Вторая книга джунглей - Редьярд Киплинг

— Давно прошли старые дни Шер Хана, когда человеческий детёныш валялся в пыли.

— Нет, нет, я волк. У меня одна кожа со Свободным Народом! — с жаром произнёс Маугли. — Я не хочу быть человеком.

— Ты человек, Маленький Брат, — сказал Акела. — Ты человек, в противном случае, стая разбежалась бы перед нападением долов. Я обязан тебе жизнью, а сегодня ты спас и стаю, как я однажды спас тебя. Разве ты забыл? Теперь все долги заплачены. Иди к своему племени. Повторяю тебе, глаз моего глаза, эта охота окончена. Иди к своему племени.

— Никогда не уйду; я буду охотиться в джунглях. Ведь я же говорил это.

— После лета наступают дожди, после дождей приходит весна. Вернись к своим раньше, чем тебя прогонят.

— Кто прогонит меня?

— Маугли прогонит Маугли. Вернись к своим! Иди к людям.

— Когда Маугли прогонит Маугли, я уйду, — ответил юноша.

— Теперь все сказано, — произнёс Акела. — Можешь ли ты, Маленький Брат, поднять меня на ноги? Ведь я тоже был вожаком Свободного Народа.

Очень осторожно Маугли снял с Акелы трупы и, нежно обняв обеими руками умирающего, поставил его на ноги. Одинокий Волк глубоко вздохнул и начал Песню Смерти, которую вожак стаи должен петь, умирая. Его голос крепчал, возвышался, звенел, пролетая через реку. Наконец Акела дошёл до последнего возгласа: «Хорошей охоты!» Он освободился из объятий Маугли, высоко подпрыгнул и упал на свою последнюю и страшную добычу, на убитых им долов.

Последние из обратившихся в бегство долов были настигнуты и перебиты безжалостными волчицами; но Маугли ничего не замечал, ни на что не обращал внимания; он сидел, опустив голову на колени. Мало-помалу шум и вой затихли; волки, хромая, с запёкшимися ранами вернулись назад, чтобы сосчитать потери. Пятнадцать охотников и шесть волчиц лежали мёртвые подле реки; остальные же, все без исключения, были ранены. Маугли все сидел неподвижно, сидел до самого холодного рассвета. Вот влажная окровавленная морда Фао опустилась на его руку; Маугли отодвинулся, чтобы показать ему худое тело Акелы.

— Хорошей охоты, — сказал Фао, обращаясь к Одинокому Волку, точно тот все ещё был жив, потом, взглянув через своё искусанное плечо, крикнул: — Войте, собаки, в эту ночь умер волк!

Но изо всей стаи в двести долов-бойцов, которые хвастались, что все джунгли — их джунгли, что ни одно живое существо не может противиться им, ни один не вернулся в Декан, чтобы повторить эти слова.

ВЕСНА

На второй год после великого боя с деканскими рыжими собаками и смерти Акелы, Маугли, вероятно, минуло семнадцать лет. Но он казался старше, так как делал много физических упражнений, хорошо ел и, едва почувствовав себя разгорячённым или запылённым, тотчас же купался; благодаря всему этому он стал сильнее и выше, чем обыкновенные юноши его лет. Во время осмотра древесных дорог он мог полчаса висеть на высокой ветке, держась за неё одной рукой; мог на скаку остановить молодого оленя и, схватив его за голову, откинуть прочь; мог даже сбить с ног крупного синеватого кабана из северных болот. Население джунглей, прежде боявшееся его ума, теперь боялось его силы, и когда он спокойно направлялся куда-нибудь по своим делам, шёпот о том, что он приближается, очищал перед ним все лесные дороги. Между тем в его глазах всегда светился кроткий взгляд. Даже во время драк они никогда не горели огнём глаз Багиры. В них только появлялось любопытство и волнение, и это составляло одну из странных для зверей сторон его характера, непонятных даже для Багиры.

Однажды пантера задала Маугли вопрос по этому поводу, и юноша со смехом сказал:

— Когда я упущу добычу, я сержусь. Когда в течение двух дней у меня в желудке пусто, я очень сержусь. Разве мои глаза не говорят этого?

— Твой рот голоден, — ответила Багира, — но твои глаза ничего не говорят. Охотишься ли ты, ешь ли ты, плаваешь ли, им все равно; они как камни в мокрую или в сухую погоду.

Маугли лениво посмотрел на Багиру из-под своих длинных ресниц, и её голова, по обыкновению, опустилась. Чёрная пантера знала, что он её господин.

Они лежали на склоне горы, против реки, и ниже их висел зеленовато-белый дымок утреннего тумана. Солнце поднималось; этот лёгкий покров превратился в волнующееся море красного золота, и низкие лучи испещрили сухую траву, на которой отдыхали Маугли и Багира. Наступил конец холодной погоды; листья и деревья стояли измятые, поблекшие; когда поднимался ветер, повсюду слышался сухой шелест и потрескивание. Маленький лист с ожесточением забарабанил по ветке, как всегда барабанит отдельный лист, подхваченный струёй воздуха. Этот звук разбудил Багиру; с глухим, глубоким звуком, похожим на кашель, пантера понюхала утренний воздух, опрокинулась на спину и стала бить передними лапами, стараясь схватить качающийся листок.

