День народного единства. Преодоление смуты - Валерий Шамбаров

Но, как выяснилось, выгорел Китай-город очень кстати для осаждающих. К Москве шел Ходкевич. Большое войско собрать он так и не смог, привел 4,5 тыс. гусар и пехоты, и гарнизон был сильно разочарован. Разочарован был и гетман — разместиться в Москве теперь было негде, все защитники и жители сгрудились в помещениях Кремля. Ходкевич задумал решить проблему одним махом — с сапежинцами и частями Гонсевского сила у него набиралась внушительная, до 10 тыс., и он вывел все войско, чтобы покончить с ополчением. Атаковал острожки у Яузских ворот, однако разгромить русских не смог. Уклоняясь от рукопашной, они осыпали поляков пулями из укреплений, из-за торчавших повсюду печей. Развернуть для удара конницу на пожарище не удавалось, пехота в атаках несла потери. Мало того, когда Ходкевич стал отводить части, казаки нанесли контрудар, отсекли группу всадников, загнали в Яузу и перебили.

А гарнизон Москвы волновался, готовый взбунтоваться. Заявляли, что сидят тут довольно, требовали сменить их, заплатить жалованье. Впрочем, нахапали они уже порядком, обчистив московскую казну. Наличности не было, и брали мехами, золотом, драгоценностями, причем роты выбирали депутатов, назначавших собственные цены. Например, золото оценивали вчетверо дешевле, чем оно стоило. И в результате было роздано денег и вещей на 160 тыс. руб., хотя, по счету «рыцарства», ему еще и были должны за службу. Ходкевич долго уламывал воинов, обещая, что после сейма король наверняка приедет и всех удовлетворит, умолял послужить еще. Все отвергалось. Говорили: пусть остаются вновь прибывшие, а мы уходим.

Все же гетман нашел способ заинтересовать воинов — указав на сокровищницу русских царей. И «рыцарство», так и быть, согласилось послужить. В Польшу ушел на отдых и переформирование полк Струся, с ним было отправлено новое посольство от бояр во главе с Михаилом Салтыковым. В его грамотах выражалась уже готовность присягать разом Сигизмунду и Владиславу, а религиозные проблемы опускались, будто их и не было. В Москве Ходкевич оставил гарнизон из 3 тыс. отборных бойцов (еще раз напомню: имеется в виду только «рыцарство», а с вооруженной челядью надо умножать втрое— вчетверо) и ушел с остальной армией к с. Рогачеву ставить зимний лагерь и обеспечивать гарнизон продовольствием.

В западных уездах шли бои. Сперва Лжедмитрий III с казаками осадил вдруг Псков. Его не пустили, он захватил городское стадо и расположился у стен. Но вскоре резко снялся и исчез — приближалось войско Горна, 4,5 тыс. шведов и присоединенные к ним отряды «Новгородского государства». Явились присоединить и Псков к оному «государству». Однако новгородская история не повторилась. У псковичей к «немцам» издревле было отношение сугубо отрицательное, и с Горном даже не стали разговаривать. Он подготовил приступ. Шведы взорвали Взвозные ворота, атаковали и были отражены. Осаждали Псков 5 недель. Горожане не сдавались, а без осадных орудий и многочисленной армии взять такую крепость не представлялось возможным. Наступали холода, и интервенты ушли искать более легкой добычи. Подступили ко Гдову, где засел самозванец Матюшка, пообещали ему дать поместье за «отказ от своих притязаний в пользу шведского принца». Но и он предложение отверг. А когда противник пошел в атаку, казаки со своим «царем» сделали вылазку, прорвались и ускакали в Ивангород.

В Польше тем временем гремели торжества. 29 октября Сигизмунд, наподобие римских императоров, устроил триумфальный въезд в Вильно. В процессии везли в открытых тележках пленного царя Василия с братьями, Шеина, послов — Голицына и Филарета, тащили под восторженные вопли трофейные пушки, повозки с награбленным барахлом. На состоявшемся затем сейме короля пожурили, что начал войну без одобрения Речи Посполитой, но в целом одобрили. Он провозгласил задачу окончательно «покорить грубый московский народ, который иначе может быть опасен Речи Посполитой, если усилится». Это тоже поддержали. Когда подняли вопрос, что делать с послами и продолжать ли переговоры, подканцлер Криский толкнул речь: «С кем вести переговоры? От кого эти послы? Какие тут переговоры, когда и столица, и государство Московское у нас в руках! Должны они принять такое правление, какое даст им победитель. Рабский дух только страхом может обуздываться». Хотя, едва речь зашла о финансировании войны, депутаты зажались. Согласились выделить 100 тыс. злотых для участников смоленского похода, остальным же довольствоваться «из московских доходов».

