После десятого класса. Под звездами балканскими - Вадим Инфантьев

Переделать прицелы хотя бы у одной пушки на каждой батарее не очень трудно, даже в условиях блокады. И стоило командующему отдать распоряжение, как зашевелились бы все батареи, дивизионы и полки. Но командующий этого не сделал.

Изготовлен всего единственный прицел, и орудие направлено на тот участок фронта, где зенитным батареям приказано воздерживаться от огня по одиночным самолетам, а орудию — снарядов не жалеть и стрелять по любой воздушной цели. Значит, тут дело не в технике, а в тактике, значит, я сделал техническое усовершенствование для частного, одиночного тактического приема, который потом, может быть, никогда не пригодится. А я мечтал!.. Эх, мало ли о чем мы мечтаем! Хромов же сразу сказал мне, что не одиночная стрельба, а массированный огонь всех средств ПВО может сделать оборону эффективной. И меня снова потянуло к Ермолову.

Владимира Владимировича на батарее недолюбливали. Уж слишком он был педантичен. Вызовет провинившегося бойца и вместо разноса с объявлением взыскания начнет выяснять и объяснять, почему тот совершил проступок. Потом вдруг спохватится:

— Ах да, вы же должны стоять перед командиром по стойке «смирно». А вы как стоите? Ну почему вы, зная устав, вдруг расставили ноги и чешете затылок? Почему, отвечая мне, вы машете руками?

— Виноват, товарищ капитан, больше не буду.

— Не спешите признавать свою вину, вы ее еще не поняли, давайте-ка, батенька, разберемся сначала…

И так целый час.

Офицеры батареи тоже недолюбливали Ермолова. Своего замполита он упрекал в том, что тот формально выучил диалектику. Командиров взводов заставлял по утрам вместе с личным составом заниматься физзарядкой и занимался ею сам, после по пояс обтирался снегом и шел завтракать. Со странной для него наивностью Владимир Владимирович не понимал, как люди не могут делать то, что доступно ему. «Разве можно весь вечер рассказывать анекдоты, когда за это время можно сделать что-нибудь более полезное: прочитать книгу, вычистить пистолет, проверить свои знания в правилах стрельбы…»

Завтрак для командиров взводов был пыткой.

Ординарец приносил помятую кастрюлю с супом, закутав ее в старый ватник, но Ермолов все равно ворчал, что суп холодный, и ставил кастрюлю на печку. Когда суп закипал, разливал его по котелкам и начинал торопливо есть. Закончив, вставал и, надевая полушубок, командовал:

— Все. Пора на позицию.

— У нас во рту кожа лохмотьями висит, — признавались мне командиры взводов. — Все сожгли, а ему хоть бы что, ест кипящее и даже на ложку не дует.

Я пришел к Владимиру Владимировичу, чтоб еще раз откровенно поговорить о своем прицеле. Когда я рассказал ему о своих размышлениях и сомнениях, он заметил:

— Пожалуй, с вами можно согласиться, что этот прицел был бы полезней в сорок первом году, чем сейчас. Но сорок первый год в этом отношении не показателен. Когда нет винтовок, то и берданка — оружие. Сейчас под Сталинградом сформированы не четырех-, как у нас, а двенадцатиорудийные батареи. Несколько батарей бьют по одному транспортному самолету, и то наверняка самолеты прорываются, хотя много и гибнет. Положение изменилось. Полтора года назад мы думали, как отбиться от самолета, а теперь думаем, как его уничтожить. Да и противник захирел. Помнишь, в сорок первом какие хороводы водил? «Юнкерсы» летали над целью по кругу и хладнокровно, по очереди, пикировали, а теперь подкрадутся на большой высоте, под солнцем или за тучкой, повалятся оравою вниз, набросают куда попало — и врассыпную, да и то после боев под Невской Дубровкой я больших налетов уже не видел. Ты думаешь, противник не догадывается, что здесь готовится прорыв? Нет, он далеко не дурак. Окапывается, возводит дополнительные инженерные сооружения и больше ничего сделать не может. Мы оправились от удара, от наших оплошностей и ошибок. В силу вступили постоянно действующие факторы. Была бы погода, может быть, он вел бы высотную разведку, так наши истребители наседают. Сейчас он посылает одиночные «мессершмитты» и «фокке-вульфы». Пронесутся они на полном газу, а много увидят? Лес густой, дороги пустые, только разрывы и вспышки твоего орудия. Что доложат? Попали под огонь зенитной батареи. Стоит она там-то. Вот и все.

— Значит, я выполняю только тактическую задачу?

— Конечно, и очень важную. Так что пали, пока ствол не треснет.

— У меня ствол новый, а вот остальные узлы орудия старые, может, усталостные напряжения возникли?

