Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта» - Присцилла Мейер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как и в случае с рассказами Готорна, Набоков отсылает к комплексу рассказов Джеймса, которые в разной мере связаны с «Себастьяном Найтом». «Веселый уголок» (1908), еще один из числа рассказов о привидениях, – это история о двойнике, тема которой не лишена сходства с «Себастьяном Найтом». После тридцати трех лет отсутствия Спенсер Брайдон возвращается из Европы в свой любимый нью-йоркский дом детства (название рассказа относится к дому) и спрашивает себя,
<…> чем он сам лично мог бы здесь стать, какую бы вел жизнь и что бы из него вышло, если б он не бросил все в самом начале. И, признаваясь впервые в своей поглощенности этими нелепыми рассуждениями <…>, он тем самым подтверждал свою неспособность заинтересоваться чем-либо другим, ответить на призыв какой-либо объективной реальности.
– Что она, эта здешняя жизнь, сделала бы из меня, что она сделала бы из меня? – твержу я все время по-идиотски. Как будто это можно знать! Я вижу, что она сделала с десятками людей, с которыми я встречаюсь, и что-то прямо болит у меня внутри, прямо нестерпимо меня мучит при мысли, что из меня тоже могли что-то сделать. Только я не знаю что, и тревога и маленькая ярость от любопытства, которое ничем нельзя утишить, опять приводят мне на память то, что я испытал раз или два, когда решал – по разным причинам – сжечь важное письмо нераспечатанным. Как я потом жалел, как ненавидел себя – да, и я так никогда и не узнал, что было в письме [Джеймс 1983: 637][136].
То, что в рассказе Джеймса лишь уподобление, для В. становится мотивацией всего его пути; весь роман он пытается выяснить, что было в письмах, сожженных им в самом начале. Что касается исходного допущения Джеймса – неизбранной дороги, – то оно косвенным образом поднимает мучительный вопрос: как сложились бы жизнь и творчество Набокова, получись у него остаться в России?
Спенсер Брайдон навещает опустевший дом ночью, пытаясь магическими способами вызвать своего двойника. Когда ему это наконец удается, он видит, что у привидения недостает двух пальцев:
…Ибо он мог только дивиться на свое другое «я» в его новой позиции. <…> Разве не были доказательством эти великолепные руки, закрывающие лицо, сильные и плотно к лицу прижатые? Так решительно и так плотно прижатые, что, несмотря даже на одну особую истину, одну маленькую реальность, погашающую все остальное, – именно на тот факт, что на одной из этих рук не хватало двух пальцев, как бы случайно отстреленных и тем сведенных всего лишь к коротеньким обрубкам, – несмотря даже на это, лицо было все же надежно укрыто и спасено [Джеймс 1983: 625].
Существование двойника затем подтверждается: Алиса, возлюбленная Брайдона, тоже видела его, и упоминает красноречивую деталь:
А его бедная правая рука!..
– Ах! – Брайдона передернуло – то ли из-за доказанного теперь их тождества, то ли от сокрушенья о потерянных пальцах [Джеймс 1983: 671].
Темы сомнения в существовании двойника и объективного подтверждения сверхъестественному явлению возникают в романе Набокова; такая подробность, как увечная рука привидения, приводит на ум сон В. и увечную руку Себастьяна. Оба видения указывают на каким-то образом усеченную жизнь.
Связь между этими двумя текстами просматривается не так явно, как между другими, но тем не менее она заставляет задуматься. Она дополняет совокупность историй Джеймса о появлении призраков в гуще обыденной жизни – дополняет в стиле, намеренно отличающемся от Эдгара Аллана По, который сохраняет близость к европейской готике. Веселый уголок в деловой части Нью-Йорка – это не дом Ашеров.
Зачарованность Джеймса призраками развилась в беседах с его братом Уильямом Джеймсом, а также близким другом Уильяма Фредериком Майерсом и другими членами Общества психических исследований, особенно с Эндрю Лангом, автором «Книги снов и привидений» (1897), и Чарльзом Кингсли, – оба они косвенно упоминаются в «Бледном пламени». Об этих исследователях потустороннего будет подробно рассказано в следующей главе. Набоковские отсылки к ним отражают развитие мистического жанра от европейской к американской литературе. В то же время они подчеркивают призрачное содержимое «Истинной жизни Себастьяна Найта» и подводят к главному вопросу романа, заданному еще Генри Джеймсом: «Есть ли жизнь после смерти?» Роман Набокова дает свой ответ на вопрос, волновавший всех писателей, к которым он отсылает.
Луи Менан называет «Улисса» Джойса «своего рода трехмерным кроссвордом-головоломкой. Вам иногда нужна помощь с определениями, но все фрагменты встают на свои места» [Menand 2016]. В четырехмерном романе Набокова не каждый фрагмент можно заставить аккуратно встать на место, поскольку каждый фрагмент определяется множеством различных способов. Подтексты точно определяют набор тем, национальных литератур и языков, задействованных в романе, выстраивая в его вселенной множественные измерения, но акцент в подтекстах смещается с обнаружением каждой новой отсылки. Чем больше их изучаешь, тем точнее и в то же время туманнее становится их присутствие и смысл. Лепидоптеролог может анатомировать внутренние органы бабочки, чтобы точно установить ее подвид, но может лишь строить гипотезы о том, какое историческое развитие привело к их формированию, не говоря о том, кто мог быть их Творцом.
Часть III. Жизнь / Смерть[137]
Глава 4. Непознаваемое
Вы нас уверили, поэты,
Что тени легкою толпой
От берегов холодной Леты
Слетаются на брег земной.
А. С. Пушкин, 1826
Спиритизм: из Америки в Россию
Как показал Дон Бартон Джонсон, Набоков интересовался сверхъестественным всю свою жизнь[138], но «Истинная жизнь Себастьяна Найта» была далеко не сразу воспринята как история о призраке Себастьяна. Четверть века спустя Набоков сделал вмешательство духов дорогих ушедших в повседневный мир одной из центральных тем «Бледного пламени».
Спиритизм «Бледного пламени» контрастирует с предыдущим романом Набокова, «Лолитой», который отчетливо укоренен в обыденности реалистически воссозданной Америки 1950-х годов. Точно так же, как ранее Набоков составил пару из «Отчаяния» и «Себастьяна Найта» (см. главу первую), он выстраивает диалог между «Лолитой» и «Бледным пламенем», чтобы обсудить с самим собой, как душе удается уцелеть после смерти тела. Две пары романов выстроены следующим образом: тезис – материальное существование; антитезис – художественное и
