Зульфагар. Меч халифа - Николай Стародымов

Тяжелая автоматная пуля всей своей силой в сотни джоулей ударилась в прочный летный шлем и отшвырнула голову пилота назад. Получив второй удар — затылком о заднюю стенку, Калюжный невольно вздернул вертолет вверх. Заклинившие движки уже не тянули и машина начала падать. Высота была не слишком большая, потому перевернуться она не успела. Геликоптер попросту воткнулся хвостовой балкой в землю и, будь балка прочнее, так и остался бы торчать вертикально. Однако она на подобные нагрузки не была рассчитана. Тяжелые двигатели перевесили и, сминая балку и длинный кардан, вертолет начал опрокидываться вверх колесами. В то же время несущий винт еще продолжал медленно проворачиваться. Одна лопасть задела за землю и корпус машины, окончательно отломившись от хвоста, скакнул и грохнулся на колеса. Стойки не выдержали и подломились…

Самое удивительное было в том, что не взорвались баки. Очевидно сказалось то, что двигатели уже не работали, электропроводка была перебита, а пожара на борту не возникло…

Калюжный медленно приходил в себя. Умом он понимал, что нужно достать пистолет и успеть выстрелить себе в висок. Однако руки отказывались повиноваться. Это не был инстинкт самосохранения или банальный страх — с мыслью о том, что он покончит с собой, случись нечто подобное, Константин свыкся давно и не боялся этого. Просто сказывалась контузия, когда тело не слушалось оглушенной головы, в которой гулко пульсировала боль.

Его так и вытащили из кабины — силящегося подтянуть висящую как плеть руку к карману, в котором находилось оружие.

— А, гад! — разноголосо ревели боевики. — Жив еще?! Сейчас мы тебя!..

В салоне уже пинали ногами разведчика, ради которого сюда прилетел вертолет. Впрочем, человек, скорее всего, мало что чувствовал — тоже был в шоке, покувыркавшись в чреве низвергшейся с неба машины.

Земля в проеме двери оказалась непривычно близкой — вертолет сидел (лежал) на брюхе, обломками стоек воткнувшись в каменистый грунт. Оторвавшееся «лысое» колесо (сколько довелось ругаться с зампотылом, чтобы выдал новую резину!) валялось далеко в стороне.

— Вылезай, чего встал? — толкнул его в спину боевик.

А Константин не мог прыгнуть. Он завороженно, с расползающимся по душе ужасом, смотрел себе под ноги. Там из-под корпуса вертолета торчала голова борттехника, тело которого оказалось под брюхом вертолета. Вылезшие из орбит глаза, широко распахнутый, до краев, словно стакан, наполненный еще живой жидкой кровью, рот… Он не то выпал, не то сам выпрыгнул, пытаясь спастись, из обреченной падающей машины. И она грохнулась на него всей своей многотонной тушей.

— Чего уставился? Сейчас и сам трупом станешь! — заржал боевик, сообразив, из-за чего замер Калюжный.

Наконец их обоих — вертолетчика и разведчика — выволокли наружу. Банда — человек пятнадцать — окружила пленных. Их к этому времени уже обыскали, обезоружили, отобрали документы, оружие… Откровенно огорчились, что в карманах оказалось мало денег… Один из боевиков, быстро осмотрев карту, показывал своему командиру — дородному бородачу, внешне ничем особенно не отличавшемуся от остальных — обозначенную точку посадки. Другой высыпал из сумки, которая была у разведчика, все, что в ней было, на траву, торопливо перебирал содержимое.

— Ты кто? — в упор глядя разведчику в лицо, спросил командир.

Тот ничего не ответил. Только шмыгнул разбитым в кровь носом.

— Молчишь? Ну, молчи-молчи. С тобой еще будет отдельный разговор — тебя уже ждут в лагере. Все расскажешь. И за то, что убил Магомада, тоже ответишь…

Кто-то из его подчиненных резко, снизу вверх ударил разведчика под подбородок. Было слышно, как громко клацнули его зубы.

— Не надо, — равнодушно проговорил старший. — Его нужно доставить в лагерь живым и невредимым. Ну а там с ним Абу займется — тогда этот шакал все нам выложит!..

Остальные довольно загомонили.

— Ну а с тобой разговор тоже будет особый, — переведя тяжелый взгляд на Константина, зловеще предупредил командир отряда. — Нам от тебя никакой информации не нужно. Но и просто так на тот свет мы тебя не отпустим. Ты нам ответишь за все, что натворили у нас твои друзья. И займемся мы тобой так, что сам Шайтан в аду тебя пожалеет!..

В этом Калюжный не сомневался. Он едва не с ненавистью скосил глаза на свою правую руку, которая в самый ответственный момент его подвела, не смогла вытащить пистолет.

Константин увидел, что тот же боевик, который ударил разведчика, сжимает кулак, готовится врезать и ему. Заметил это и старший.

— Погоди до лагеря, — предотвратил удар старший. — Пусть сам идет, а то еще тащить придется. У тебя ж удар такой, что кого угодно уложит…

Разочарованно нахмурившийся было бандит довольно осклабился.

— Это точно, — подтвердил он и многообещающе взглянул на Константина.

