Социальные истоки диктатуры и демократии. Роль помещика и крестьянина в создании современного мира - Баррингтон Мур-младший

Такая перспектива, я надеюсь, отдает также должное ревизионистскому тезису о том, что это была война политиков, даже агитаторов, если воспринимать эти термины как всего лишь оскорбительные эпитеты. В сложном обществе с развитым разделением труда и особенно в парламентской демократии специальной и необходимой задачей политиков, журналистов и в несколько меньшей степени священнослужителей является живое и чуткое отношение к событиям, влияющим на распределение власти в обществе. Именно они приводят аргументы – как хорошие, так и плохие, как в пользу изменения структуры общества, так и в пользу сохранения всего в прежнем виде. Поскольку их работа состоит в том, чтобы откликаться на потенциальные изменения в то время, когда другие совершенно погружены в житейские заботы, для демократической системы типично, что политики поднимают шум и усиливают разобщенность. Роль современного демократического политика в особенности парадоксальна, по крайней мере на первый взгляд. Он делает свое дело, чтобы большинство людей не заботились о политике. По этой же причине он часто ощущает необходимость привлечь общественное внимание к угрозам, как к реальным, так и к мнимым.

С этой точки зрения неспособность современного общественного мнения предотвратить соскальзывание к войне становится объяснимой. Состоятельные люди на Севере и на Юге составляли ядро тех, кто придерживался умеренных взглядов. Именно они в обычных условиях были лидерами своего сообщества, – современный исследователь общественного мнения, вероятно, назвал бы их «opinion makers» – людьми, формирующими общественное мнение. Им был выгоден существующий порядок, а их главный интерес состоял в зарабатывании денег, поэтому они стремились скорее приглушить проблему рабства, чем стимулировать структурные изменения, что было в любом случае очень сложной задачей. Компромисс Клея-Вебстера (Clay-Webster Compromise) 1850 г. стал победой этой группы. В соответствии с ним на Севере вводились более строгие законы в отношении возвращения беглых рабов и предполагалось принятие в Союз нескольких новых штатов: Калифорнии в качестве свободного штата, а спустя некоторое время – Нью-Мексико и Юты как с рабовладением, так и без него, в зависимости от их конституций на момент вхождения в Союз.[95] Всякая попытка сделать проблему рабства публичной и искать новое решение заставляла большое число представителей этой группы как на Севере, так и на Юге отойти от умеренной позиции. Так и произошло после того, как сенатор Стивен А. Дуглас положил конец Компромиссу 1850 г. всего четыре года спустя после его достижения, снова поставив вопрос о рабстве на территории штатов. Предоставив в акте Канзас-Небраска поселенцам возможность самостоятельно решать вопрос о рабстве в ту или иную сторону, он повернул, по крайней мере на время, широкие слои северян от умеренной позиции к взглядам, близким к аболиционизму. На Юге его предложение нашло довольно вялую поддержку.[96]

В общем и целом умеренные граждане обладают типичными достоинствами, которые, по мнению многих, необходимы для функционирования демократии: готовность к компромиссу и пониманию точки зрения оппонента, а также прагматическое мировосприятие. Они были противоположностью доктринеров. Все это на самом деле приводило к нежеланию смотреть в лицо фактам. Пытаясь по большей части отстраниться от проблемы рабства, умеренные были неспособны контролировать события, обусловленные сложившейся ситуацией.[97] Такие кризисы, как сражения за «обескровленный Канзас», финансовая паника 1857 г., мелодраматическая попытка Джона Брауна встать во главе восстания рабов, и многие другие события ослабили позиции умеренных групп, все больше терявших организацию и приходивших в смятение. Практицизм, пытающийся решить проблемы, спуская дело на тормозах – позиция, которую часто в самоупоении считают воплощением англосаксонской умеренности, – показал свою полную неадекватность. Определенная позиция и рациональный подход, лишенные реалистичного анализа и программы действий, недостаточны для функционирования демократии, даже если большинство людей разделяют эту точку зрения. Сам по себе консенсус ничего не значит, все зависит от того, что стоит за этим консенсусом.

