Твой день и час - Владимир Соколовский

— А… ха… — захрипел бывший следователь. — Это где я? Не на том еще свете? Вроде нет, обстановка знакомая. Что же ты ждешь — эй, друг!

«Друг» вздрогнул, тяжко поглядел на него.

— Тихо. Не мешай мне.

— Тянешь… удовольствие продляешь, а?

— Дурак ты, хоть и с образованием. Надо было тебя вчера уделать. Теперь не мучился бы.

— Кто?

— Ну, не ты же… А я подумал еще — да он сам скоро умрет. Так пьет — куда с добром!

— Ну и оставь меня. Убирайся! Пил, пью и пить буду. Чего ты блажишь, пугаешь? Не боюсь я тебя. Вот выпил… и не боюсь!

— Дождь-то кончился… — человек встал, через оконный залитый низ глянул на улицу. — Кончился… а гроза не ушла, вон она, сбоку таится. Выйти не хочешь? Идем, хоть проветришься! Проводишь… пора мне идти.

— Когда теперь появишься?

— Завтра… Что, ждать станешь?

— На черта ты мне нужен!

— Так ведь и ты, кроме меня, не нужен никому. Пойдем, пойдем, говорю…

Носов тяжко поднялся, и по каменным ступеням они пошли наверх.

Еще не лило, хоть туча и подходила вплотную. Неизвестный нагнулся, поднял крышку канализационного люка. В этот момент рядом вспыхнуло, и раздирающий удар потряс воздух и дома. «Друг» бросил крышку, отпрыгнул.

— Как стукнуло бы сюда — вот и все! Прижгло бы обоих начисто, — он жалко улыбнулся.

— Зачем поднимал?

— За спросом! Ладно… бежать надо…

Первые капли упали на асфальт. «Эх, застало!» — крикнул мужик и, запахнув пиджак, бросился прочь.

1

Двадцать девятого апреля Носов возвращался из командировки.

Он ездил в женскую колонию, во Владимирскую область, допрашивать Симку Шаронову, причастную, по оперативным данным, к убийству милиционера. Случай произошел в прошлом году, на День советской армии: молодой лейтенант, инспектор уголовного розыска одного из райотделов, порядком выпил на работе и возвращался домой по привокзальной аллее. Вдруг раздался крик, народ побежал сначала к бьющемуся телу, затем — прочь, подальше от греха: пострадавший хрипел, колотился о землю, лилась кровь из ноги… К приезду «скорой» оперативник был уже без сознания и умер дорогой от потери крови.

Дело возбудила и приняла к производству прокуратура, взялись они основательно, и уголовка поработала на совесть, перешерстила на причастность всю подозрительную публику в районе. По данным экспертизы, парню нанесли глубокую — от бедра до колена — резаную рану острым предметом, ножом или кинжалом. Рушились версии, отметались подозреваемые… И в какой-то момент Ваня Таскаев, уяснив, что дело становится бесперспективным, велел сплавить его райотдельским следователям: мол, налицо тяжкие телесные повреждения с последующей смертью, а это милицейская подследственность. Носов принял его к производству, приостановил, когда вышел срок, — так оно и лежало у него в сейфе.

И вдруг к нему явился начальник уголовки Панич с донесением, полученным из оперчасти колонии, где отбывала срок за грабежи и кражи некая девятнадцатилетняя Зойка Клявина. Там было сказано, что компания, куда входила эта девица, «замочила мента» где-то возле вокзала. Тот был пьяный, начал вязаться, махать удостоверением, хотел их куда-то тащить, и тогда старший из шайки, ранее судимый Костерин, ударил его ножом. Установили компанию, запросили спецпроверки. Оказывается, сидели уже почти все, на свободе оставался несовершеннолетний Олег Кылосов, сынок помощника прокурора города. Впрочем, бывшего — папа, видно, ценой места заплатил за свободу хлопца. Вот этого Олега и ухватила уголовка — терла, мяла, крутила его. Он все полгода, сколько эта кодла существовала, входил в нее на правах равного члена: ночевал с ней по подвалам, шманался по городу, участвовал в потасовсках, постигал искусство половых сношений — сказать «любви» язык не повернется — с Зойкой и Симкой. Там все обстояло вполне коммунально: перед сном Костерин отдавал приказ: я сплю с той-то, ты — с той-то. Или — сегодня обе мои.

Костерин привечал «Суслика» за то, что он был умен, коварен и изворотлив. Носов убедился в том сам, несколько раз допросив его. Видно, в тех допросах и папашины консультации сыграли роль: Кылосов держался подчеркнуто строго, не позволял себе ни лишнего слова, ни интонации — нет, не знаю, не был, не помню… На процессах своих товарищей он проходил лишь свидетелем по ряду эпизодов. Кудрявый, белокурый, лощеный мальчик, красавчик. Учился в десятом классе, собирался в этом году поступать в институт. Судя по донесению, Кылосов присутствовал при нападении на милиционера и подзуживал Костерина ударить его ножом. Панич и следователь побились с ним и поняли: нет, этого не расколоть, надо заходить с другого конца, от самой Зойки. Носов поехал в Нижний Тагил.

