Псы Господни (Domini Canes) - Александр Уралов

…синева пронизана… синева… свет…

…бездонная лазурь…

………………

Хриплый вой яростно ввинтился в уши. Анну отшвырнуло от мужчины. Она неловко упала на спину и сразу же перевернулась на живот. Ей казалось, что земля содрогнулась. Ей хотелось вцепиться в этот пыльный асфальт. Стоя на четвереньках, растрёпанная, полуобморочная Анна видела, как клубы тумана вывалились из каких-то своих тайных углов и теней… и сгустились в отвратительный шевелящийся купол над лежащим. Сквозь клубящуюся хмарь этого саркофага Анна видела, как в тягостной предсмертной судороге изогнулось тело человека, и бессильно опало… и становилось всё бледнее, прозрачнее… жадно растворяемое туманом… чем-то, вывалившемся издалека, где нет ничего, кроме тьмы и бездны.

Сбивчивое бормотание в её голове становилось всё тише… тише… тише… пока не исчезло совсем.

…Пётр Феликсович… его звали Пётр Феликсович…и ещё что-то про зайчиков…

…зайки…синева… свет…

Мутная клякса мглы ещё какое-то время шевелилась там, где лежал умирающий, а потом рассеялась, растворилась в ставшем уже обычным тумане. Асфальт был чистым, словно ничего не было — ни крови, ни мук, ни истерзанного тела.

Тишина…только где-то издалека…

…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш…

…шелестящее шарканье равнодушно уходило в туман.

Вот как это бывает.

Анна с трудом встала на ноги. Ободранные, испачканные колени дрожали, голова раскалывалась, кожа горела. С трудом волоча за собой изуродованную тележку, Анна свернула в арку. Мыслей не было…

Вообще… никаких.

Глава 19

«А чего бы и не жить? — думал Илья. — Жратвы навалом, выпивки — море… а поговорить и с Сашкой можно. На баб мне никогда не везло, что вполне естественно… так что привык управляться сам. Как говаривал наш лечащий врач Засыпкин: «Когда Робинзон остался без секса, он, не отчаиваясь, взял дело в свои крепкие руки!» Словом, живи и радуйся. Заболеть, вот, только страшновато… да кошмары наяву мучают. Но, в принципе — можно годами так и болтаться… и даже не жалеть о телевизоре»

Он вдруг представил себе, как они втроём пробираются в библиотеку имени Белинского… и находят книги… и читают запоем при свечах…

Впрочем, там сейчас темно и страшно. И бродят призраки опрятных библиотекарей и замученных аспирантов. Да и идти далековато. До книжного магазина ближе… только там, кроме чтива «для дам-с» ни черта нет.

А сегодня им нужно было просто сделать очередную вылазку за водой, едой и прочими надобностями. Смешная девица Мёрси таскала свой бесполезный пистолет, не снимая кобуры. Ей-богу, девчонка носится со своим ментовским ПМ, как курица с яйцом! Впрочем, Сашка тоже носит на плече ружьё… но это уж Илья сам его просил. Мало ли что? Вдруг как-нибудь ночью поднимется ветер, раздует поганый туман… и всё снова заработает? Машины, оружие… люди… Люди? Нет, пожалуй, людей не будет всё-таки…

А вдруг?!

Ладно, пусть носят свои железяки, нечего на них ворчать. Тебе-то самому хоть пистолет дай, хоть пушку — один чёрт, господин Васильев, ты ни заряжать их, ни стрелять из них не умеешь.

Словом, все трое собрались «на охоту», как нехотя сказала Мёрси. Сегодня, слегка опухшая от сна, она была молчалива. Долго возилась в ванной по каким-то своим девичьим делам. Плескалась, звенела ковшиком, шипела, выливая на себя прохладную воду, брякала куском мыла. Невнятно ругаясь, уронила его в таз с чистой водой.

Илья лежал на диване, слыша, как Сашка шебуршит на кухне, готовя салат. Несмотря на то, что вчера Илья здорово нализался, сегодня для утреннего похмелья он чувствовал себя неплохо. Потягивая прохладный «Diesel» он представлял себе гладкое тело, длинные ноги и маленькие упругие груди. Вот зашуршала занавеска — это Мёрси отдёрнула полиэтиленовую шторку и сейчас, придерживаясь за никелированные поручни, перекинула ногу через борт ванной, ступая маленькой розовой ступнёй на мохнатое синее полотенце с вышитой розовой надписью «Мерсилон». Противозачаточное средство, кстати, этот мерсилон.

Мёрси и «Merсilon»…

Илья вспомнил, как хихикала Ленка, принеся два таких синих полотенца.

— Это у нас в конторе девочка одна сидела — медицинский представитель «Мерсилона». Я у неё три таких полотенца выклянчила. Как раз тебе для ног пригодятся. Не очень большие, как ты любишь! Видишь, в углу даже специальное металлическое колечко — можно аккуратно на вешалку пристроить.

— Противозачаточные, говоришь, полотенца? — спросил тогда Илья. — Это уж тебе, Ленка, больше нужно. Мне тут зачинать некого… в смысле, не с кем.