— Заварят, — отмахнулся Ермолов.

В дальнейшем разговоре Владимир Владимирович почти дословно повторил то, что рассказывал в свое время инженер-полковник Хромов, там, на Дворцовой площади, в здании Главного штаба. Хромов и Ермолов совершенно разные люди, ни разу не встречались, а размышляют одинаково, словно сговорились.

До глубокой ночи я сидел в землянке Ермолова. Вблизи Ленинграда, в кольце вражеской блокады, при нехватке оружия, боеприпасов и горючего, при свете коптилки мы рассуждали, какой должна быть противовоздушная оборона. Что наиболее эффективным оружием может быть энергетический луч. Но это, скорее всего, фантастика, пока совершенно неясно, как сосредоточить огромную энергию в узком направленном пространстве.

Автоматическая артиллерия годна только для борьбы с низколетящими самолетами. Невозможно изобрести прибор, предугадывающий намерения летчика и маневрирование самолета уже после выстрела по нему из орудия, когда снаряд летит в расчетную точку предполагаемой встречи с целью. Значит, нужен такой снаряд, который бы гнался за самолетом, как гончая за зайцем. И такой снаряд есть — ракета. Это «катюша», первый залп которой я видел 19 сентября 1941 года под Автовом.

И тут Ермолов рассказал, сколько имеется теоретических возможностей создать или управляемый зенитный реактивный снаряд, или самонаводящийся на самолет. Он сам будет лететь на цель, видимую оптическим устройством снаряда, или на звук мотора, или на тепловое излучение, или по ультракоротковолновому радиолокационному лучу. Подобные приборы уже поступают на вооружение зенитчиков и называются СОН — станция орудийной наводки. Но это громоздкие и тяжелые сооружения, а нужна миниатюрная станция, размещенная в головке снаряда.

— В общем, так, — признался Владимир Владимирович, — пока это голословные рассуждения. — Он взял толстую тетрадь, раскрыл ее, провел ладонью по страницам, испещренным дифференциальными уравнениями, формулами и какими-то непонятными мне значками. — Вот сижу и определяю, какой вариант теоретически будет выгоднее, надежнее. Большее пока мне не под силу.

Свистела пурга в печной трубе, скреблись снежные струи о дверь землянки, глухо рокотала земля под тяжестью гусениц и колес. Где-то рвались тяжелые снаряды.

Я просил Ермолова подробнее рассказать о своей работе. Он отрицательно покачал головой:

— Нет, этого я не сделаю из личных, даже корыстных, соображений, Ты не обижайся, но пойми, чтоб объяснить тебе, мне надо настроиться на упрощенный, примитивный образ мышления. Ведь ты только десятиклассник, ну… нахватался отрывочных знаний. Тебе будет очень трудно понять тонкости, а мне объяснить. Мне нужно подготовиться к серьезному профессиональному разговору с очень солидными людьми. Основные положения ты знаешь, и этого вполне достаточно. Не обижайся. Это не твоя вина, не твоя беда, а твое преимущество. Кончится война, и ты получишь такие знания, каких в свое время не мог приобрести я. Диалектика.

— В том, что война кончится, я не сомневаюсь. А вот доживу ли до победы?

Ермолов развел руками.

— Ну, батенька мой, никто не поручится, что следующий тяжелый снаряд не угодит в нас… Если так рассуждать, то нужно лечь ничком или пьянствовать беспробудно.

Я собрался уходить. Ермолов остановил:

— Минутку, я что-то хотел спросить… Гм… — Он потер лоб, пощелкал в досаде пальцами: — Никак не вспомнить, что-то важное. Ах да, вы у себя насекомых не развели со своей кочевкой?

Я ответил, что моемся каждую неделю. Чаще всего, когда нет поблизости бани, прямо на морозе. Кипятим на костре бочку воды. Трое становятся банщиками. Боец раздевается по пояс в палатке и выскакивает наружу. Его сразу обрабатывают в две мочалки, третий непрерывно поливает горячей водой, чтоб не замерз. Потом тот вытирается в палатке и выскакивает в ватнике, но без штанов и обувки. Вторым этапом обрабатывают нижнюю половину тела. Так что все в порядке.

Ермолов усмехнулся:

— Мы сделали свою баню, и есть где прокалить одежду. Приводи своих завтра вечером, пусть как следует помоются.

— Спасибо, прямо с пушкой приеду. Пора менять позицию, наверно, уже засекли меня.

Еще несколько раз я был в гостях у Ермолова, мы все говорили на одну и ту же тему, и было мне горько и досадно, что я знаю так ничтожно мало, а мне казалось, что все в мире просто и ясно, как дважды два — четыре.