Крутая волна - Виктор Устьянцев

— А Вицин?

— Вицин на фронте. Уже год, как от него ничего нет, может, и убили.

«Люська могла бы хоть об этом‑то написать», — подумал Гордей. Он так и не получил от нее ни одного письма.

— Надо бы митинг организовать, — предложил Гордей.

— Трудно будет собрать народ, у нас тут не очень любят митинговать‑то. Вот разве что в воскресенье, сразу после обедни.

Так и решили: митинг провести на площади возле церкви, сразу после обедни. Теперь надо было переговорить с Губаревым, и после ужина они отправились к учителю.

Губаревы сидели за столом, ели рыбный пирог и запивали молоком прямо из крынки. Учитель ничуть не изменился, был все такой же тощий и длинный, только в движениях, ранее суетливых, теперь появилась важная медлительность. И говорил он медленнее, растягивая слова, делая большие паузы между предложениями, отсекая их одно от другого ладонью:

— Как же, помню: Шумов. Гордей. Так? Слушаю тебя, Шумов. — Он медленно поднес к лицу лежавшее на коленях полотенце, вытер губы, и, поставив локти на стол, положил подбородок на ладони, и разрешил: — Говори.

— Я прислан сюда Центральным Комитетом партии, — сказал Гордей.

— Какой партии? — учительским тоном, как раньше на уроке, спросил Губарев.

— Большевиков.

— Так. Дальше?

— Поэтому прошу созвать в станице митинг.

— Для чего?

— Чтобы разъяснить программу партии.

— Дальше?

— Вот собственно, пока и все.

Губарев убрал локти, откинулся назад, вытянулся вдоль стены и решительно сказал:

— Митинга не разрешу.

— Почему?

— Я не намерен перед вами отчитываться.

Гордей уже собрался сказать, что в таком случае митинг они проведут и без него, Губарева, но Федор толкнул Гордея в бок и сказал:

— Напрасно вы, Виктор Фомич, возражаете. Шумов приехал, чтобы оказать помощь руководимому вами Совету.

— Яйцо будет курицу учить! — пробасила жена Губарева, сгребла со стола остатки пирога и ушла за перегородку.

— Вот именно! — подтвердил учитель. — Мы не нуждаемся в помощи.

— И опять напрасно! — сказал Федор. — Поддержка Петрограда возвысила бы вас как председателя Совета, окончательно бы узаконила данную вам народом власть. Пора бы не Старикову, а вам, народному представителю, брать бразды правления.

Губарев посмотрел на вышедшую из‑за перегородки жену. Она неожиданно поддержала:

— Верно, Стариков должен быть чем‑то вроде военного министра при председателе, а не стоять над ним.

«Ух ты, куда замахивается!» — усмехнулся про себя Гордей и предложил:

— Председательствовать и открывать митинг будете вы, Виктор Фомич.

И Губарев согласился. Предложение провести митинг после обедни тоже поддержал:

— Это хорошо, народу соберется больше.

— До воскресенья еще два дня, можно ближайшие деревни объехать, пусть и оттуда приходят, — предложил Пашнин.

Это тоже понравилось Губареву и особенно его жене.

— В Харино я сама съезжу, там у меня двоюродный брат живет.

Когда вышли от Губаревых, Гордей сказал Федору:

— Союзница‑то у нас какая нашлась!

— Они с женой Старикова на днях поссорились.

— Так вот в чем дело! А ты и это используешь.

— Приходится изворачиваться. Митинг мы могли бы и без Губарева собрать, но лучше, если и он за это возьмется. Он ведь и не догадывается, о чем ты будешь говорить.

— Стариков может догадаться, он поумнее.

— А ты до воскресенья уезжай отсюда, мы и без тебя тут справимся. Побудешь два дня дома, а потом и своих шумовских сюда привезешь.

Так и решили. Федор предложил достать лошадь, чтобы добраться до Шумовки, но Гордей отказался:

— Я и пешочком дойду, дорога известная.

Они распрощались, Федор пошел к Косторе — зову, а Гордей в Шумовку. Солнце уже село, надо было торопиться, но он все‑таки не удержался и зашел к Вициным.

Во дворе тетка Любава доила корову. Гордей подошел, поздоровался:

— Здравствуйте.

— Ой, кто это? — испугалась Любава и встала, предварительно отставив подойник из‑под коровы.

— Не узнаете?

— Нет. Голос будто знакомый, а чей — не вспомню.

— А вы попробуйте вспомнить.

Любава, сощурившись, рассматривала его.

— Нет, не помню.

— Да Гордей же я! Шумов.

— Гли — кось, верно Гордейка! Вон какой стал, разве узнаешь? И одёжа непривычная. Сколько годов‑то минуло, как уехал?

— Немного, всего три года.

