Русский код. Беседы с героями современной культуры - Вероника Александровна Пономарёва-Коржевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ЭБ: Почему вы вернулись? Не соблазнительно было остаться в Европе?
ЮК: Я никогда не чувствовал себя экономическим эмигрантом – был эмигрантом политическим. Мои стихи не печатали. Да, я много написал действительно антисоветских стихов, поскольку советская атеистическая власть мне, человеку с религиозным мировоззрением, «была вот здесь». Но когда меня стали печатать в России, еще при советской власти, в журнале «Знамя» и в других журналах, я перестал быть политическим эмигрантом. А быть экономическим, повторяю, мне не хотелось. Это логично, правильно и честно – жить одной жизнью со своим языком, со своими читателями, понимаете? Я хотел узнать Европу, тот режим, который казался недосягаемым из-за железного занавеса. Я его узнал. Мне казалось, я его понял, и это очень мне помогло в девяностые годы, когда все смотрели на Запад, раскрыв рот, и жили от одной зарубежной поездки до другой. Все задачи, стоявшие передо мной в период эмиграции, я выполнил. И отчетливо понимал, что жить в России намного тяжелее, но я никогда не искал легкой жизни. В число приоритетов не входили и деньги: что есть в кармане, того и достаточно. Я все-таки жил шире – попыткой разрешить загадку исторической России: что с ней случилось в 1917 году, почему она рухнула? А главное, я хотел реализовать поэтический дар. Как говорил Евгений Баратынский, «поэзия есть задание, которое следует выполнить как можно лучше». Задание не общества, не власти. Я всегда это понимал как промыслительное задание, вот и старался его выполнить. А когда мне не писалось – бывали периоды пауз, то старался нарастить свое мировоззрение, уточнить его, чтобы встретить вернувшееся вдохновение во всеоружии какого-то нового своего качества.
ЭБ: В вашей подборке в «Новом мире» есть стихотворение, написанное под впечатлением от Хвалынска – родины Петрова-Водкина. Расскажите подробнее про вашу русскую провинцию.
ЮК: Моя жизнь – это жизнь на колесах. Не только потому, что я езжу, как некоторые думают, за вдохновением. Это было бы и глупо, и пошло, но, как сказано в одном из моих стихотворений, «у других отторжение, вспомнят – вздрагивают, ничего ее не любя, а меня Россия затягивает, втягивает в себя». Чувствую, что из России ко мне поступает какое-то внутреннее предложение. Если два-три месяца я сижу на месте, тем более в Москве, мне просто необходимо с этого места сорваться и ехать. Даже когда я жил в полной нищете до эмиграции, и то часто ездил – в Питер, где у меня было много друзей-поэтов, по Псковщине, по моей родной Ярославщине. Когда я садился в общий вагон поезда, для меня самой высшей радостью была встреча с местом, где я скоро окажусь.
В Хвалынске мне давно хотелось побывать, но все как-то не удавалось, а картины Петрова-Водкина – глубоко в моем сердце, в них много того, что мне близко. И чем сильнее они заслонены авангардом (к примеру, сейчас на Западе больше покупают Малевича), тем больше мне хотелось приобщиться к творчеству Петрова-Водкина.
В Хвалынске я понял, что сферическое пространство его полотен, кренящиеся горизонты его пейзажей – от тамошних ландшафтов. И Волга тамошняя, и пейзажи тамошние произвели на меня большое впечатление. Мы были вдвоем со Светланой Кековой, которая хорошо знает те места. Она познакомила меня с хвалынским духовенством. Замечательная получилась поездка.
А вообще, я больше люблю возвращаться в места, где уже бывал, чем ехать в новые. Может, это связано с возрастом. Каждый год бываю в Толгском монастыре под Ярославлем, ну и в родном Рыбинске, который сейчас сильно изуродован в архитектурном отношении.
Поездки по России невозможно сравнивать с заграничными путешествиями. По Европе я ездил ради эстетических впечатлений – конечно, от Альп, Пиренеев, Эльзаса не оторвать глаз. Когда путешествуешь по России, видишь российский пейзаж, то получаешь мощную подпитку – это много больше, чем просто любование природой. Есть нечто, что накрепко связывает тебя с родными местами. Как говорил Василий Розанов: «Кто может написать хороший русский пейзаж, тот уже никогда не предаст своей родины даже мысленно». В русском ландшафте есть духовная сила – мне выпало счастье ее ощущать.
У меня были настоящие откровения, связанные с русским ландшафтом. Однажды в Печорах, попав под мелкий, въедливый дождь, сеявший несколько дней подряд, я понял, что дожидаться хорошей дороги бессмысленно, поэтому прыгнул в отходящий автобус, доехал до Изборска, где шел тот же дождь, и отправился к кресту Трувора. Когда я к нему приблизился, откуда-то сбоку передо мной прошел солнечный луч и уперся в крест. Начались невероятные природные преображения – я даже не поверил глазам. Спустился в Изборскую котловину, шел по ней до маленькой церкви в Молах и увидел в небе потрясающую картину: перекрестные радуги, золото куполов, летящие очень низко, косяком, серебряные журавли. Мне показалось, что это была еще допетровская, древнерусская природа. Сейчас это воспоминание кажется похожим на сон, но это было настоящее откровение, связанное если не с религиозным, то с историческим русским смыслом.
Обязательно стоит побывать на Вологодчине. Фрески Дионисия – одно из величайших созданий человеческого духа, вершина Православия, равная, может быть, «Троице» Рублёва. В эти фрески нужно вжиться. Побывать в Кирилло-Белозерском монастыре, съездить туда, куда не ступает нога туриста – в Нило-Сорскую пустынь, где до последнего времени располагался дом сумасшедших, – страшное, но одновременно духоносное место. Меня всегда поражает, как драматичные, трагические места сохраняют в себе ту духоносность, какая была у них до 1917 года, когда Россия обрушилась.
ЭБ: Какие книги вы посоветовали бы прочесть в первую очередь молодым? И какие фильмы посмотреть?
ЮК: О кино отдельный разговор, но если навскидку – «Андрея Рублёва», «Иваново детство» и «Солярис» Тарковского, «Дядю Ваню» и «Дворянское гнездо» Кончаловского. Думаю, заслуживает внимания и недавняя картина Андрея Смирнова «Француз». Смотрел ее и вспоминал свою юность. Хотя действие фильма происходит в 1950-е, за несколько лет до того, как я приехал учиться в Москву, в нем есть сцены в том же дворике близ Манежной площади, который мы звали «психодромом», потому что психовали там перед сдачей экзаменов… Это еще и реквием по старым русским людям, только что вернувшимся из концлагерей, и представление первой молодой поросли, жаждавшей свободы. Мы
