Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

Оба писателя первыми в XX веке доказали, что идея родины не разъединяет, а объединяет человечество. Нам известно, какие завалы и обманы им нужно было на этом пути одолеть. Но как Шолохов в тихом Доне обнаружил течение мировой жизни, так и Фолкнер в своей «крошечной почтовой марке родной земли» нашел универсальный смысл и, как он выразился, «краеугольный камень вселенной», – убедительный и понятный для других народов земли. И этих провидцев еще пытались называть «областническими писателями», как будто человечество может существовать абстрактно, а не для каждого, кто его составляет. Нет уж, если для всех, то, значит, и для всякого клочка родной дорогой земли, – которая становится тогда и предметом общих забот. Не перекладывая этих забот ни на чьи плечи, Шолохов и Фолкнер занялись общим среди самого что ни на есть «своего» и неожиданно пробили дорогу навстречу друг другу. У нас есть все основания за ними последовать.

Оба писателя прочно держались за те идеалы, которые высказались в истории их народов. Они были убеждены, что при достаточно критическом отношении, постоянной расчистке и борьбе за подлинные ценности эти идеалы раскроют свой общечеловеческий смысл и выведут человечество к общему пути. А в критике того, что мешало этому движению, они были неколебимы. Особо это хотелось бы сказать сейчас о Шолохове, так как нашлись люди, пользующиеся сравнительно малым интересом к литературе на Западе, которые стали рисовать его там в виде толкователя официальных программ. Им и не снилась та сила критики, которую вложил в свои образы Шолохов и которая остается и сейчас намного глубже любых ожесточенных односторонних нападок. Но Шолохов умел сказать другое. Он поставил свою критику в перспективу той исторической дороги, которой пошел его народ. И его образы стали носителем той правды, «под крылом которой, – как выразился его герой, Григорий Мелехов, – мог бы посогреться всякий».

Что еще объединяет этих писателей, это их стойкий демократизм. О Шолохове здесь не требуется разъяснений, так как его способность видеть мир глазами народных характеров и раскрывать эти характеры на толстовской духовной глубине – известна. Но оговорить это о Фолкнере, видимо, нужно – потому что об этом продолжается спор. Показательно, как сказал один профессор, когда мне случилось заметить, что Фолкнер выражал интересы и моральные ценности рядового американца: «Фолкнер, этот сложнейший стилист XX века, говорил от имени человека с улицы… да вы смеетесь». Вопросы, наверное, остаются. Но мне и сейчас кажется, что Фолкнер говорил от имени таких людей, как чета Армстид, Лина Гроув, Рэтлиф, Дилси, Лукас Бичем и других подобных. Что касается сложности, то разве он ее хотел? Разве не старался всю жизнь преодолеть ее, победить – ради той же цельности духа? И ему, безусловно, удавалось это среди его лучших хорошо известных нам страниц.

Демократизм был очевиден и в образе жизни Шолохова и Фолкнера. Замечательно, что внезапно свалившиеся деньги ничуть не изменили их житейских привычек. Ни тот ни другой не стали коллекционерами дорогого фарфора, африканских масок или уникальных картин, не приобретали яхт со звучными именами и не переселились на виллу в Швейцарские Альпы. Они остались жить среди тех, кто был их друзьями; а ружье, удочки, трубка, лошадь и собака были единственной собственностью, которая была им нужна. Эта устойчивость привязанностей, конечно, светилась в каждой строчке их книг.

Поистине во многом, не зная того, сходились эти люди, предлагая нам теперь материал для размышлений. В составе образов, в резких переходах от юмора к трагедии, в склонности к неукротимым характерам, в отношении к новейшей литературе – мы обнаруживаем эти сближения все чаще. Они и до мелочей иногда совпадают, потому что близки в главном. Помню, например, как удивило меня, когда я натолкнулся, перечитывая «Тихий Дон», на слова «запах вербены». Это в том месте третьей части, где Листницкий впервые встречается с Ольгой, женой Горчакова: «…протирал пенсне, вдыхая заклубившийся вокруг него запах вербены, и улыбался». И еще, на следующей странице: «шагая… вдыхал запах вербены». Остановился я, естественно, потому, что так называется один из самых характерных для Фолкнера рассказов «Запах вербены». Должен сознаться, что я потянулся тогда к справочнику, так как в цивилизованном своем невежестве смутно представлял, что скрывается за этим словом, воображая нечто вроде флоксов, и, конечно, запаха не помнил. Шолохов и Фолкнер в таких делах в справочниках не нуждались. Все живое – что бегало, росло, плавало вокруг них – было им известно не по названиям, а по родственному. Еще один урок для нас и наших детей.

Вообще соответствия у Шолохова южной литературе США просто непредсказуемы. Не помню сейчас, на какой странице «Тихого Дона» между прочим стоит: «Ветер затерял следы ушедших…» Это не только заглавие, но и поэтически лучший перевод строчки Эрнста Доусона, откуда взято заглавие романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром», – чего Шолохов, безусловно, не знал и в виду не имел.

Так что же – попробуем оценить эти совпадения, вникнуть в их смысл. Они настойчиво напоминают нам, что за ними есть нечто большее, чем они сами. Когда в 60-е годы мы впервые обратили на них внимание, и советские, и американские критики, это вселяло надежду и помогало налаживанию контактов, мостов. Теперь у нас есть немало настоящих специалистов и – по меньшей мере, в Советском Союзе – целая армия читателей, хорошо знающих Шолохова и Фолкнера, переживающих их мысль. Настала, видимо, пора увидеть проблему с обеих сторон и вместе. Мы отдаем себе отчет, что трудностей на этом пути пока что больше, чем решений; не обольщаемся относительно преодоления различий. Но если бы мы смогли продвинуться в направлении, которое открыли нам наши классики, это, наверное, внесло бы свой вклад в сближение наших народов, и, может быть, кто знает, в хотя бы малое прояснение мировых дел.

На симпозиуме прозвучало около двадцати выступлений, затрагивавших разные стороны творчества М.А. Шолохова и У. Фолкнера, но все они фактически были направлены к одной цели – найти и объяснить сходство и различие двух великих художников. При этом масштабность вопросов, поднимаемых докладчиками, свидетельствовала о том, что задача эта рассматривалась ими не только как чисто литературоведческая, научная. Тщательно анализируя произведения писателей, советского и американского, они видели перед собой более широкие проблемы – проблемы сходства и различия национальных судеб, культур, характеров. Сопоставление художественных миров Шолохова и Фолкнера раскрывало своеобразие и неповторимость истории и духовной жизни Америки и России и в то же время помогало уяснить общечеловеческое значение национального опыта.