Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - Геннадий Тоболяк

Ибрагимов горько плакал и каялся в своих преступлениях, обливался слезами.

С высоты полета самолета он видел на земле вспышки огня и плохо представлял то зло, которое он нес людям, проживающим на земле. Горели кишлаки, города, а он даже не задумывался, что кто-то так же безнаказанно, как он, мог бомбить могилы его предков, нарушал их могильный покой. Только теперь, в Кандагарском военном госпитале, капитан Ибрагимов понял, что чужое горе – это не чужая боль, а своя собственная.

Аллах не простил капитана Ибрагимова, и он угасал на глазах со злобой в сердце и ненавистью к людям в белых халатах, приговоривших его к смерти при ясном уме и полном сознании, что умирает.

Последний раз я видел капитана Ибрагимова за день до смерти. Его самочувствие вроде бы улучшалось, он стал даже подумывать о протезах и как легендарный летчик Маресьев летать, жить полнокровной жизнью, строил планы на будущее, но, как оказалось, будущего у него так и не стало. Отняла смерть. Капитан умер на больничной койке Кандагарского военного госпиталя. Без ног он казался совсем маленьким, как ребенок, его санитары на руках отнесли в морг, а когда я пришел в очередной раз в госпиталь, на его кровати уже лежал молодой танкист, раздавленный гусеницами танка.

Как могло случиться такое несчастье? Почему опытный сержант – водитель танка – раздавил своего командира – лейтенанта, так и осталось для меня тайной.

Раздавленное тело офицера, еще живого, издавало мерзкую вонь, и тяжелые запахи заполнили всю палату. С этими отвратительными запахами еще как-то мирились раненые военнослужащие, пока лейтенант был жив и лежал в палате, но когда его отнесли мертвого в морг, запахи гнили и смрада продолжали оставаться в палате. Их никак не удавалось выветрить, они напоминали раненым, что с ними может случиться то же самое, что случилось с лейтенантом – смерть, и они примирились со своей судьбой и отвратительными запахами в палате, знали, что отсюда лишь два выхода: или в морг, или снова в часть.

Командир роты старший лейтенант Виктор Гаврилов признался:

– По-видимому, моя судьба, товарищ полковник, на этом заканчивается. Дальше ее ступеньками станет глубокая могила.

– Откуда ты родом, – спросил я офицера, – где проживают твои родители?

– Родителей не помню. Смутно помню свою мать и бабушку Арину. Мне постоянно кажется, что советская власть отняла у меня память о предках, превратив в ивана, не помнящего родства. Ленин – оборвал мои корни. Партия – оторвала ветви старинного рода, КГБ – лишила меня мечты. Я стал рабом и заложником этой власти, а не свободным человеком.

– Почему к старшему лейтенанту Гаврилову никто из врачей не подходит? – спросил я начальника госпиталя.

– Он обречен на смерть и спасти его уже нельзя, а убить и облегчить его страдания мы не имеем права. Пусть еще немного помучается, чтобы умереть знаменосцем хулы на советскую власть, что для нас не новость.

Глава 9

Жажда жизни

Там человек сгорел.

Афганская война зашла в тупик, и это не могло не сказаться на настроении военнослужащих, их поведении, взболтнуло со дна всю солдатскую муть, они стали раскованнее, смелее, агрессивнее, полезли в политику, предметом их недовольства и политического уклона были вши. Они кусали хуже собак. Солдаты заговорили. У них, кажется, прорезался голос.

– Хватит, повоевали. Пора и по домам! – раздавались голоса в казармах. – Дома, в России, и солома съедобна, что может быть лучше?

40-я армия терпела одно поражение за другим. Тысячи солдат и офицеров сгорали в кочегарке войны, как порох, под фальшивыми звездами Саурской революции и исчезали в небытие.

Невыносимо трудно быть солдатом в условиях войны, грязной, ненужной, поганой, как афганская война, которую навязали политики во главе с Брежневым. Не дай бог солдату быть раненым или убитым где-то в горах или болотистой местности, его тело будет валяться там, где застала смерть или ранение, подобраться к солдату трудно или невозможно в условиях постоянного обстрела местности или дежурства снайпера. Пока солдат истекает кровью или валяется убитый, стаи хищных птиц творят самосуд, а голодные волки растаскивают по своим логовам куски мяса на пиршество. Что остается от солдата, когда удается до него добраться? Практически ничего: рожки да ножки. Гроб запаивают и везут родителям или женам, а в гробу – ничего, лишь фрагменты человеческого тела.

Кажется, все было учтено кремлевскими мечтателями при развязывании афганской войны: богатые трофеи, жизненное пространство, полезные ископаемые, людские ресурсы, но никто из кремлевских старцев не подумал о простом русском солдате из рабоче-крестьянской семьи. Он был забыт при жизни и погибнет без славы на войне, без чести и без правил.

Солдаты поистрепались, износились, разложились изнутри. Война им надоела, но они не знали, как из нее выйти живыми. Некоторые надежды связывали с командующим 40-й армией Громовым, но он не годился для роли спасителя России – ни Минина, ни Пожарского.

Афганистан тем временем был завален трупами наших солдат и офицеров. Это было время белой горячки.

Вшивые, обездоленные, голодные и рассерженные, солдаты, доведенные до отчаяния, совершали самострелы, пили мочу больных гепатитом, заражались и умирали в песках и болотах, в окружении раскаленных докрасна камней от изнурительного солнца и ветра, обжигающего глотку. Эта была та реальность, в которую солдаты попали.

Росло омерзение к войне, но пока оно не выливалось в протест.

«Трудно воевать, не зная, за что воюет солдат, голодный, оборванный, злой, потерявший веру в жизнь, среди песков и барханов. Голова кружилась от пьянящего запаха пролитой крови, своей и чужой, а в ясном небе ни единого облачка, лишь кружат стервятники – и зорко следят за каждым шагом солдат, продвигающихся вперед по сыпучим пескам». – Так рассказывал командир десантного взвода лейтенант Лев Ядвиго, бывший прапорщик, дослужившийся до лейтенанта. Будучи близоруким и лысым смолоду, потерявший передние зубы не то от гнилой воды, не то от драки, Лев Ядвиго в свои 35 лет выглядел древним стариком, словно его нашли и раскопали где-то здесь, в Афганистане, на горе солдатам.

Не обладая внешностью Геракла, Лев Аркадьевич Ядвиго, обладая большой силой, мог без видимых усилий разорвать колоду игральных карт, а потом еще две половинки напополам. Своей физической силой Ядвиго заставлял уважать себя. Солдаты говорили о нем сдержанно, с опаской:

– Попробуй, скажи Ядвиге что-нибудь не так, глазом не успеешь моргнуть, как получишь удар по шее.

Однако солдаты уважали своего командира за хорошее знание военного дела, умение хорошо стрелять, читать карту местности и выходить из сложной обстановки без потерь. Но если потери случались, лейтенант Ядвиго тяжело переживал. Его рот начинал безобразно кривиться, походить на безразмерную емкость, как глубокую яму, куда он сваливал все подряд: хлеб, тушенку, кашу, знал, что вряд ли скоро придется перекусить. Ел и пил много, как верблюд, с запасом на несколько суток, этому учил и подчиненных солдат, чтобы выжить и остаться, как он говорил, на плаву.