Полет сокола - Смит Уилбур

Запаса хинина должно было хватить до конца экспедиции, года на два, и Робин не стала навязывать его матросам, успокаивая свою совесть тем, что команде не придется проводить ночи на берегу и подвергаться воздействию малярийных испарений. Она убедила Клинтона Кодрингтона бросить якорь на дальнем рейде, где морской бриз освежал воздух и куда не долетали тучи москитов и других насекомых.

Ночью с берега донеслись звуки музыки, пьяный смех и визг женщин. Огни портовых кабачков и борделей были так же неотразимы для готтентотских воинов, как свеча для мотылька. Вес и тепло припрятанного золотого соверена — щедрого аванса, выданного майором каждому, — делали соблазн еще невыносимее.

Незадолго до полуночи Зугу разбудил сержант Черут с искаженным от ярости лицом.

— Они ушли!

— Кто? — поморщился Зуга спросонья.

— Они плавают, как крысы! — бушевал Черут. — Все ушли пьянствовать и шляться по бабам. — Мысль об этом была для него нестерпимой. — Их надо вернуть, иначе они пропьют последние мозги и подцепят дурную болезнь!

К ярости сержанта явно примешивалась зависть. Едва они с майором оказались на берегу, в глазах готтентота вспыхнуло безумие. Безошибочный инстинкт вел Черута в портовые притоны самого низкого пошиба.

— Входите вы, хозяин, — сказал он Зуге. — Я подожду у черного хода.

Со зловещей ухмылкой готтентот взвесил в руке короткую крепкую дубинку.

Табачный дым и алкогольные пары стояли стеной. Четверо дезертиров заметили майора, едва он появился в желтом свете фонаря, и кинулись к выходу, переворачивая столы. Сбившись в кучу у задней двери, они гурьбой вывалились в ночную тьму.

Зуге потребовалось немало времени, чтобы пробиться сквозь толпу. Женщины самых разных оттенков — от золотистого до угольно‑черного — протягивали руки, бесстыдно щипая его за интимные места, мужчины нарочно преграждали дорогу, и лишь когда майор выхватил из‑за пояса «кольт», угрюмо расступились. За дверью черного хода стоял сержант, рядом в пыли и грязи лежали в ряд четверо готтентотов.

— Ты их не убил? — встревожился Зуга.

— Nee wat! Их головы — сплошная кость. — Черут сунул дубинку за пояс и нагнулся, чтобы поднять первого.

Сила его была невероятна для такого маленького роста. По одному, закинув за плечо, словно соломенные матрацы, он перенес бесчувственных воинов на берег и свалил в поджидавший вельбот.

— Теперь поищем остальных.

Они выследили всех, поодиночке или парами, выловили их в игорных притонах и кабаках, а последнего, девятого, вытащили из объятий огромной голой сомалийки в глинобитной лачуге, крытой рифленым железом, на самом краю порта.

На рассвете Зуга устало выбрался из вельбота на палубу «Черной шутки» и пинками загнал девятерых готтентотов в носовой кубрик. Озлобленный, с покрасневшими глазами и ломотой в теле, майор направился было к себе в каюту, как вдруг понял, что давно не слышал громкого голоса и язвительных шуток старого сержанта. На обратном пути Яна Черута в шлюпке не было.

В самом решительном настроении Зуга переправился на берег и по утопающим в грязи узким переулкам побрел к глинобитной хижине под железной крышей. Тела ее обитательницы хватило бы на четырех Янов Черутов: настоящая гора черной плоти, блестящая от масла, — каждое из широко расставленных бедер толще мужской талии, груди величиной с голову. Маленький сержант зарылся между ними, словно решил утонуть в этих жарких изобильных телесах, поглощавших его экстатические крики.

Женщина нежно смотрела на него сверху вниз, со снисходительной улыбкой разглядывая мужские ягодицы. Тощие, бледно‑желтые, они двигались туда‑сюда с невероятной скоростью, заставляя колыхаться пышную плоть великанши и распространяя волны возбуждения от слоновьих бедер и висячих складок живота вверх к гигантским грушеобразным грудям.

