Анна Невиль-5 Ветер с севера - Симона Вилар

Девушка пожала плечами.

- Я помню только толпу, крики, бой набата…

- Да, ты была еще слишком мала, дитя мое. Как и твой братец Эд.

Пипина перекрестилась, и Эмма, а затем и другие слушатели последовали ее примеру. Теперь за столом воцарилась полная тишина. Люди с жадностью слушали вдову графа Беренгара, ибо его имя говорило о том, что в былые времена люди не только умели бежать от врага, но и побеждать, и даже если они погибали, их имя оставалось славным и ни одно застолье не обходилось без рассказов о героях-франках, сумевших дать могучий отпор проклятым язычникам.

Пнпина говорила спокойно и отчетливо. Ее лицо оставалось бледным, а глаза расширились, как у сомнам булы, словно она воочию видела прошлое.

- Жители Байе отстаивали свой город так, как если бы речь шла о спасении их души. Они лили кипящую смолу на головы язычников, осыпали их стрелами и дротиками, даже женщины, оставив домашние дела, взошли на стены, а дети ползали среди трупов защитников, подбирая стрелы и камни для пращей, и относили их сражавшимся. И хотя викинги были упорны, как дьяволы, кх трупы сотнями скапливались во рву у стен города, и их кровавый бог вынужден был лакать кровь собственных детей. Граф Беренгар - да будет память его светла - ни на час не покидал стену и бился как сам Давид, вдохновляя своим примером даже тех, кто пал духом и уже ни на что не надеялся. В редкие минуты затишья, на закате дня, монахи из храма святого Экзюпери обходили сражающихся с мощами этого святого и мощами святого Лупа - героя, победившего в древности у стен города огнедышащего дракона и утопившего его труп в реке. И Господь был милостив к защитникам. Однажды, когда они отбивали очередную атаку норманнов, им удалось захватить в плен сподвижника Ролло - Ботто, прозванного Белым. Это был огромный светловолосый великан, жизнью которого очень дорожил их кровавый предводитель. И тогда Беренгар предъявил условие, что пощадит и даже дарует свободу Белому Ботто, если Ролло уведет свою орду от стен города. И гордый викинг вынужден был смириться. Он обещал ровно на год оставить город в покое, увести своих людей даже из округи и отпустить всех пленных.

Пипина умолкла. Лицо ее попрежнему оставалось жестоким. Левой рукой она беспрестанно теребила нагрудный крест, вспыхивавший искрами голубых камней. Правую держала в своих ладонях Эмма. Начавшее уже клониться к закату солнце позолотило рыжие волосы девушки, пылающие, словно пожар. Лицо ее было спокойным. Видимо, она так часто слышала рассказ об осаде Байе, что он ее больше не волновал. Сейчас, слегка щурясь от солнца, она глядела на луг, где собрались те, кто не был допущен к верхнему столу и не стоял вокруг, слушая речи графини Пипины. Первыми утомились от пиршества дети. Они устроили бой на палках, бегали взапуски, пускали в ствол майского дерева, вокруг которого в полдень плясала молодежь, тростниковые стрелы. Женщины и юноши возвращались из леса с вязанками дров и сухого папоротника для вечернего костра. Красная туника кузнеца Вульфрада алела в лучах солнца, близ нее держалась юная светлокосая Сезинанда. Эмма смотрела на них обоих. Возможно, жизнерадостная девушка предпочла бы быть с ними, водить хоровод с колокольчиком либо бегать среди вязанок хвороста, однако, хотя Эмма и не сводила с луга глаз, она продолжала сидеть подле матери, нежно сжимая ее руку.

Теперь Пипина заговорила куда более взволнованно. Рука ее с силой рванула распятие.

- Кто сказал, что можно положиться на слово язычника? Этот человек был или безумцем, или злодеем. Байе заплатил реками крови за свою доверчивость. О, мы не успели восстановить стены, так как урожай был сожжен, все силы ушли на то, чтобы хоть как-то подготовиться к зиме. А потом пришло страшное Рождество.

Она судорожно всхлипнула.

- Зимой в городе началось поветрие, болезнь косила детей. Я сидела с сыном и дочерью, когда вдруг загремел набат. Эд уже поправлялся, он сразу же кинулся к окну, Эмма же… Ее счастье - девочка была в горячке и не помнит ужасов того дня. Я видела, как они врывались в город через пролом в стене, как рубили людей, словно свиные туши, огромными секирами, как с хохотом швыряли факелы в кровли домов… Стон, крики, удары набата летели со всех сторон. Я видела, как варвары выбрасывали детей из окон, как вспарывали животы монахам, как толпами насиловали женщин, а затем поджигали на них одежду, смеясь до упаду. И в довершение всего я увидела самого Ролло Пешехода, это сатанинское отродье, который, оскалившись, расхаживал среди дымящихся руин, неся на острие меча отрубленную голову моего супруга…

Потом я потеряла сознание, а когда очнулась, то уже была пленницей дьявола. Я стала его жертвой, его игрушкой. Своими окровавленными руками он надевал мне на шею золотые побрякушки, сажал меня рядом с собой за пиршественный стол, заставлял глотать вино. Я ничего не знала о детях, думала - они оба погибли. Но позднее одна из монахинь, которую викинги оставили в живых, поведала, что Эмму спасли, спрятав среди руин монастыря… Эда же пронзили копьем. Все это сделал бес по имени Ролло. И все же высшая справедливость существует. Его настигла кара, не лгите мне, что он жив! Я сама видела его тело, пригвожденное к ложу его же мечом. Я видела его обезумевшие от ужаса глаза и кровавую пену, пузырящуюся на синих губах. Этот человек мертв! Трижды мертв! Это так же истинно, как христианская вера!

В голосе женщины слышалась нескрываемая боль. Она почти кричала. Слушатели хмуро молчали, не смея перечить, хотя многие среди них знали, что викинг Ролло и сейчас властвует над Нормандией, воюя из-за нее как с франками, так и с соотечественниками, потому что считает эти земли своими. Но Пипине Анжуйской никто не смел об этом сказать, и Эмма с монахинями с трудом увели под сень старой башни взволнованную мать.

Какое-то время за столом стояла тишина. Дурачок Ремигий, весь перепачканный бараньим салом, безмятежно спал, напившись сладкой наливки. Маленький брат Тилпин со вздохом изрек:

- Да, видимо, велики грехи франков, если Господь решил всей мощью своею обрушиться на сей народ, ибо Он оставляет своих чад лишь тогда, когда они отклоняются от истинного пути, воюют меж собой, алчут богатств, забывая о смирении и покаянии.

Он выразительно покосился на сидевших вблизи Фулька и Ирминона, но те в задумчивости даже не заметили укоризн маленького монаха. И тогда отец Тилпин закончил свою мысль:

- Божьей каре нельзя противостоять, ей можно только подчиниться и смиренно, в молитве и самоуничижении, ожидать, когда небо сменит гнев на милость. Лишь тогда этот бич, эта чума, одновременно пагубная и очищающая, рассеется.