Зойка оказалась миловидной девахой, но вконец испортилась в заключении: завела себе любовницу и делила с нею радости однополой любви. Она и не скрывала этого. Возможно, что еще и жизнь рядом с Костериным поселила в ней отвращение к мужчинам. Лицо ее при воспоминании о нем каменело, глаза становились злыми, губы сжимались. «Что про него говорить! В нем ничего человеческого не было, понимаете? Зверь, обыкновенный зверь, и все тут». Да, и держал в шайке железную дисциплину: никто не смел пикнуть против него, против его прихотей. И никто не решился уйти — ведь держались вместе полгода, для преступных группировок это большой срок. Даже теперь Зойка испытывала животный страх перед Костериным. «Ну его же нет, чего ты боишься?» — убеждал ее Носов. «Нет, вы не знаете… он такой… он везде найдет…» Что-то она, безусловно, знала, это Михаил почувствовал при допросе — но не хотела говорить вчистую, потому что боялась, во-первых, бывшего главаря, во-вторых — нового суда, большего срока. Все естественно! Однако по неуверенности, по интонациям Зойкиного голоса можно было догадаться: она колеблется. Вот если бы сознался или проявил хотя бы такое же колебание еще кто-то… Но — не на Костерина же рассчитывать! Оставалась только Симка. Надо ехать к ней. Михаил просил еще оперативника на подмогу — не дали: дело не шибко перспективное, тем более числится в прошлогодней отчетности, и спрос за него не больно велик.

2

Начальник оперчасти колонии, бойкий молодой капитан, встретил его радушно, принес личное дело и скоро привел Симку Шаронову.

Черная челка под черными платком, черная телогрейка, черные сапоги, черное трико. Чистая монашка! Симка была совсем не уродлива, и они наверняка гляделись неплохой парой со своей подружкой, Зойкой Клявиной, когда гуляли на свободе, воровали, грабили, жили по подвалам с главарем Костериным, Юркой Городничим, прокурорским сынком Олежкой Кылосовым.

Симка села на табуретку перед следователем, высоко поддернув юбку. Что ж, товар был хоть куда и на воле наверняка пользовался спросом.

— Одерни юбку, Шаронова. Чего ты тут передо мной растопырилась?

Одернула, изображая лицом скромницу, но тут же развела коленки — юбка снова полезла наверх.

— Бесстыдница ты… сядь боком! Я следователь. Хотел вот о вашей бывшей компании с тобой потолковать.

— Ни хрена не выйдет. Все забыла.

— Ничего, вспомнишь…

— Не, не вспомню.

— Почему?

— Раз я вам не нравлюсь.

— О чем вы только думаете, черт вас знает… Ладно, давай по делу. Костерина помнишь еще? Зойку, подружку свою? Она тебе привет передавала из Нижнего Тагила.

— Надо будет ксивку послать… Она на меня обид не держит?

— Вроде нет. Привет вот велела передавать, если увижу.

— Тогда нормально. Тогда слава Богу, — Шаронова перекрестилась.

— Верующей, гляжу, здесь стала?

— У меня подружка верующая.

— Это с которой живешь, что ли?

Симка кивнула. Бледный румянец проступил на скулах. Господи…

— Кто там у вас еще был? Костерин, Городничий, Кылосов…

— У, С-Суслик поганый, гнилой… Он все на свободе ходит?

— В институт, я слышал, нынче собирается. Скажи, Серафима, кто милиционеру тогда, у вокзала, ножом вмазал?

— Кто вмазал, у того и спросите.

— А я хочу, чтобы ты сказала.

— Ну, уж этого-то не дождетесь.

— Но почему, Сима?

— Вот по кочану. Потому что я вам не нравлюсь.

— Глупость какая. Не нравлюсь… Так ли обязательно для тебя — мне нравиться? У тебя ведь подруга есть.

— Мало ли… А я, когда мне сказали, что следователь ждет, загадала: понравлюсь или нет? Если бы понравилась — может, другое было бы дело.

— Ты думала, может быть, что мы с тобой здесь любовью заниматься начнем? Хватит об этом. Я хочу знать, чем занималась ваша компания вечером 23 февраля 1974 года, в двадцать один час пятнадцать минут, когда на привокзальной аллее было нанесено ножевое ранение работнику милиции, повлекшее его смерть. Ну, слушаю.

— Сказала ведь — ничего не помню.