— Год поворачивается, — сказала Багира. — Джунгли всколыхнулись. Приближается время новых песен. Этот лист знает, что происходит. Хорошо!

— Трава ещё совсем мёртвая, — ответил Маугли, выдёргивая маленький пучок сухих былинок. — Даже весенний глазок (красивый воскообразный красный цветок в форме трубочки, который пробивается в траве и поднимается над нею), даже весенний глазок ещё не раскрылся и… Багира, хорошо ли чёрной пантере валяться на спине и бить лапами воздух, точно какая-нибудь дикая кошка?

— Оух! — произнесла Багира, которая, казалось, думала о посторонних вещах.

— Я говорю: прилично ли чёрной пантере кричать, кашлять, выть и валяться? Помни, ведь мы с тобой господа джунглей.

— Да, правда; я слушаю тебя, человеческий детёныш. — Багира быстро перевернулась и села, вся пыльная, с лохматыми боками. Она сбрасывала с себя зимнюю шерсть. — Конечно, мы с тобой властители джунглей! Кто силён, как не Маугли? Кто так мудр, как он? — Пантера странно растягивала слова, и Маугли повернулся, чтобы посмотреть, не смеётся ли она над ним; ведь в джунглях часто звучат слова, имеющие один смысл, хотя под ними подразумевается нечто совсем другое. — Я сказала, что мы бесспорно господа джунглей, — повторила Багира. — Разве я сделала дурно, сказав это? Я не знала, что человеческий детёныш больше не лежит на земле. Что ж? Он, значит, летает?

Маугли сидел, положив локти на колени, и смотрел через долину, освещённую дневным светом. Где-то внизу, среди деревьев, птица весёлым голосом выводила первые ноты своей весенней песни. Звуки эти казались только тенью тех льющихся быстрых призывов, которым суждено позже политься из её горлышка. Багира услышала.

— Я сказала, что приближается время новых песен, — проворчала пантера, извивая свой хвост.

— Слышу, — ответил Маугли. — Багира, почему ты дрожишь? Лучи солнца жарки.

— Это поёт Ферао, красный дятел, — продолжала Багира. — Он-то не позабыл! Но я тоже вспомню мою песню, — и она принялась мурлыкать и нежно ворчать про себя, но, недовольная, умолкла и начала песню сызнова.

— Дичи не предвидится, — заметил Маугли.

— Маленький Брат, разве оба твои уха закупорены? Ведь это же не охотничья песнь. Я готовлюсь петь для весны.

— Ах, я забыл. Как только приходит время новых песен, ты и все остальные уходите и бросаете меня.

— Право же, Маленький Брат, — начала Багира, — мы не всегда…

— Я говорю, что вы убегаете, — сказал Маугли, сердито поднимая указательный палец, — вы убегаете, а я, господин джунглей, должен бродить один. Что было прошлой весной, когда я собирал сахарный тростник среди полей человеческой стаи? Я послал гонца — тебя — к Хати, приказывая ему прийти в такую-то ночь и набрать мне хоботом сладкой травы.

— Да ведь он опоздал только на две ночи, — слегка прижимаясь к земле, ответила Багира, — и он набрал этой сладкой травы, которая тебе нравится, больше чем мог бы съесть любой человеческий детёныш за все ночи во время дождей. Я не была виновата.

— Он не пришёл в ту ночь, когда я звал его. Нет, он трубил в свой хобот, бегал при свете месяца по долинам и ревел. После него оставался такой след, точно пробежали три слона, потому что он не скрывался между деревьями. Он плясал в свете месяца перед домами людей. Я его видел, между тем он не приходил ко мне, а ведь я — господин джунглей.

— Это было время новых песен, — по-прежнему очень смиренно повторила пантера. — Может быть, Маленький Брат, на этот раз ты не призвал его Великими Словами? Прислушайся к Ферао и развеселись.

Казалось, дурное расположение духа Маугли выкипело. Он лёг, положив голову на закинутые руки и закрыл глаза.

— Я ничего не знаю, да и не хочу знать, — сонливо произнёс он. — Заснём, Багира. У меня в желудке тяжесть. Дай мне положить на тебя мою голову.

Пантера легла и вздохнула, потому что она слышала, как Ферао пробовал свою песню и переделывал её для весны, времени новых песен, как выражаются в джунглях.

В джунглях Индии времена года скользят почти без перерыва. С первого взгляда их только два: дождливое и сухое, но если вы вглядитесь внимательно, то под потоками ливня и облаками пыли различите настоящее обычное правильное кольцо. Самое чудесное время в Индии — весна, потому что ей не приходится покрывать новыми листьями и цветами обнажённое поле; напротив: она должна прогнать и вытеснить ещё висящие, полуживые покровы из полузеленой растительности, уцелевшей во время мягкой зимы, и сделать полуодетую, старую землю опять новой и молодой. И она делает это с таким совершенством, что ни одна весна в мире не сравнится с весной в джунглях.