— А мне кажется, куда больше. Для меня теперь время‑то шибко медленно тянется. Наш‑то пропал на войне, слыхал?

— Слышал. Может, еще в плену где.

— Дай‑то бы господи! — вздохнула Любава и перекрестилась. Раньше Гордей ни разу не видел, чтобы она молилась. «Теперь, видать, только на бога и надеется».

— А я как увидела тебя, так сердце‑то и зашлось: думала, не Вовка ли? Он ведь* тоже в солдаты взятый.

— Давно?

— Да вот уж боле месяца. На той неделе письмо получили, под Уфой он где‑то. Тоже, наверно, на фронт угонят.

— А Юрка?

— Юрка дома, с женихом вон цапается.

— С каким женихом?

— Сватается тут один к Люське. Да ты его знаешь — Стариков, атаманов сын. Ты иди в избу, я вот корову додою, молочком тебя парным попотчую.

«Сашка Стариков? Может, она поэтому и не писала? А ведь обещала ждать!» — с горечью думал Гордей. Он долго шарил в темных сенях, пока нашел скобку. Должно быть, он рванул ее слишком сильно, дверь взвизгнула, и от нее что- то отскочило — не то гвоздь, не то шуруп.

Люська резко обернулась, в глазах ее вспыхнул гнев, вот он сменился удивлением, и вдруг сверкнули радостные искорки.

— Гордей?! Юрка, смотри, кто пришел!

К нему метнулся Юрка, начал тискать его, стараясь дотянуться до шеи. Юрка, кажется, совсем не вырос, его рыжая всклокоченная голова вертелась под самым подбородком Гордея, мешала разглядеть лицо. Гордей через Юркину голову смотрел на* Люську. Она встала, прислонилась спиной к косяку и начала теребить кончик перекинутой через плечо толстой косы. Но вот ее заслонил вышедший из горницы Сашка Стариков.

— Шумов? Какими судьбами?

— Да вот…

Юрка наконец дотянулся до шеи; повис на ней. Гордей подхватил его под мышки, поднял и легко посадил на печь.

— Вот черт здоровый! — восхищенно сказал Юрка и толкнул голой пяткой Гордея в грудь.

Сашка протянул руку, Гордей сильно сжал ее и долго не выпускал, глядя Сашке в лицо. Он видел, как это лицо наливается кровью, как в уголках глаз скапливаются слезы. Но Сашка не подал виду, что ему больно, а только небрежно спросил:

— На побывку?

— На побывку, — ответил Гордей и выпустил руку. Сашка быстро выдернул ее. Гордей оттеснил плечом Сашку и стал перед Люськой.

— Ну, здравствуй, — тихо сказал он.

— Здравствуй. — Она резким движением закинула косу за спину. — Приехал?

— Приехал.

— Проходи в горницу, — пригласила она и отодвинулась, пропуская его. Гордей прошел мимо нее в горницу. «Даже руки не подала».

Юрка опять крутился возле него, а Люська сидела на кровати и выжидающе смотрела на Гордея. Сашка стоял в двери, подпирал плечом косяк и смотрел настороженно. Вот он оттолкнулся от косяка и сел рядом с Люськой. Но она тут же встала и пересела на табуретку к окну. «Стесняется», — решил Гордей.

— Ну, мне пора, надо еще домой успеть, — сказал он и попросил Юрку: — Проводи‑ка меня.

В горницу заглянула Любава:

— Уходишь? А как же молочка‑то? Погоди, я нацежу.

Она принесла Гордею кружку молока. Он с удовольствием выпил. Юрка тем временем обулся, набросил кепку.

— Я тоже пойду, — сказала Люська.

Гордей пожал плечами и ничего не ответил.

— И мне пора. — Сашка поднялся с кровати.

Вышли все четверо. Сашка не отставал, стараясь держаться поближе к Люське. Наконец она сказала ему:

— Ты вот что, иди‑ка домой. Мы с Юркой проводим.

— Мне тоже не трудно.

— А я не хочу, чтобы ты шел, — сердито сказала Люська. Сашка послушался ее и отстал.

— Его‑то почему в армию не берут? — спросил Гордей, когда они отошли.

— Атаманский сынок! — усмехнулся Юрка. — К Люське вот сватается.

— Значит, замуж выходишь?

— С чего это ты взял?

— Так ведь сватается.

— А я так и побежала. Пристал как репей.

— Откажешь?

— Откажу.

Юрка деликатно отстал, и Гордей спросил:

— Почему не писала?

— О чем писать‑то? Да и некогда было. Как отца с Вовкой взяли, так все хозяйство на мне. Мать старая стала, от Юрки проку что от козла молока.

— А сено кто косил?! А дрова кто заготовлял?! — возмутился Юрка.

— Ладно, ты, — примирительно сказала Люська и спросила Гордея: — Еще‑то зайдешь?