Тайна царствия - Мика Валтари

Мы приблизились к воротам. Часовые, хорошо знавшие моего спутника, выкрикнули в его адрес несколько оскорбительных слов вместо приветствия, расспрашивая о заработанных за день барышах. Мне даже показалось, что если бы не мое спасительное присутствие, то его обыскали бы и забрали добычу. Меня они ни о чем не спрашивали: качество ткани моего плаща без нашитых фалд и выбритое лицо говорили сами за себя.

Услышав знакомые голоса часовых и с помощью палки удостоверившись в том, что мы добрались до цели, нищий успокоился; резким движением он отпрянул в сторону и бросился со всех ног наутек: теперь он был на знакомой территории! По периметру небольшой площади, расположенной у ворот, сидели нищие и монотонными голосами выпрашивали милостыню. Городская жизнь уже затихала, и до меня долетали запахи свежеиспеченного хлеба и поджариваемого на масле чеснока.

Калека, потрясая палкой, взывал к своим сотоварищам: – Сыновья Авраама! Меня привел сюда человек, который идет вслед за мной, в него вселился демон! В моих руках он превратил камень в головку сыра, при этом воззвав к распятому Иисусу. Возьмите камни и забросайте его! Он – один из учеников проклятого Иисуса и принесет нам несчастье!

Став на четвереньки, он нащупал кучу навоза и пригоршню его швырнул на звук моих шагов и сделал это очень метко.

Собратья сразу же бросились его утихомиривать и умолять меня о прощении.

– Неужели вместе с глазами ты лишился и рассудка? – кричали они. – Это же чужестранец, да еще богатый! Как он мог стать учеником назаретянина? Он вовсе не из Галилеи, это сразу видно!

Затем, стараясь превзойти друг друга в жалобных воплях, они принялись демонстрировать мне искалеченные части тела, раны и нагноения. Я раздал им пригоршню монет и, сняв испачканный плащ, набросил его на плечи слепца.

– Держи! – сказал я ему, раскатисто хохоча – Вот тот плащ, ткань которого тебе так понравилась. Ты теперь сможешь укрыться от холода, если однажды не найдешь никого, кто бы тебя привел в город, и заночуешь прямо у дороги.

– Разве вы не видите, что он одержим дьяволом?! – взвизгнул нищий, угрожая своим сотоварищам высоко поднятым кулаком. – Если бы я ударил его по одной щеке, он подставил бы мне другую! Он ненормальный!

При этих словах мой смех усилился. Таким образом, учение Иисуса из Назарета выглядело не столь неприменимым, как мне это казалось вначале! Мое удовольствие удесятерилось, когда я ответил ему добром на зло. Если бы я его ударил или передал в руки властей, его зло было бы побеждено моим злом.

Нищие поддержали мой смех.

– Да нет, он ничем не одержим! – принялись они объяснять слепому – Он просто пьян, разве ты не слышишь? Только пьяный способен отдать тебе собственный плащ и быть твоим поводырем! Неужели ты думаешь, что если бы он был трезвым, то стал бы так смеяться в ответ на оскорбления?

Кое в чем они были правы: мной овладело непонятное чувство, похожее на опьянение, оно заставляло меня громко хохотать и настолько затуманивало мой разум, что я, оставаясь в одной лишь тунике, не испытывал никакого стыда от взглядов, которые бросали на меня прохожие горожане.

Конечно, многое из случившегося могло быть заранее подготовлено, только не случай с сыром, закатившимся среди камней, на который с такой точностью наткнулась палка нищего.

Жена сирийского купца, увидев как я шагаю с обнаженными ногами, лишь всплеснула руками, тогда как ее супруг вздрогнул, вообразив, что я попал в руки шайки воров. Но когда я, продолжая смеяться, поднялся в свою комнату, взял деньги и попросил его купить мне новый плащ, – он решил, что я, находясь под воздействием крепких напитков, проиграл свою одежду.

Он не замедлил вернуться с новой покупкой и вручил мне плащ из прекрасной шерсти с нашитыми небольшими фалдами. Ощупав и потерев ткань на моих глазах, чтобы доказать ее превосходное качество, он сумел убедить меня, что плащ сделан из тонкой шерсти, производимой в Иудее, заверив также, что неплохо поторговался, и цена оказалась вполне приемлемой.

– Это еврейская одежда, – добавил он, – а за иностранной я должен был бы сходить к форуму, где она обошлась бы мне втрое дороже. Ты можешь отпороть фалды, если хочешь. Со своей стороны, я испытываю страх и уважение к Богу Израиля, и мне иногда случается относить свой обол во внешний двор храма, для того чтобы мои дела шли хорошо.

