Полет сокола - Смит Уилбур

Время застыло на месте. Ветер перестал шелестеть в тростниках, угрюмый лес по ту сторону лагуны замер в неподвижности, ни зверь, ни птица не решались нарушить тишину. Казалось, весь мир затаил дыхание…

Гром грянул, эхо с грохотом покатилось по ущелью, перескакивая с утеса на утес. С резкими криками вспорхнули испуганные птицы. Выстрелы прозвучали почти одновременно. Наведенные стволы выбросили белый пороховой дым, отдача взметнула их кверху.

Оба бойца покачнулись, но устояли на ногах. Робин заметила, что облачко дыма вылетело из пистолета Мунго на мгновение раньше, а затем его темноволосая голова дернулась, словно от пощечины. Он отшатнулся, но устоял на ногах и, не выпуская из рук дымящегося пистолета в руке, посмотрел на противника. Робин перевела дух — Мунго Сент‑Джон остался невредим. Ей захотелось подбежать к нему, но вдруг ее радость померкла: темно‑красная струйка змеилась из густых волос на виске и стекала по гладко выбритой загорелой щеке на белый шелк рубашки.

Робин прикрыла рот рукой, сдерживая крик, как вдруг, что‑то почувствовав, резко повернулась в сторону Клинтона Кодрингтона.

Он тоже стоял прямо, вытянувшись почти по‑военному, но начал медленно оседать, согнувшись пополам. Правая рука с пистолетом бессильно повисла, пальцы разжались, и раззолоченное оружие упало на песок. Клинтон прижал руку к груди, будто почтительно кланялся, и упал на колени, словно собирался молиться. Он поднял руку, удивленно всматриваясь в окровавленные пальцы, и рухнул на песок лицом вниз.

Робин наконец сдвинулась с места. Она подбежала к Клинтону и опустилась рядом с ним на колени. Паника придала ей сил, и она перевернула Кодрингтона на спину. Белая рубашка пропиталась кровью вокруг аккуратной круглой дырки на шесть дюймов левее перламутровых пуговиц.

Капитан стоял вполоборота, и пуля вошла в грудь в нижней части легкого. Робин похолодела от отчаяния. Такая рана означала смерть, хоть и медленную, но мучительную и неотвратимую. Врачу оставалось лишь бессильно наблюдать, как жертва захлебывается кровью.

За спиной захрустел песок. Робин обернулась.

В залитой кровью рубашке перед ней стоял Мунго Сент‑Джон. К виску он прижимал шелковый платок, пытаясь остановить обильное кровотечение. Пуля скользнула над ухом и содрала длинную полосу кожи.

Взгляд работорговца был мрачен, губы кривились в жесткой холодной гримасе.

— Полагаю, мадам, вы удовлетворены, — произнес он холодно и отчужденно, затем резко повернулся и пошел вверх по белой дюне в сторону моря.

Догнать, объяснить… только что? Долг врача повелевал оставаться здесь, с тяжело раненным. Робин расстегнула рубашку Клинтона, руки ее тряслись. Вязкая кровь медленно сочилась из голубоватого отверстия в бледной плоти. Так мало крови в устье раны — плохой признак, указывающий на внутреннее кровотечение, глубоко в грудной клетке.

— Зуга, саквояж! — отрывисто скомандовала Робин.

Зуга опустился на одно колено рядом с ней.

— Ничего страшного, — пробормотал раненый. — Мне не больно. Только онемело все.

Майор не ответил. В Индии он видел множество огнестрельных ран и знал, что боль не связана с тяжестью ранения. Пуля, попавшая в ладонь или ступню, причиняет невыносимые муки, а сквозное ранение легких вызывает лишь неудобство.

Удивляло лишь одно: почему Мунго Сент‑Джон стрелял так небрежно? С двадцати шагов он попал бы противнику между глаз, ошибившись не больше чем на дюйм. Почему же пуля в груди?

Пока Робин промокала рану ватой, майор поднял пистолет, упавший на песок. Ствол был еще теплым, от него исходил острый запах горелого пороха. Зуга осмотрел оружие и сразу понял, в чем дело.

На спусковой скобе из твердой стали голубела свинцовая отметина.

Мунго Сент‑Джон и в самом деле целился в голову, но Клинтон поднял пистолет, и пуля, отскочив от него, ушла вниз. Потому и пуля Клинтона прошла так высоко. Он, как менее опытный стрелок, наверняка целился противнику в грудь, но удар пули в момент выстрела подбросил пистолет кверху.

