Бойся своих желаний - Анна и Сергей Литвиновы

– Не могу сейчас уйти с вами, можешь считать, что я здесь – на работе. Но я тебя никуда теперь не отпущу. Я заеду к вам домой. Завтра. Ты живешь все там же?

– Там же. А твоя жена?

Он махнул рукой.

– Считай, у меня ее нет.

И назавтра он, как сивка-бурка вещая каурка, стоял на пороге ее квартиры с розами в правой руке. И, глядя на него, – Женя снова, как некогда, излучал безоговорочную влюбленность, – Юлия каким-то прозрением, интуитивной вспышкой поняла: «Он – мой. Теперь он будет моим, и я его никогда и никуда не отпущу!»

А потом он повез ее в ресторан «София» (что находился на площади Маяковского) и там заботливо подкармливал деликатесами – черной икрой во льду, мясным ассорти с шипящей сковородки. И рассказывал Юлии о своей жизни – кажется, без утайки, – и делился с нею планами на будущее – а планы его, все как один, были связаны с Джулией. С Джулией и Мишель.

20. Опять Васнецов исполняет роль комментатора

Наши дни

Синичкин Павел Сергеевич

– В жизни любого общества и любого государства случаются моменты, – рассуждал Петр Ильич Васнецов, прогуливаясь рядом со мной по улочкам дачного поселка Щербаковка, – когда они (общество и государство) словно замирают в нерешительности прежде, чем пойти тем или другим путем. Словно бы они находятся на распутье. На развилке. Один из таких моментов был, как я уже говорил, связан с приездом в нашу страну битлов. Я уверен: если бы осуществился наш с Леонидом Ильичом план и они проехали бы по СССР – вся история страны могла бы пойти по иному руслу!

Я ничего старику не ответил, да он и не нуждался в моей реакции, толковал о своем.

– Второй пиковый момент – тот вечер двадцать второго августа девяносто первого года. Ведь если б тогда внимание толпы не отвлекли (в том числе и Евгений, будущий муж моей внучки Юлии), не переключили на памятник Дзержинского, на его снос, что бы тогда произошло?

Он задал свой риторический вопрос как опытный трибун, явно не ожидая ответа. А я все-таки вылез:

– Никто не знает, что было бы. История сослагательного наклонения не имеет.

– Молодой человек! – остановился в возбуждении старец. – Конечно, вы правы! Абсолютно правы! Но все же!.. Мы ведь не фантазируем, мы опираемся на факты, исторические сведения, источники!.. Так вот, я больше чем уверен: если бы тогда толпа пошла на штурм штаб-квартиры КГБ – народ безо всякого сопротивления захватил бы ее. Никто не мог, да и не хотел тогда защищать чекистов, даже они сами. А если б заняли Лубянку – тогда бы достоянием гласности стали если не все тайны режима – самые одиозные документы к тому моменту уже уничтожили, – но многие, очень многие не успели. И они оказали бы такое воздействие на публику, что это привело бы к самым радикальным последствиям. Поверьте мне!

– Ну, и какими же, интересно, могли быть последствия? – спросил я, подыгрывая ему.

– Первым и главным, – немедленно ответил бывший партийный лидер, – было бы полное запрещение, как преступных организаций, КПСС и КГБ. Вторым следствием стало бы – я в этом убежден! – принятие закона о люстрации. То есть ни один человек, связанный в прошлом со спецслужбами, никогда не имел бы права стать государственным чиновником. А так как в ту пору просто не имелось тех, кто с ними, партией и комитетом, не был связан, пирамида власти вся бы переменилась. Вся! Потому что и тогдашнему кумиру, вождю демократов, Ельцину, пришлось бы уйти в отставку. И уж тем более всей той шелупони, что его окружала. Кого бы, вы спросите, в таком случае призвали б на царство? Я не знаю. Можно только гадать. Тех, кто тогда был не запятнан связями с КГБ и КПСС, можно по пальцам пересчитать… Что ж, вероятно, им стал бы кто-нибудь из варягов… – вздохнул Васнецов. – Новых варягов двадцатого века.

– Что случилось, то случилось, – пожал я плечами.

Болтал старик, конечно, захватывающе, заслушаешься. Но меня куда больше интересовали не история, не аналитика – а события, имевшие место в совсем недавнем прошлом. Зачем мне домыслы Васнецова! Что с них взять! Если бы да кабы, да во рту росли б грибы. Или – если бы у дедушки были колеса, он был бы не дедушка, а трамвай.

Часть III

Внучка

21. Почти свидание

Наши дни

Синичкин Павел

С тех пор, как нашу коммуналку на Пушкинской расселили, я нечасто бывал в центре. Намеренно. Потому что каждый раз, как приезжал – расстраивался. Москва изменялась, модифицировалась, трансформировалась – и теперь переродилась окончательно. Ничего общего с тем городом, где я жил и который хорошо помню, не осталось.

