Инициатор - Ольга Ворон

– Ты очень юный йах, нежить, может, потому так упорствуешь. Но, всё же, ты воспитывалась среди тех, кто несёт великую миссию, воспитывалась даже более, чем другие, ибо была талантлива, как о тебе отзываются… – Он нахмурился и спрятал глаза за ладонью, потирая пальцами виски. – Дождь, что ли будет наконец… Какая жара этим летом! Мир катится в пропасть, мир тянется к аду… Сложно удержать баланс…

Алиса не отзывалась. Она смотрела прямо, на распятого на противоположной стене, и, напоминая себе, что и тому пришлось пройти не меньше, упиралась взглядом в его взгляд, и тем сохраняла шаткое душевное равновесие.

Старик встряхнулся, нахмурившись, и заговорил резко:

– Слушай меня, йах, и старайся понять. Командор Борислав пытался объяснить тебе, но скудность твоего понимания… – он одёрнул себя, видя, что девушка не реагирует, и заговорил о деле: – То, что ты упорствуешь, заставляет меня поменять основную цель нашего разговора. Итак, говорить ты не будешь – примем это как данность…

Алиса закрыла глаза. А старец продолжал:

– Сейчас не имеет значения, кто из вас – ты или твой сподвижник – убил отца Аттика. Это уже прошлое. Это уже не изменить. Сейчас значимо только найти заказчика и покарать убийцу. Сектанта мы всё равно найдём – это вопрос времени… В своём-то огороде! – он усмехнулся, но глаза остались строгие, даже холодные, – Но миряне не могут ждать. Для них пошатнётся авторитет матери церкви единой, если будут проволочки. Потому ответ уже дан, убийцы названы. И кто-то один из вас завтра утром предстанет перед судом. Ты или бет.

Алиса медленно перевела взгляд на старика. Он сидел – спокойный, прямой, уверенный, – и не оставалось сомнений, что сказанное случится. А высший, прикрываясь ладонью, словно не желая видеть отродье, продолжал сухо:

– Но суда, как такового, не будет – толпы прихожан обложат здание суда, а тысячи писем завалят стол президента ещё за несколько часов до слушания. В связи с деликатностью положения и невозможностью провести референдум в короткие сроки, президент придёт к выводу удовлетворить просьбу народа и создать прецедент – объявить о введении смертной казни для убийц священника.

– Это вы… – прохрипела Алиса. – Это всё подстроите вы!

Высший продолжил, не обратив внимания на её реплику:

– Все мы вместе делаем одно великое дело – восстанавливаем наш Храм, созидаем мир и покой человечества, а дорога эта трудная и требует жертв… – нахмурившись, он пожевал губы, и продолжил: – как любая дорога, впрочем. Конечно, мы только в начале нашего пути в России. Бедная наша страна столько времени провела под гнётом бесчеловечности, под пятой низменных идеалов, что теперь требуется приложить все силы, что бы вернуть заблудших к пониманию истин. И это опасная миссия… Едва поднимающая голову Единая Церковь со всех сторон угнетается и другими религиями и своими же отделениями, проповедующими всякую гадость под личиной православия, и теми, кто воспитан на идеях воинственных атеистов. Тут нельзя обойтись без защиты… Созданный прецедент станет такой защитой, и смерть священника будет караться, как и положено, око за око.

Алиса уже не слушала. Сердце внутри замирало. О себе не думалось – привычка к ощущению смерти давно выжила из неё страх перед ней, разве только понимание предстоящих мучений заставляло дыхание прерываться всхлипами, но всё меркло перед осознанием участи бета. Мельтешила перед взглядом седая прядка над калеченным лбом, мельтешила, маня и дразня беззащитностью. И хотелось дотянуться, погладить хоть пальчиком, тронуть ладонью, словно приласкать котёнка. Вспомнился рыжий клубочек с запёкшейся раной. И опалила мысль о том, что всё, к чему прикасалась, умирало…

Старейший кашлянул в кулак, призывая её внимание, и продолжил:

– Полагаю, что мирянам, чтобы удовлетворить жажду крови, хватит и одного из вас. Ты нам ещё можешь понадобиться, а вот он… Его данных мы не обнаружили в архивах, поэтому за что он получил наказание, пока неизвестно. Но это неважно для дела – как бы оно не случилось, бет уже наказан высшим судом. Думаю, что ему несложно будет осознать и человеческий суд…

Рванувшись, Алиса выгнулась на стене, напрягаясь всем телом, натягивая стальные тросы, стянувшие руки:

– Сволочи!

В ответ он поднял грустные и строгие глаза:

– Люди, ты хотела сказать? Творения господни, имеющие бессмертные души и право на выбор. Люди, отродье…

Застонав, Алиса безвольно повисла на стене:

– Зачем? – прошептала она. – Зачем всё? Зачем?

Старик покачал головой, словно его расстроило дитя:

– Не тебе спрашивать об этом. Хорошему инициатору должно быть довольно и того, что от него требуется поступок, служащий возвеличиванию Церкви и имени Его. Для этого тебя готовили. Это твой долг по отношению к тем, кто отогрел и воспитал тебя.

Алиса бессильно смотрела в пол.

«Пусть к нему вернётся бессмертие души. За нас двоих. Может быть, я этого хотела, когда таскала его с собой? Может быть, я хотела, чтобы жило что-то после меня? Что-то осталось живое, трепетное, бьющееся мыслью и любовью, в чём оставалась хотя бы память обо мне. Ибо другого мне уже не дано. И об этой боли предупреждала сестра Пелагея…».

– Я признаю себя виновной, если вы отпустите его! – Алиса подняла взгляд на старика. – Что вы скажите?

– Достойное решение, йах. Бет будет освобождён. Ты пройдёшь по его пути?

Стиснув зубы, она подавила рвущийся стон. Тряхнула головой – сухая кожа ломко затрещала на шее, но выдержала.

– Да. Пройду! И признаю. Дайте мне исповеди.

Старик удивлённо поднял брови:

– О чём ты просишь, отребье? В своём ли ты уме?!

– Исповеди! – бешено зашипела Алиса, выгибаясь всем телом на стальных тросах. – Исповеди! Как всякий верующий! Как всякий ищущий! Исповеди!

К ней подбежали двое инквизиторов-стражей: один проверил крепления тросов, другой спешно наполнил шприц голубоватой водой из прозрачной бутыли.

– Исповеди! – шипела Алиса, и её волосы заметно приподнимались у корней, образуя дикие косматые волны, обрамляющие белое, постаревшее до глубоких морщин лицо.

Подскочил инквизитор, попытался вонзить шприц в бедро, но ткнувшись в напряжённую, взбугрившуюся мышцу, игла щёлкнула и согнулась. Вторично попробовать не успели – Высший поднялся и, коротким жестом отодвинув помощников, встал перед пленницей. Выпрямившись, смотря на неё знакомым твёрдым взглядом воина, он рявкнул так, что Алиса подалась назад:

– Отринь! Нет исповедника для нежити!

На мгновение пленница замерла, но тут же, стряхнув наваждение от приказа инквизитора, зарычала и расширившимися глазами, различимо сужающимися зрачками уставилась на Высшего:

– Отца Владимира, приходского священника, участвующего в последней инициации! Исповеди! И я публично признаю себя виновной и…

Открыв рот, она на мгновение замерла, словно осознавая нечто большее. Зрачки практически стали вертикальными,