Блуждающий огонь - Джеймс Купер

Офицер, явившийся к нему от имени Джунтотарди, застал этого несчастного с его духовником, только что исповедавшим его. Караччиоли равнодушно выслушал просьбу и, предполагая, что это или какой-нибудь старый слуга их дома, или поставщик, которому не уплачено что-нибудь по счету, согласился его принять и даже задержал духовника, собиравшегося уже уходить.

— Я рад буду расплатиться, если за мной есть еще какие-либо долги! — сказал Караччиоли.

При этих словах дверь отворилась, и вошла Джита со своим дядей. Наступила минута общего молчания: арестант старался припомнить тех, кого он видел перед собой, а Джита была слишком огорчена и испугана. Наконец она подошла к приговоренному и заговорила, опускаясь перед ним на колени:

— Дедушка, благословите дочь вашего единственного сына.

— Дедушка?! Мой сын?! Его дочь! — повторил дон Франческо. — Да, у меня был сын, я признаю это со стыдом и раскаянием; но он давно умер, и я никогда не слышал, чтобы после него осталась дочь.

— Эта дочь перед вами, синьор, — сказал Джунтотарди, — а ее мать была моя сестра. Вы считали нас ниже себя, и мы не хотели вас беспокоить.

— Как же вы теперь надеетесь получить признания ваших прав со стороны приговоренного к смерти преступника, друг мой?

— Нет, нет, — послышался нежный голос у его ног, — дочь вашего сына желала только благословения от отца ее отца, за которое она отблагодарит горячими молитвами о спасении вашей души.

— Я этого не достоин, отец, — обратился неаполитанский адмирал к своему духовнику. — Взгляните на это нежное растение, до сих пор пренебрежительно оставленное в тени, которое словно поднимает теперь свою головку, чтобы оделить меня своим благоуханием в преддверии моего смертного часа. Нет, я этого не заслужил.

— Сын мой, если бы небо оказывало милосердие только по заслугам, люди должны были бы утратить всякую надежду. Но скажите, разве у вас действительно был сын?

— Это был мой грех, отец, в котором я искренне каялся впоследствии. Да, у меня был сын, которому я дал право носить мое имя и о котором заботился как отец — хотя он и не жил у меня во дворце до его опрометчивой женитьбы; но и тут я имел в виду простить его и обеспечить со временем, но его преждевременная смерть предупредила меня. Однако я ничего не знал о том, что у него была дочь. Но посмотрите, отец, разве не выражают эти черты чистейшей искренности?

— Зачем же бы стали вас обманывать, и тем более в такую минуту? — воскликнула Джита, все еще оставаясь на коленях и подняв к нему руки, как бы собираясь его обнять. — Мы у вас не просим ни положения, ни богатства; мое единственное желание получить ваше благословение и успокоить вас сообщением, что после вас остается на земле родная вам по крови девушка, которая будет молиться за ваше спасение.

— Святой отец, тут не может быть никакой ошибки, потому что эта девушка поразительно похожа на свою бабушку, и я сердцем чувствую правду в ее словах. Не знаю, считать ли мне это позднее открытие счастьем или несчастьем.

— Ваше благословение, дедушка! Благословите меня, чтобы мне хоть один раз услышать над собой родное благословение.

— Бог да благословит тебя, дитя мое! Да благословит Он тебя так, как я тебя благословляю! — произнес старик, наклоняясь, чтобы поднять ее, обнимая и нежно целуя. — Да, ты моя внучка, сердце меня не обманывает.

— Да, ваша светлость, — сказал Карло, — она дочь вашего сына, Франческо, и моей сестры, которые были повенчаны. Я никого не желаю обмануть, а всего менее человека, обреченного на смерть.

— У меня нет состояния, которое я мог бы ей передать, нет отличий, которые бы перешли на нее, не могу ей даже дать имя, которым бы она гордилась!

— Не тревожьтесь, дедушка, мы свыклись со своим положением, и богатство только стеснило бы нас.

— Помнится мне, отец, что подозрение в желании эксплуатировать мое богатство было главной причиной неудовольствия по поводу брака моего сына. И вот эти люди оставляли меня в покое, пока я был богат и знатен, и пришли ко мне теперь, когда мои земли конфискованы, мое имя обесчещено, когда я в горе и несчастии. Я не встречал таких сердец… Но что это?

В эту минуту дону Франческо подали бумагу, которую он лихорадочно схватил и страшно побледнел, узнав ее содержание.

— Мне отказано в моей последней просьбе, — глухо заговорил он, — и я умру смертью разбойника.

— Сын Божий умер на кресте, — заметил священник.

— Дедушка, — заговорила Джита, овладевая своим волнением и с лицом, преображенным духовным порывом, — вы принимаете тень за существование! Что за дело до рода смерти, раз она открывает райские двери? Вам не страшны страдания, я знаю, сама я, как ни молода, не испугалась бы их перед грядущим блаженством. Князь ли, нищий — разве не станут они равными перед лицом Бога?

— И эту девушку я знаю только за час до смерти! Это мне наказание за нерадение к моему долгу. Я вижу, что я теряю, но, увы, вижу в ту минуту, когда уже поздно воротить потерянное. Джита, дитя мое, возьми этот крест, это крест моей матери, она его носила на груди, как я его носил после нее; сохрани его на память о твоем несчастном деде и молись за него. Но теперь тебе надо уйти, час моей смерти приближается, а это зрелище не для молоденькой девушки. Господь да хранит тебя, дорогое мое дитя! Это короткое свидание принесло мне облегчение… Да, вот возьми этот мешок золота, его принес мне один из моих родственников в надежде, что оно поможет мне, но мне ничего не поможет. При твоих скромных привычках его тебе хватит надолго.

Джита с глазами полными слез оттолкнула мешок с золотом, но прижала к груди крест и набожно поцеловала его.

— Нет, дедушка, мне не надо золота, мне довольно креста, который я сохраню на всю жизнь.

Дон Франческо с глубокой нежностью смотрел на юную Джиту; он еще раз обнял и благословил ее. В эту минуту на часах пробило половину пятого, и Караччиоли узнал, что ему остается только полчаса до казни, назначенной в пять. Он счел необходимым отпустить внучку, чтобы иметь еще немного времени для беседы наедине со своим духовником. Прощание было трогательно и торжественно, и когда дверь затворилась за Джитой, дед почувствовал такую тоску, точно он сейчас простился с долго любимым, самым дорогим и близким существом.

Палуба «Минервы» имела печальный, похоронный вид; симпатии неаполитанцев были на стороне осужденного, и фрегат был окружен множеством лодок с людьми, сожалевшими о несчастной участи Караччиоли и желавшими его проводить. На судне никто не подозревал о родственной связи Джиты с князем, но ее расстроенное, милое личико вызывало общее участие. Ее дяде насилу удалось найти перевозчика, согласившегося отвезти их, так как все были наняты съехавшейся толпой, среди которой было много знати.