В магазине на углу Пушкинской и Столешникова, куда я бегал за пивом (порой в тапочках), расположился многотысячедолларовый бутик. В бывшем букинистическом – на пересечении Столешникова с Петровкой – поместился еще один. Между ними – целый строй других бути-, блин, – ков.

Простые смертные туда не ходят. Нет, ты, конечно, можешь зайти. Но продавцы и охранники встретят тебя такими кислыми рожами, что даже толстокожий парень вроде меня почувствует себя неуютно. В советских «Березках» чеки просили на входе предъявить. По-моему, так было честнее. «Господа, покажите свои платиновые карты, золотые не предлагать». Хотя даже если бы у меня имелась золотая или платиновая кредитка, легкий газовый шарфик ценой в три штуки долларов – на мой взгляд, полный бред. Равно как и вьетнамки за тысячу евро.

Поесть простому человеку тоже негде. В кафе «Зеленый огонек» теперь разместился банк с тщательно вымытыми ступенями. Вместо подвала, где я порой приникал жаждущими устами к «Жигулевскому» из щербатой кружки (а то и из литровой банки), появилось кафе, в котором пенный напиток стоит триста рублей. Куда-то провалилось кафе-автомат напротив ЦУМа с очаровательными глазированными сырками. Исчез помещавшийся на углу Кузнецкого ларек с жаренными в масле пирожками – десять копеек штука. Да и сами пирожки за гривенник тоже, конечно, сгинули. Наверное, эмигрировали.

Города моего детства не стало.

Публика тоже разительно переменилась. На месте сумасшедшего Вовы, который последовательно обходил все учреждения в центре (в каждом кабинете он жестами стрелял сигареты), – теперь разгуливает блонда с пакетами от Шанель и Луи Вьюитона. На том самом углу на Петровке, где одноногий инвалид Василич вечно чинил свой «Запорожец», – стоянка, где красуются «Порши», «Бентли», «Феррари».

Я не стану уверять, что очень уж любил ту, прошлую Первопрестольную. Но она, не очень чистая, не слишком трезвая, затрапезная, дурно одетая и порой подванивающая, была близка мне и понятна. И еще она была непритязательной, доброй и честной. И я, конечно, по ней временами скучаю – как скучают брошенные дети по непутевой, пьющей, гулящей матери. Какая-никакая, а она мать. А нынешнюю столицу мне никак не удается полюбить. Лощеная, надменная дамочка в фирменных шмотках и с вечно высокомерным и презрительным взглядом… Готовая в любой момент тебя, сына своего, предать и продать… Нет, такая особа даже на мачеху тянет с трудом.

На окраине, в тех же Вешняках, где у меня офис, или в близлежащих Выхине с Новогиреевом мало что, по счастью, видоизменилось. Москва осталась Москвой. Все так же, как двадцать лет назад, шевелят юными листами деревья в Кусковском и Терлецком парках. Люди, торопясь на работу, штурмуют автобусы и вагоны метро, пробегают по магазинам в поисках майонеза подешевле. Изредка, как пришелец, выглянет из-за панельной девятиэтажки рекламный плакат да проедет явно заблудившийся «Мерседес»… Иногда я ловлю себя на мысли, что в столице мне милее теперь не центровые переулочки, а панельные районы на старых окраинах.

Ладно, будет. Мне не идет философствовать. Оставим это мыслителям. Я человек действия. Мой язык – язык протокола. Существительное, глагол. Прилагательные – только в крайнем случае. «Я выхватил и выстрелил». Подобный стиль подходит мне больше.

Итак, я уселся в кафе на бывшей любимой Пушкинской, неподалеку от моего прежнего дома. Место выбрала клиентка, сроду бы я не пошел на нынешнюю Дмитровку. Не глядя в меню, сделал заказ: кофе и минералку. И сразу попросил счет, чтобы работодательница ни в коем случае за меня не платила. Как и я – за нее.

Всю прошлую нашу встречу Мишель рассказывала об истории своей семьи. Битлы, прадед Васнецов, хоккеист Монин, любера, путч… Я даже не задавался вопросом: вранье ли то, что мне втюхивают? Потому что слушать было интересно. К тому же девушка оказалась хороша. Стройная, холеная, прекрасно одетая. Умная, язвительная, неприступная. С такой красоткой и поболтать приятно.

Мишель меня зацепила. Нет, я в нее не влюбился. Но я хотел бы обладать ею – как ковбой мечтает взнуздать холеную, независимую лошадь.

Идет ли мне роль преступника? Не знаю… Но почему, спрашивается, я (такой великий и могучий!) вынужден всем этим заниматься? А с другой стороны, кто, если не я? Дельце такое – постороннему не поручишь. Да и близкому не поручишь тем более. Грязненькое дельце, неприятное. Да чего уж там, грязненькое! По-настоящему грязное и неприятное. Но делать его – надо. Как говорится, кто, если не я.