Майор обернулся и протянул пистолет Типпу, который с невозмутимым видом стоял рядом. Тот молча принял оружие и зашагал через дюну вслед за хозяином.

Четверо матросов перенесли Кодрингтона на берег, положив его на кусок брезента, а Сент‑Джон поднялся с вельбота на верхнюю палубу «Гурона». Когда на «Черной шутке» подготовили тали, чтобы поднять тело раненого на борт, «Гурон» уже снялся с якоря и, подгоняемый юго‑западным бризом, на всех парусах помчался навстречу солнцу, охватившему золотым огнем его силуэт.

В течение следующих суток Клинтон Кодрингтон не переставал удивлять Робин. Она высматривала следы крови на его губах, ждала болезненных стонов и коллапса легкого. Почти ежечасно доктор, склонившись над койкой, стетоскопом прослушивала грудь раненого, пытаясь уловить свистящее дыхание, бульканье крови, сухое трение легкого о грудную клетку, но ничего подобного не замечала.

Для пациента с таким ранением Клинтон был необъяснимо бодр. Он жаловался лишь на онемение под мышкой и слабую подвижность руки, вовсю давая советы по поводу лечения.

— Вы, конечно, пустите мне кровь?

— Нет, — коротко ответила Робин, обмывая кожу вокруг раны.

Она помогла раненому сесть, чтобы сделать перевязку.

— Нужно выпустить по крайней мере пинту, — настаивал Клинтон.

— Вы мало потеряли крови? — с шутливой угрозой спросила доктор, но он остался неустрашим.

— Черную гнилую кровь надо удалять. — Клинтон указал на огромный синяк, расползшийся по его груди, как темный лишайник по гладкому белому стволу дерева. — Вы должны сделать мне кровопускание, иначе начнется лихорадка.

Капитана всю сознательную жизнь пользовали судовые лекари. Он продемонстрировал Робин множество тонких белых шрамов на сгибе локтя — следы их упражнений.

— Мы живем не в Средние века, — язвительно возразила Робин. — Сейчас одна тысяча восемьсот шестидесятый год.

Она укрыла раненого серым корабельным одеялом — по ее расчетам, вот‑вот должен был начаться сильный озноб с рвотой. Однако капитану вовсе не становилось хуже, и в последующие двадцать часов он продолжал командовать кораблем с койки, проклиная постельный режим. Робин, однако, понимала, что пистолетная пуля, засевшая в груди, непременно приведет к тяжелым последствиям. К сожалению, метода, который позволил бы точно установить местонахождение инородного тела в организме пострадавшего, пока не изобрели.

В тот вечер Робин забылась сном в веревочном кресле возле койки и проснулась среди ночи лишь однажды, чтобы поднести к губам больного эмалированную кружку с водой, — он жаловался на жару и сухость во рту. Наутро все опасения доктора подтвердились: Клинтон лежал в полубреду, его терзала страшная боль. При малейшем движении он стонал и вскрикивал. Глаза, обведенные синевой, ввалились, язык покрылся толстым белым налетом, губы высохли и потрескались. Капитан отчаянно просил пить; с каждым часом горячка усиливалась, сжигая его тело. Он метался на узкой койке и скидывал одеяла, всхлипывая в беспамятстве. Дыхание с болезненным хрипом вырывалось из опухшей посиневшей груди, глаза лихорадочно блестели. Робин сняла повязку, чтобы обтереть тело раненого холодной водой, и увидела на бинтах лишь немного белой сукровицы, но отвратительный запах, ударивший в ноздри, был до ужаса знаком — зловонное дыхание смерти.

Рана подсохла, ее покрывала корка, но такая тонкая, что лопнула при очередном резком движении Клинтона. Из трещины показалась густая желтоватая масса, запах усилился. Это был не простой гной, обычный у выздоравливающих, а злокачественный, который Робин больше всего боялась увидеть.

Она осторожно промокнула рану, обтерла холодной морской водой грудь и горячую опухшую подмышку больного. Синяк разошелся в стороны и изменил цвет, став темно‑синим, как грозовая туча, с оттенком серо‑желтого и ядовито‑розового — такие цветы, наверное, растут в самой преисподней.

Под лопаткой оказалось самое болезненное место. Стоило Робин дотронуться, как раненый вскрикнул, и мелкие капли пота выступили у него на лбу и на щеках, среди тонкой золотистой щетины.