести разговор от опасной для его задницы темы. — Предлагал господину присоединиться к ним.

— Да, — глухо подтвердил Алан, — было такое дело. Явился с толпой соратников.

Дюжина, если не больше. При оружии, в шелка разряженные. Ввалились на двор, позвали меня, спросили, пойду ли я с ними, хозяев резать и тем Богу Истинному служить. Тут уж я накричал на них. Сказал, что резнёй этой служат они не Богу, а врагу Его, диаволу. Что ничего не знают они о Боге, да и ту малость, что от меня услышали, по своей прихоти извратили. Что кто поднимет меч, тот от меча и погибнет.

— Они сперва побить его хотели, — добавил Гармай, — да Хаонари волков своих удержал. Ушли, воротиной хлопнули. А потом он и ко мне подошёл, наутро. Я как раз от колодца с вёдрами топал. Говорит — ну ты-то с нами пойдёшь? Ты ж наш, ты раб, вот и клеймо как и у нас. Бросай, говорит, своего господина, у него хоть и есть правильные слова, да многовато дури в башке…

Я хмыкнула. Кое в чём душегуб был совершенно прав.

— А я ему сказал, что ни на шаг от господина не отойду, — возбуждённо продолжал Гармай. — Что не хочу свободным делаться, если без него, без господина. Тогда Хаонари сплюнул и пошёл себе… После того я к тебе, тётушка, Гхири и послал.

Сказал ему, к тётушке беги давай, зови сюда. Пропадём тут без неё, сказал. А он умный, Гхири, догадался, куда бечь.

О полученной затрещине мальчишка, что любопытно, умолчал.

— Ещё седмицу мы дома сидели, — продолжал Алан. — Потом вроде усмирили бунт.

— А я в городе крутился, — добавил Гармай. — И разговоры нехорошие слышал. Что вроде как Хаонари от господина моего зловерие подцепил. Вроде как поймали одного из тех рабов, что вместе с ним тогда приходили. И тот под пытками показал… Вот тогда мы решили — уходить надо. И чтобы на твой дом, тётушка, беду не навести, и господина чтоб сберечь. Сбегал я на разведку, место отыскал, вернулся за господином, знак тебе оставил — ну и пошли мы сюда. Уже пятый день сидим.

Скучно…

Скучно ему, паршивцу…

— Плохи наши дела, — объявила я, помолчав. — Из Внутреннего Дома легион идёт в Огхойю, на усмирение. Может, завтра будет, может, послезавтра. Это вам не стража наместника, эти волки службу знают. Бунт рабов — это ж такое дело, что просто так не оставляют. Выжигать надо скверну калёным железом, чтобы дюжины дюжин лет помнили, боялись… Такое тут начнётся… Ни в какой рощице не отсидишься.

Поймают тебя, Алан.

Потрескивало пламя в костерке, трещала у нас над головами птица какая-то, и тихо-тихо, замолкая на ночь, стрекотали в траве цикады. Зной дневного солнца давно уж развеялся, пробегали то и дело прохладные ночные ветерки, но зябко ещё не было.

— Значит, на то воля Божия, — отвернувшись, вздохнул Алан. — Что толку от неё бегать? Да ведь я с самого начала на медовые пироги не рассчитывал. Я должен был сюда слово о спасении принести, а там пускай хоть жгут. Я и принёс…

— Ну и сам видишь, чем обернулось, — во рту у меня сделалось кисло. — Кровью. И это не вся ещё кровь, и та, что легион прольёт — тоже не вся. Большая смута в Высоком Доме начнётся, да и на другие земли перекинется. Сам погляди — повсюду ведь есть рабы. И ненавидят они господ своих, и мечтают о жестокой мести. Что их в покорности держит? Страх перед силой государевой, это первое. Да только одного страха мало, ко всему человек привыкает, к страху тоже. И тут второе — понимают рабы, что такова судьба их, и не попрёшь супротив судьбы. Это всё равно как против ветра плевать до воду палкой сечь. Тут хочешь не хочешь, а смиришься. Раб может сбежать от жестокого хозяина, может и свободу обрести, хотя и редко то случается — но никогда ещё рабам в голову не приходило, что вообще не должно быть на земле рабства. Что их доля — не судьба, которая сильнее богов, а злая воля какого-то Чёрного. И что есть у них могучий покровитель на небесах, который призывает их восстать… Теперь они веру получили, и вера впереди их покатится, в кровавую кашу все земли размалывая. Никакими легионами не сдержать…

— Но это же чушь собачья, что этот Хаонари напридумывал! — вскинулся Алан. — Так извратить божественное учение… Ведь у нас ничего такого не было, когда воплотился в нашей земле Бог. Хотя и у нас было рабство, и жестокости всякие были, почище ваших. Но уверовавшие в Господа не поднимали бунтов, не лили реки крови… — Он замялся, словно прислушиваясь к чему-то. — Ну, то есть, конечно, в жизни всякое случалось, но чтобы так…