На обратном пути маленькая фигурка сержанта, скорчившаяся на носу вельбота, внушала жалость. Печаль и упадок сил после успешной случки усугублялись головной болью и звоном в ушах. Только у англичан есть обычай неожиданно сжимать кулак и бить им сильнее дубинки или брошенного камня. Уважение Яна Черута к новому хозяину росло день ото дня.

— Ты должен быть примером для солдат! — рычал Зуга, втаскивая его по трапу за шиворот.

— Знаю, хозяин, — горестно согласился маленький сержант. — Просто я влюбился.

— И до сих пор влюблен? — угрюмо поинтересовался Зуга.

— Нет, хозяин, любовь со мной надолго не задерживается, — поспешно заверил Черут.

— У меня есть средства, — серьезно произнес Клинтон Кодрингтон. — Еще будучи гардемарином, я всегда откладывал часть жалованья, а в последние годы мне везло с призовыми деньгами. Вместе с наследством, полученным от матери, это позволит мне достойно содержать жену.

Они присутствовали на званом обеде в резиденции португальского губернатора, и знаменитое «Винью верде», молодое вино, сопровождавшее трапезу из сочных даров моря и безвкусной жилистой говядины, придало Клинтону храбрости. Он предложил Робин перед возвращением на корабль осмотреть столицу португальских владений на восточном побережье африканского континента. Изрядно потертый экипаж губернатора громыхал по разбитым дорогам, покрытым помоями, льющимися из переполненных сточных канав. Следом увязалась шумная стайка оборванных детишек: они бежали, пританцовывая, стараясь угнаться за костлявым мулом, тащившим экипаж, и протягивали за милостыней грязные ручонки с розовыми ладонями. Солнце жгло невыносимо, но еще невыносимее была вонь.

В конце пути Кодрингтон с облегчением помог Робин выйти из коляски, бросил в грязь пригоршню медных монет, чтобы отвлечь попрошаек, и поспешно укрылся со своей спутницей в прохладном сумраке католического собора. Это было самое величественное здание в городе — стройные башни и шпили торжественно возвышались над окружающим скоплением лачуг.

Впрочем, и здесь Робин оказалось непросто сосредоточиться на признаниях Клинтона. Вокруг пестрели всевозможные папистские атрибуты: грубо размалеванные идолы, святые и непорочные девы, аляповатые краски, пышная позолота. Всепроникающий запах ладана и мерцание множества свечей отвлекали, хотя капитан говорил как раз то, что ей хотелось.

В то утро у нее случился внезапный приступ рвоты, и легкая тошнота давала о себе знать даже теперь. Как врач, Робин хорошо понимала, что это значит, и, готовясь к визиту в замшелый губернаторский дворец, решила, что пора брать инициативу в свои руки. Время поджимало.

Когда Зуга еще жил у дяди Уильяма в Кингс‑Линне, она как‑то нашла на письменном столе среди военных трактатов дешевый бульварный роман весьма сомнительного содержания. Украдкой пролистав его, Робин узнала, что женщины часто соблазняют мужчин, и наоборот. К сожалению, автор не дал подробного описания самого процесса. Она не была уверена, можно ли делать это в экипаже и нужно ли по ходу дела что‑нибудь говорить, но Клинтон решительным объяснением избавил ее от необходимости экспериментировать. Однако радость была несколько омрачена, поскольку перспектива соблазнения успела приобрести немалую привлекательность.

Кодрингтон заговорил снова, и Робин с внимательным выражением на лице приготовилась подбадривать кавалера кивком или жестом.

— Хоть я и не имею влиятельных друзей, мой послужной список позволяет надеяться, что жалованье останется высоким. Пускай это прозвучит нескромно, однако я уверен, что к пятидесяти годам, а то и раньше, подниму над своим кораблем вымпел командующего эскадрой.

Так похоже на него: строить планы на двадцать пять лет вперед. Робин с трудом подавила раздражение — она предпочитала жить настоящим или по крайней мере ближайшим обозримым будущим.

— Хочу отметить, что супруга адмирала занимает высокое общественное положение, — самодовольно продолжал Кодрингтон.

Раздражение в душе Робин разгоралось сильнее. Она сама стремилась завоевать положение в обществе — как борец с работорговлей, специалист по тропической медицине, знаменитый автор книг об Африке!