С хитринкой в глазах он внимательно посмотрел на меня и вернул мне сдачу, скрупулезно пересчитав каждую монету. Я предложил ему вознаграждение за труды, но он жестом руки отверг его.

– Не стоит, за эту покупку лавочник уже заплатил мне комиссионные. Сегодня ты слишком щедр, и тебе не следовало бы никуда больше выходить. Лучше ляг и спокойно отдохни! Но сначала ты должен поесть великолепный суп, который приготовила моя жена: она кладет в него столько лука и пряностей, что завтра ты встанешь с ясной головой!

Увидев, что я не собираюсь спускаться вниз, он озабоченно тряхнул головой и произнес:

– Ладно, ладно! Я заботился о твоем же благе, но если хочешь, я пошлю сына купить тебе меру легкого вина; только прошу тебя: больше не пей и не ходи по лестнице туда и обратно всю ночь – ты или свернешь себе шею, или закончишь в плохой компании.

Когда в свою защиту я попытался возразить, что не пьян, сириец в знак бессилия воздел руки кверху.

– У тебя такое красное лицо и так блестят глаза, что тебя надолго не хватит! – воскликнул он. – Я пошлю за одной девушкой, которая посещает чужестранцев, но только она придет с наступлением полной темноты, чтобы не навредить своей репутации, так что наберись терпения! Она сможет утихомирить тебя в постели, а ты спокойно выпьешь свое вино. Конечно, она не умеет ни петь, ни играть ни на одном из инструментов, но ее здоровье и привлекательность не требуют дополнительных вокализов!

Он был настолько уверен в том, что ему известно, в чем именно я нуждаюсь, что мне стоило немалых трудов отклонить это предложение. Чтобы доставить ему радость, я все же лег в постель, и он сам поднялся наверх, чтобы укрыть меня новым плащом. Его дочь немного погодя принесла мне тарелку горячего, густо приправленного специями супа, и пока я ел, не отходила от меня, прикрывая рот ладонью, чтобы скрыть смешок. Еда была такой острой, что у меня во рту разгорелся огонь! В то же время ее тепло еще больше усиливало мою эйфорию, и я начал испытывать приятное головокружение.

Наполнив кувшин водой, девочка вышла: как только за ней закрылась дверь, я осторожно встал и неслышными шагами вышел на террасу. Завернувшись в плащ, я слушал, как постепенно умолкают звуки города, и вдыхал ночную прохладу. Временами мое разгоряченное лицо обдувал легкий, нежный ветерок, а мое счастье было так велико, что мне казалось, будто меня ласкает чья-то нежная рука. Хотя ощущение времени и веса постоянно присутствовало и притягивало меня к земле, однако впервые в жизни я почувствовал внутри себя силу, придававшую уверенность в том, что жизнь состоит не только из праха и иллюзий, и эта уверенность погружала меня в бесконечное молчание.

– Воскресший Сын Божий! – молился я во тьме ночи – Сотри из моей памяти все ненужные знания! Прими меня в своем царстве и будь моим поводырем на единственно возможном пути! Возможно, я тобой околдован, болен, лишился из-за тебя рассудка. Но я думаю, что ты – это нечто большее, чем то, что было в этом мире до тебя.

Когда зазвучали трубы храма, я проснулся, совершенно продрогший от холода и с отяжелевшей головой, и вышел на террасу. На востоке уже осветились вершины гор, но город еще спал, укутавшись в синеватую дымку, а на небе, словно лампа в облаках, светила утренняя звезда. Ко мне вернулось ощущение мира. Дрожа от холода, я поплотнее укутался в плащ, на цыпочках вернулся в комнату и лег в постель. Напрасно я старался пробудить в себе чувство стыда за ночные мысли! Мне казалось, что моя душа находится в каком-то несущем мир свете, а ощущение опьянения напрочь исчезло!

Поэтому я решил отпустить бороду и не выходить из комнаты до тех пор, пока не запишу на папирусе все, что произошло в этот день. Когда я окончу свои записи, пытаясь быть как можно более объективным, я хочу вернуться к воротам у Источника. Теперь я уверен, что случившееся и то, что должно еще случиться, имеет какую-то цель. Какими бы абсурдными ни казались мои записи, они не внушают мне никакого стыда, и я не откажусь ни от единого слова в этом письме.

Письмо шестое

Привет тебе от Марка, о Туллия!

Привет тебе, о мое далекое прошлое, и вам, жгучие римские ночи, привет!

О Туллия, наша разлука длится едва ли год, но этот год оказался намного длиннее всех предыдущих. Каждый прошедший день для меня словно год, я отдалился от тебя и стал другим, совершенно другим Марком, которого ты теперь не сможешь понять. Когда я думаю о тебе, мне представляется ирония на твоем лице, выраженная в складках губ, в ответ не мои усилия объяснить, что со мной произошло.