Картина Черного человека - Наталья Николаевна Александрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вылезла из архива тем же путем, только кошка куда-то пропала, так что мне некого было благодарить.
И что теперь делать? Хорошо бы навестить доктора Чугунова прямо сейчас, пока светло. А то завтра мне Петровну из больницы забрать надо, и вообще столько дел. А тут совсем близко… только с матерью нужно разобраться…
Мать на мой звонок долго не отвечала, а когда взяла трубку, я услышала разговоры на повышенных тонах.
— Чего тебе? — рявкнула она.
— Ты еще долго?
— Сколько надо!
Все ясно, она вошла в раж и теперь будет там ругаться, пока ее не выгонят.
— Меня на работу срочно вызывают, — соврала я, — так что ты уж сама отсюда выбирайся. Ничего, налегке, без сумок до метро дойдешь, — и поскорее нажала кнопку отключения.
Под чутким руководством автомобильного навигатора я свернула с Выборгского шоссе, проехала по Эриванской улице (откуда здесь такое странное название?) и выехала на улицу Якутова.
По этой улице проехала еще немного, и навигатор с явным удовольствием произнес:
— Конец маршрута!
Я удивленно огляделась.
Машина стояла напротив пустого участка, густо заросшего бурьяном и репейниками. Никакого дома на этом участке не было.
Я вышла из машины, подошла ближе и снова огляделась.
Ничего не изменилось, дом номер двенадцать не появился.
Я прошла немного вправо. Там стоял аккуратный зеленый домик под красной крышей, с нарядными ярко-красными наличниками. На углу его была прикреплена табличка с номером — четырнадцатым. Около дома не было ни души.
Тогда я прошла влево по улице.
Здесь стоял дом постарше и более запущенный, явно требующий ремонта. Зато перед ним в палисаднике еще виднелись последние вялые астры и потрепанные ветром корейские хризантемы. Тут же стояла энергичная старушка в красных резиновых сапогах и лиловой куртке с капюшоном, которая с неодобрением разглядывала свой увядающий цветник.
Увидев меня, она оторвалась от своего увлекательного занятия и спросила:
— Ищешь кого?
— А какой у вас номер дома? — ответила я вопросом на вопрос.
— Допустим, десятый, — ответила старушка, недоверчиво нахмурившись. — Так что, кого-то ищешь или просто так прогуливаешься?
— А где же двенадцатый дом? Десятый есть, четырнадцатый есть, а двенадцатого нету. А мне как раз он нужен, двенадцатый.
— А, двенадцатый! — голос старушки заметно потеплел. — Так ты, не иначе, Михал Васильича ищешь?
— Точно, именно его.
— Муж, что ли, запил? — спросила старушка сочувственно.
— С чего вы взяли? — фыркнула я. — Я вообще не замужем!
— А тогда я знаю, кто ты. Ты, наверное, племянница его из Новосибирска. Он говорил, что к нему племянница должна вскорости приехать.
Я не ответила ни да, ни нет, а только загадочно улыбнулась. Старушка приняла это за подтверждение своей догадки.
— Так он тебе, выходит, не объяснил, где его дом?
— Сказал только, что двенадцатый номер.
— Двенадцатый-то он двенадцатый, да только в другом конце улицы. Тут у нас путаница получилась, двенадцатый дом оказался после двадцать второго, а тринадцатый — после двадцать третьего…
Она помолчала и добавила:
— А Михал Васильича у нас вся улица очень уважает, потому как он из запоя может кого хочешь вывести. Вот у меня в прошлом годе Вовка запил, так запил, что не приведи господь, так если бы не Михал Васильич, так не знаю, что делать… чуть с работы его не выгнали. А еще Леонид, продавщицы муж…
Я торопливо поблагодарила старушку и припустила к машине.
Проехав дальше по улице Якутова, я действительно нашла красивый дом из белого силикатного кирпича, на котором красовался номер двенадцать.
Я подошла к калитке, позвонила.
Прошло две или три минуты, дверь дома открылась, на крылечко вышел пожилой мужчина с приятным лицом и седыми кустистыми бровями.
— Вы ведь Михаил Васильевич? — спросила я.
Мужчина посмотрел на меня строго и проговорил:
— Сколько можно повторять — я больше этим не занимаюсь! Я на пенсии, понятно? На заслуженном отдыхе! Каждый человек имеет право на отдых!
Я немного растерялась и задержалась с ответом, тогда он вздохнул и произнес более сочувственно:
— Кто запил-то? Муж?
— Да никто у меня не запил! — ответила я возмущенно. — Я к вам совсем по другому поводу!
— Никто не запил? — воскликнул мужчина радостно. — Ну, слава богу! Что же вы, девушка, мне сразу не сказали?
— Да не успела…
— Ну, если по другому поводу — так заходите… не разговаривать же на улице!
Он открыл калитку, провел меня к крыльцу и вежливо пропустил вперед.
Мы миновали прихожую и вошли в чистую, просторную, нарядно обставленную комнату.
— Чаю хотите?
— Не откажусь… — я подумала, что за чаем разговор получится более доверительный.
— Вы не представляете, — говорил Михаил Васильевич, ловко накрывая стол для чая, — вы просто не представляете, как мне надоело выводить здешних мужиков из запоя! И ведь идут и идут, чуть не каждый день… хорошо, что вы по другому вопросу! А кстати, по какому?
— Вы ведь много лет работали в «Скворе…» в больнице имени Скворцова-Степанова?
— Много, ох, много! — Он вздохнул, разливая чай и придвигая мне вазочку с печеньем. Печенье было домашней выпечки, не иначе кто-то из благодарных жен его запойных пациентов постарался.
— И в начале девяностых годов тоже работали?
— А как же! Тогда у нас очень много пациентов было. Во времена перемен количество психических расстройств всегда увеличивается. Кто-то потерял работу и впал в депрессию, кто-то, наоборот, вообразил себя олигархом…
Он замолчал, углубившись в тяжелые воспоминания, и прихлебывал чай.
Я попробовала зайти с другой стороны:
— А почему вы не отказываетесь работать со здешними алкоголиками? Почему не проявите твердость, не скажете им раз и навсегда, что вы на пенсии?
— Ох, девушка! — он тяжело вздохнул. — Я каждый раз боюсь ответственности…
— Какой ответственности? Вы же не на работе!
— Ответственность разная бывает. Бывает уголовная, бывает административная, а бывает моральная, перед самим собой… эта-то самая трудная!
Он немного помолчал и продолжил:
— В моем возрасте, знаете, частые проблемы со сном. Иногда лежу часами и вспоминаю людей, которым мог помочь и не помог. И к чему это привело. Вереницей они проходят перед моим внутренним взором. Те, кто погиб из-за моей невнимательности или некомпетентности или утратил свою человеческую сущность… думаю, что я мог тогда для них сделать — и не сделал.
Говорил он неторопливо, хорошо поставленным мягким голосом, привык, очевидно, с больными беседовать. Голос такой успокаивающий, в сон клонит… Черт, но я-то не псих!
Я пошевелилась