Наконец, если пытаться рассматривать американское общество в целом, чтобы понять причины и значение войны, полезно помнить, что поиск источников разногласий неизбежно затемняет суть проблемы. В любом политическом единстве, существующем длительное время, должны быть силы, создающие это единство. Должны существовать причины, по которым люди стараются приспособиться друг к другу, несмотря на неминуемые различия между собой. Сложно найти случай в истории, когда в двух регионах сложились бы экономические системы, основанные на диаметрально противоположных принципах, и тем не менее эти регионы сохранили центральное правительство, обладавшее реальной властью в каждом из них. Лично мне неизвестны такие примеры.[98] В подобной ситуации необходимы жесткие связующие силы, чтобы противодействовать центробежным тенденциям. В середине XIX в. в Соединенных Штатах такие связующие силы оказались слабыми, но, возможно, их недооценка связана с тем, что война все же началась.

Торговля – это очевидный фактор, помогающий налаживать связи между различными регионами страны. То, что хлопок с Юга поставляли прежде всего в Англию, наверняка было важным обстоятельством. Ведь из-за этого связь с Севером оставалась слабой. О симпатиях Англии к южанам во время Гражданской войны хорошо известно. Но было бы неверно придавать слишком большое значение выбору торговых связей как проявлению разобщенности. Как указано выше, фабрики на Севере постепенно начали использовать больше хлопка. Когда на западных рынках произошел коллапс после краха 1857 г., нью-йоркские торговцы временно оказались в сильной зависимости от своих торговых связей с Югом [Foner, 1941, p. 143]. Одним словом, торговая ситуация изменялась, и если бы войны удалось избежать, то историки, ищущие экономические причины, не испытывали бы трудностей с тем, чтобы найти этому объяснение.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

В русской историографии принято другое название – Английская буржуазная революция. – Примеч. ред.

2

«Политические реформы, которые, начиная с Парламентского акта 1832 года, установили в Великобритании полноценную демократию, произошли в XIX – начале XX в. Но эти меры были успешными из-за постепенной эволюции конституционных и парламентских институций за столетия до 1832 года» (курсив мой. – Б. М.; [Schweinitz, 1964, p. 6]). В другом месте автор осмотрительно аргументирует (и я согласен с этим тезисом), что капиталистическое и демократическое решение проблем модернизации невозможно воспроизвести [Ibid., p. 10–11].

3

Феодализм по-разному определяется специалистами по истории общества, экономики, права и конституции, причем различные аспекты менялись с различной скоростью. Полезную дискуссию см.: [Cam, 1940, p. 216].

4

См. также: [Hexter, 1961, p. 144–145], где тот же факт помещен в контекст критики чрезмерного внимания Тони к экономическим факторам. (Краткий современный обзор территории, рассматриваемой Тони, см.: [Thirsk, 1959]. Акцентируя разнообразие географических и социальных обстоятельств огораживаний, автор приходит к тем же общим выводам [Ibid., p. 19–21].) Тони также добросовестно проводит подобные различия. Однако Джоан Тирск считает естественный прирост населения одним из более значительных факторов [Ibid., p. 9]. Эрик Керридж приводит убедительные причины для сомнения в статистических данных по огораживаниям [Kerridge, 1955, p. 212–228]. Его главный аргумент состоит в том, что многие из обвиненных в огораживаниях были впоследствии оправданы, поэтому статистические данные преувеличенны. В условиях преобладающего политического влияния тех, кто занимался огораживаниями даже в эпоху Тюдоров, в этом факте нет ничего удивительного. Хотя имеющиеся цифры нельзя принимать всерьез, ясно, что сама проблема была серьезной в важнейших регионах Англии. Ссылки на Тони и Керриджа отсутствуют в кратком библиографическом обзоре в конце книги Тирска.

Спустя полвека после Тони современные исследователи по-прежнему подчеркивают связь между торговлей шерстью и аграрными изменениями. Однако примерно к середине XVI в. стимул для перехода с зерна на шерсть ослабел, земли стало не хватать, рабочей силы было много, а цены на зерно резко выросли. Хотя характер торговли шерстью изменился, динамика цен с 1450 по 1650 г. была резко восходящей, за исключением временных флуктуаций. (См.: [Bowden, 1962, p. xviii, 6 (table 219–220)].)