Получилось неловко. Ленка поспешно перевела разговор на другую тему. Что ж… Илья знавал одну симпатичную женщину, у которой вывернутые ноги Ильи и скрюченная левая кисть не вызывали неприятных чувств. Удивительно, как в больницах, где лежат подолгу, возникают человеческие чувства, бушуют нешуточные страсти… любовь, ревность, обман и восторг…

— Понимаешь, Сашка, — говорил он тем вечером, сидя на кухне, — ортопедические больные в моё время могли по полгода в больнице проваляться. Вместе в курилку ходишь, вместе обедаешь, вместе весь день проводишь. Не болит ничего… если не сразу после операции, конечно… или спицы у аппарата Илизарова не воспаляются. Скучно. Вот у нас в 11-й палате восемь человек лежало, хотя она, кстати, на четырёх рассчитана была. Так за полгода с некоторыми только что не побратался. Переписывались потом долго… созванивались…

Он замолчал. Галина из Благовещенска… каким-то лукавым образом попавшая в областную больницу с неправильно сросшейся в аварии голенью. Мягкий розовый халат, улыбчивое лицо… огромные зелёные глаза и душистые пышные волосы. Все волочились за ней… а врач Засыпкин, домогаясь, обещал бросить свою жену-анестезиолога и уехать с Галкой в Благовещенск, Комсомольск-на-Амуре, Владивосток — к чёрту, к лешему, к долбанной матери! Впрочем, он был бабник и даже не скрывал этого. В палате Галины постоянно собирались все «молодые» и трепались чуть ли не до полуночи, пока у дежурной медсестры не лопалось терпение.

— Девки-мальчики! — говорила стройная Наташка или строгая очкастая Надя, или смешливая Алла. — Вам-то что, можете спать до утреннего обхода, а мне первые уколы в шесть утра делать! Да послеоперационных двое!..

Эх, хорошо было сидеть в полумраке на кроватях по двое-трое, пить тайком выклянченный и разведённый кипячёной водой спирт, закусывая сухим до невозможности, «махамом» весёлого Жени-Джамиля. «Я вас всех татарами сделаю, — блестя очками, обычно говорил Женя-Джамиль, преподаватель техникума связи. — Махам кушаете? Кушаете! А это — сушёное конское мясо. Кулинарный секрет великого татарского народа! Раз нравится — татарской веры будете!»

Сыпались шутки об обрезании, в тёмном углу изнывала от похоти неуступчивая Олька, позволявшая своему ухажёру всё… кроме самого акта. «Ведь дрожит вся, стонет! Вот-вот в обморок ё…нется, — говорил поутру красавчик-экскаваторщик Николай, — всё уже, всё… и — нет! Дура какая-то, ей-богу! Говорит, я, мол, себя берегу… а сама уж подтекает — только суй!» «Способы есть, Коля, — таинственно говорил лежачий дядя Саша. — Вот молодняк выгоним — расскажу!» «Х. ля ты мне говоришь? — возмущался бравый экскаваторщик. — Я и без тебя знаю! Только не хочет она, целка неломанная! Ну, ничего, я её доломаю…»

И Галка… которая всегда улыбалась краешком красиво очерченных губ. Рядом с ней все эти скабрезные разговоры казались совсем неуместными. Илья разворачивал свою коляску и выезжал в коридор, где они сидели до утра. Жалостливые медсёстры, как правило, не гоняли их. Илья говорил… будь оно всё проклято, он говорил, как Цицерон, Марк Аврелий, барон Мюнхгаузен и Тартарен из Тараскона… и все они — в одном окрылённом Илье!

Много позже, Илья как-то подумал, что в чаду любовной лихорадки он не замечал того, что добрая половина из рассказываемого им проходила у Галины мимо ушей. Она просто не понимала его. В конце концов, она была просто телефонисткой со средним техническим образованием и бывшим мужем-алкоголиком. Но у неё было одно чрезвычайно ценное качество — она умела слушать! Говорить с ней было легко. Легко и… волшебно.

За полторы недели до операции она сказала Илье, что заведующий отделением физиотерапии дал ей ключ от своего кабинета, попросив перепечатать его диссертацию на старенькой разбитой машинке «Башкирия». Они запирались там тайком во время сончаса…

Потом, выписавшись раньше Ильи, она даже написала ему три письма…

А через год, снова угодив в то же отделение на плановую дополнительную операцию, Илья, уже ходивший с палками, встретил разбитного Николая. Тот упросил Засыпкина положить его в ту же палату, где лежал Илья. Было весело. Коля вообще был жизнерадостным и лёгким на подъём мужиком с огромным количеством друзей-приятелей и подружек. «Галку помнишь? — как-то вечером сказал Илье Николай, когда они сидели вдвоём в курилке, только что распив бутылку 0,8 портвейна «777». — Да должен ты её помнить, ты тогда всё около неё ошивался!» «Ну, помню, конечно», — напряжённо сказал Илья, чувствуя, что сейчас он узнает что-то ненужное.