Ну а с утверждениями о том, что государство у них в руках, поляки несколько поспешили. Сведения о развале первого ополчения по тем же земским каналам быстро распространялись по Руси. В городах поднялось возмущение — почему убит полководец, одобренный «всей землей»? Почему плохо обращаются с ратниками и не уважают командиров, которых эти города отправили в ополчение? Доходили и последние вести от заточенного Гермогена, он заклинал не призывать на царство иноземцев, «воров» и «воренка». И русская земщина начала предпринимать решительные меры. Инициатором на этот раз выступил в Нижнем Новгороде Козьма Минин. Для спасения Отечества ему не требовалось, подобно Жанне д’Арк, сверхъестественными явлениями убеждать кого-либо в своем предназначении. Он был земским старостой, какие и до него, и после него избирались. И действовал в рамках своих полномочий.

В октябре, примерно в те же дни, когда Сигизмунд праздновал триумф, в Нижний пришла очередная грамота Троице— Сергиева монастыря о бедственном состоянии страны и необходимости мобилизовать все силы. Был созван общий сход, где Минин предложил формировать второе ополчение. Получил от «мира» согласие и начал реализовывать принятый «приговор», энергично возглавив сбор средств. Стали искать предводителя — «честного мужа, которому заобычно ратное дело, кто б был в таком деле искусен и который бы во измене не явился». Подходящей кандидатурой явился стольник Пожарский, пользовавшийся безупречной репутацией и лечившийся от раны неподалеку, в своем селе Мугреево. А при переговорах он поставил необычное условие — дать ему в помощники «посадского человека». И сам назвал Минина, чья деловитость и ум ему понравились. То есть выбрал себе толкового «начальника тыла». Кстати, это было новым в военном искусстве. В европейских армиях органов снабжения еще не существовало.

На помощь Заруцкому вернулся Просовецкий, он требовал активизации действий. В начале декабря его казаки взорвали одни из ворот Китай-города, пошли на штурм. Гонсевский об этом узнал заранее, выставил вокруг опасного места полукругом 30 пушек, ударивших по ворвавшимся русским в упор. Понеся огромный урон, они отступили. Под Москвой снова пошла «сидячая» война. Шведам вслед за Новгородом передались его «пригороды» — Ям, Копорье, Старая Русса, Порхов. Ладога и Тихвин капитулировали после бомбардировки из тяжелых орудий. Дворяне Торопца тоже прислали к Делагарди делегацию с согласием на подданство. Устюг на письма шведов отвечал более уклончиво, — мол, признает шведского королевича, когда тот приедет и примет православие. Россия становилась полем битвы двух хищников. Поляки направили под Старую Руссу казаков Наливайко и Михайловича. Против них выступил Горн с новгородцами и разгромил. Псков не знал, куда податься, и… пригласил Лжедмитрия— Матюшку, который и «воцарился» там в декабре. А в Астрахани объявился Лжедмитрий IV неизвестного происхождения, стал склонять к себе Терек и Нижнее Поволжье…

Но даже «ворам» теперь подчинялись главным образом из-за того, чтобы не покоряться иноземцам. Кроме северных районов, еще сохранивших иллюзии, их теперь на Руси знать не желали. И после сожжения Москвы, кошмаров сапежинцев и королевских отрядов их воспринимали именно как «поганых», к которым отношение может быть только одно — уничтожать или изгонять. Ходкевичу вольготно погулять по Руси уже не удалось. Отряд Каминского, двинувшийся на Суздаль, был отбит. Отряд Зозулинского, пошедший на Ростов, был разгромлен наголову и почти уничтожен. Крестьяне повсюду брались за топоры и вилы, составляя полчища «шишей». Зима дала им преимущество. Дороги занесло снегом, конница поляков вязла в сугробах. А шиши налетали из лесных чащ на лыжах, били врага и скрывались. Фуражиры Ходкевича не возвращались. А когда он отправил в Москву обоз под охраной 700 человек, то, как пишет Маскевич, «нельзя было разводить огня, нельзя было на минуту остановиться — тотчас откуда ни возьмись шиши; как только роща, тут же и осыпят нас они… Шиши отнимали запасы и быстро исчезали. И вышло так, что, награбивши много, поляки привезли в столицу очень мало». И самих конвойных добралось меньше половины.

В столице был уже голод. Питались кониной, ели ворон и воробьев, падаль. Лишь в январе Ходкевич смог подвезти припасы — для этого ему пришлось двигаться всей армией. Шляхта бунтовала, опять требовала сменить ее, составила конфедерацию, соглашаясь ждать только до весны. И, кое-как уломав войско, гетман снова ушел за продовольствием, на этот раз на юго-запад в с. Федоровское. Трудности не уменьшились. Один из отрядов шиши разгромили в с. Родня, другой, Бобовского, был почти уничтожен при возвращении совсем рядом с лагерем гетмана. Обоз, отправленный в Москву под началом Косцюшкевича, подвергся нападению. Русские возницы тут же развернули сани поперек дороги, перегородив ее. Конвой был разбит, спасались кто куда. Одна из групп хотела попасть в Можайск, захватила в дер. Вишенцы крестьянина-проводника, но он повел врагов в Волоколамск, занятый русскими. Лишь по случайности встретился ротмистр Руцкий, ехавший из Москвы к гетману, подсказавший, что они идут к неприятелю. Крестьянина измордовали и обезглавили.