Пастер - Миньона Яновская

И несмотря на то, что Пастер несколько забылся и привычная вежливость изменила ему, высокое собрание после этих злых слов бурно зааплодировало.

Когда смолкли рукоплескания, Пастер уже более спокойно рассказал, почему у его предшественников получались противоречивые результаты, которые заставляли их воздерживаться от окончательного суждения. Шванн и другие исследователи замечали, что их опыты не удавались, если жидкость хоть на минуту приходила в соприкосновение со ртутью. Они не понимали, что пыль из воздуха оседает на поверхность ртути и приносит с собой зародыши микроскопических существ. Кроме того, опыты, которые получаются с дрожжевым и мясным бульоном, не дают положительных результатов с молоком, с желтком яйца и с мясом, которые не удается сохранить, даже нагревая их до ста градусов. Вот почему такие замечательные экспериментаторы, как Гельмгольц, Шредер, Душ, вынуждены были допустить, что есть такие органические вещества, для разложения которых достаточно одного только присутствия кислорода.

И тут Пастер снова оглушил высокое собрание:

— Но и здесь для самозарождения нет места, — сказал он, — нагревайте только молоко, яичный желток, говядину не до ста, а до ста пятидесяти градусов, и вы сохраните их неизменными при тех же условиях, как и бульон.

Это было триумфальное выступление Пастера. После него он уже мог написать отцу, что оставляет без внимания возражения сторонников теории самозарождения: «Я не мог писать тебе, так как был занят своими опытами, которые по-прежнему очень интересны. Это такая обширная тема, что я, естественно, перегружен работой. Со мной не перестают полемизировать два натуралиста: один из Руана, г-н Пуше, а другой из Тулузы, г-н Жоли. Но я решил не терять времени на ответы на их возражения. Пусть они говорят что угодно. Истина остается при мне. Они не умеют проводить эксперименты. Это не такое простое искусство. Кроме определенных прирожденных способностей, оно требует также большого навыка, которого обычно лишены наши современные натуралисты».

Искусство эксперимента… Им не только не владело большинство натуралистов даже второй половины девятнадцатого века, его чурались, им гнушались. Делать опыты, возиться с грязной лабораторной посудой, с дурно пахнущими смесями и жидкостями — да какой уважающий себя ученый унизится до этого?! Замечательному экспериментатору Гельмгольцу не раз приходилось слышать от своих коллег: физиологу нечего возиться с опытами, он должен наблюдать и осторожно обобщать; опыты — удел физиков. И с грустью другой немецкий ученый, друг и однокашник Гельмгольца — Дюбуа-Раймон, после того как Гельмгольц опубликовал свои тончайшие исследования по скорости распространения возбуждения по нервному волокну, пишет ему: «Твоя работа, — я говорю это с гордостью и горечью, — здесь, в Берлине, понята и оценена только мною».

Быть может, не будь Пастер химиком, он так и не стал бы на путь экспериментов, а ведь именно экспериментальному методу обязан он всеми своими открытиями и всем своим величием.

Увлеченный зародышами, почти исчерпав все доказательства своей правоты, Пастер, однако, должен был проделать еще очень сложную и совершенно необычную работу.

Утверждая, что воздух везде достаточно «плодороден», но имея в виду не насыщенность его зародышами, а насыщенность кислородом, который способствует самозарождению, Пуше, Жоли и натуралист Мюссе патетически восклицали: каждый пузырек воздуха может вызвать всевозможные брожения и гниения, как только соприкоснется с органической жидкостью. Так возможно ли допустить, что в каждом пузырьке воздуха находятся зародыши?

Это действительно трудно было допустить, и Пастер вовсе не ставил так вопроса. Он только говорил, что в той пыли, которая наполняет атмосферу и всегда находится в воздухе, освещаемая и согреваемая солнечными лучами, существует неопределенное количество зародышей, попадающих вместе с воздушной пылью в различные подверженные гниению жидкости.

Сказать, что в воздухе есть зародыши, не значит сказать, что они есть повсюду в громадных количествах. Они есть в одном месте, и их может не оказаться в другом в зависимости от условий, в каких находится воздух, — от сырости или солнечного света, в городе или в деревне, на болоте или в горах.

И вот в один весенний день Пастер, прихватив с собой двух помощников и сорок пузатых сосудов, наполненных прокипяченным дрожжевым бульоном, отправился в путешествие по Парижу. Это была довольно смешная кавалькада. Парижане со смехом и изумлением смотрели вслед невысокому человеку в пелерине и двум его молодым сотрудникам, которые тащили в корзинах какие-то нелепые на вид стеклянные сосуды с длинными запаянными горлышками.

Но Пастер даже не оглядывался на ядовитые остроты, сыпавшиеся ему вслед. Он был погружен в размышления. Как ни верил он в свою правоту, ему, как всегда в таких случаях, не терпелось поскорее получить в руки наглядное доказательство. Он нервничал и раздражался и почти всю дорогу не вымолвил ни слова.

Дорога шла к Парижской обсерватории. В обсерватории был двор — обыкновенный двор, каких тысячи в Париже. Но в обсерватории был еще и подвал, воздух которого всегда находился в состоянии покоя.

Во дворе Пастер вынул из плетеной корзины первый сосуд. Дюкло и Жубер разожгли спиртовую горелку, прокалили на ней длинные щипцы и горлышко сосуда. Пастер принял сосуд со всей возможной осторожностью из их рук и высоко поднял над головой, чтобы пыль с одежды не попала в сосуд, когда его вскроют.

Вокруг собралась кучка неведомо откуда взявшихся мальчишек. Сперва они хихикали, потом заинтересовались и затаив дыхание следили за колдовскими манипуляциями странных людей. Сотрудники обсерватории глядели из окон, пожимали плечами, принимая Пастера за сумасшедшего.

Наконец длинными щипцами Дюкло отломил кончик горлышка первой колбы. Мальчишки в восторге услышали тоненький свист — это струя воздуха врывалась в баллон. Потом баллон быстро перешел в руки Жубера, и тот запаял горлышко на спиртовой лампе. Так один за другим извлекались из корзинки одиннадцать баллонов; одиннадцать раз Пастер поднимал их над головой, одиннадцать раз Дюкло прокаливал щипцы и откусывал горлышко баллона, а Жубер быстро запаивал его на лампе, после того как воздух обсерваторского двора с мелодичным свистом заполнял его.

Сложив все сосуды обратно в корзинку, компания направилась к входу в обсерваторию. Огорченные мальчишки остались снаружи — их туда не впустили. А Пастер и двое помощников сошли в полутемный холодный подвал. И снова десять колб и десять раз повторенная манипуляция. И снова все сложено в корзинку и исследователи отправляются в обратный путь к Эколь Нормаль.