Вертолетчик понял: жить ему осталось только до лагеря. Потом начнется растянутое до бесконечности невероятно болезненное умирание…

Все это произошло всего-то какой-то час назад. И вот привал — несколько молодых боевиков куда-то ушли, а остальные разлеглись на земле, отдыхая от утренней погони.

…Подошедший командир отряда отослал жестокого боевика на пост.

— Иди смени часового. А то не выдержишь, убьешь его раньше времени, — а сам подмигнул, кивком головы отозвав его в сторону. — Мне в этим вертуном поговорить надо, — доверительно понизив голос, сказал он жестокому. — Будто ты злой, а я добрый — постараюсь вызнать, какого шайтана он сюда прилетел…

Жестокий понимающе закивал, глядя на старшего с откровенным уважением: сам бы до такой комбинации он не додумался бы. Впрочем, все же остался при убеждении, что и сам смог бы выколотить из пленного все что нужно. Ну да только командиру виднее… В лагере свое наверстаем.

…- Глянь, — чуть слышно проговорил Турчанинов Валиуллину.

— Вижу.

Боевик, который пинал ногой вертолетчика, теперь направлялся в сторону, где изготовились к бою спецназовцы.

— Часового менять, — понял Кирилл.

Того самого часового, которого уже сняли изготовившиеся к бою спецназовцы.

Какую-либо команду подчиненным давать сейчас было бы излишним — подошедшего уберет боец, который окажется к нему ближе всего. Это лишь на несколько минут отсрочит нападение. И будет на руку изготовившимся к нападению — чем больше врагов будет уничтожено до начала стрельбы, тем будет лучше: все же их всего пятеро, вдвое более многочисленный, расположившийся на отдых отряд, судя по всему, состоял отнюдь не необстрелянных юнцов…

Кирилла, как, впрочем, и его товарищей, беспокоило лишь два обстоятельства: как бы во время намечающейся перестрелки случайно не пострадали пленные, а также то, что где-нибудь в кустах мог оказаться еще один, а то и не один, часовой, которого они не обнаружили и, соответственно, не обезвредили…

Между тем командир отряда боевиков присел возле Калюжного на высохшую колоду.

— Ну что, братцы, хреново? — спросил он простецки, словно бы даже дружелюбно.

Связанные не ответили.

— Конечно хреново, — не дождавшись ответа, да, собственно, и не ожидая его, констатировал главарь. — Ну а что ж вы хотели, братцы?.. Мы вас сюда не звали не при Ермолове, не при Шамиле, не при Дудаеве… Вы сами к нам уже двести лет лезете, хотите у нас навести свои порядки!.. Ну а у нас вы спросили, хотим ли мы жить по вашим порядкам?.. Вот и выходит: за что боролись, на то и напоролись, — он чуть помолчал. На пленных не смотрел, говорил вроде как сам с собой, словно размышлял вслух. Те тоже не отвечали на его сентенции. — Мне жалко вас, братцы, — продолжал командир. По-русски он говорил хорошо, правильно, фразы выстраивал грамотно — чувствовалось, что образование в свое время получил, скорее всего, где-то в России. — Честно говорю: жалко. Вот вы смелые люди, воины, солдаты… А вас уже сегодня к вечеру на свете не будет. И ладно бы просто в бою погибли бы — это для солдата, для воина нормальная смерть. Так нет, вас замучают до полусмерти, а потом головы отрежут… Я тоже воин, а не палач. Но только и помочь вам ничем не смогу. Потому что вы мои враги. Вы враги моего народа. Вы нападаете, мы защищаемся. Ну а там, где война, там жестокость неизбежна…

— Удобная позиция, — процедил сквозь зубы Калюжный. И бросил: — Чистоплюй!

Он надеялся, что старший боевик обидится, ударит, а то и выхватит пистолет и оборвет это мучительное ожидание мучительной смерти. Однако тот на его слова отреагировал спокойно.

— Ну а чем твоя позиция лучше моей? — сказал он. Очевидно, он и сам о подобном думал не раз. — Когда ты стреляешь по поселку, в котором живут простые люди, ты о них, об этих простых людях, не думаешь, ведь правда? Или все же думаешь?.. Да нет, ты сам перед собой разыгрываешь, будто о людях, о простых людях не думаешь. Ты сам себя убеждаешь, что там, внизу, только враги и оборонительные сооружения… А ты знаешь, каково сидеть с детьми, с маленькими детьми в подвале дома и ждать: попадешь ты своей фугаской или ракетой в перекрытие подвала или нет? А потом, после вашего налета, выбираешься наружу и видишь, что все вокруг разрушено, все, что строил ты сам и твои предки — все, все разбито, вдребезги!.. И дети плачут, не понимают, почему ты их бомбишь. Неужели ты никогда не думал о том, что эти дети, в которых ты стрелял, но случайно не попал, никогда не забудут пережитый ими ужас?.. Ушли бы вы отсюда по-хорошему, дали бы нам жить самим — всем от этого только лучше было бы! И вам в том числе, русским!.. Ведь и нам и вам эта война во где сидит, — он рубанул ладонью себя по горлу.