Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - Геннадий Тоболяк

Названия некоторых брошюр и книг, попавших в мои руки, вызывали явное недоумение, например, брошюры на английском языке «Как вести себя при аресте», «Методы маскировки на местности», «Уроки партизанской войны», «Как поссорить начальника со служащим» и т. д.

Американцы во всеуслышание заявили о расценках: за убитого солдата – сто американских долларов, за убитого офицера – 500 американских долларов, за убитого полковника или генерала – 2 тысячи американских долларов. За подбитый танк или бронетранспортер – тоже две тысячи долларов.

Идейным вдохновителем реализации американских планов выступило афганское духовенство. Лидер оппозиции Гульбуддин заявил: «Клянусь Аллахом, что не расчешу своей бороды и не расстанусь с винтовкой, пока на нашей земле будет хоть один русский солдат!» Лидер и вождь Саурской революции Бабрак Кармаль в противовес Гульбуддину сказал по Радио нации: «Все, что делают наши русские братья в Афганистане, идет на пользу нашему народу. Кто думает иначе, тот враг Афганистана и афганского народа!»

Окрыленные такой поддержкой Бабрака Кармаля, солдаты пели строем, прославляя Кармаля:

Любо, братцы, любо,Любо, братцы, жить.С Бабраком КармалемНе приходится тужить!

После «охранных» слов Бабрака Кармаля в адрес военнослужащих 40-й армии им было нечего опасаться за свои действия на территории Афганистана, и кровавый след войны, идущий от солдатских сапог, разрастался с каждым днем, его уже нельзя было не заметить. Террор с обеих сторон набирал силу. Дружбе двух народов пришел конец. Было, как говорится, чему подивиться.

Стоял стон и плачь повсеместно. С одной стороны жгли, пытали, вешали басмачи, с другой стороны – мы, русские, мало чем отличались от басмачей. Солдаты в Афганистане убивали и не несли ответственности. Оказавшись в России, бывшие афганцы уже не могли отвыкнуть от насилия и террора, шли к соседу и убивали его по привычке, чтобы не утратить профессиональных качеств убийц. К этому их звал запах человеческой крови, однажды изведанный. Так, в России мальчишки стали не мужиками, а убийцами, попадали в тюрьмы, из которых обратной дороги нет. В родном Отечестве, куда стремились воины-афганцы, им ничего не осталось:

Отец твой давно уж в могиле.Землей призасыпан лежит,А брат твой давно во Сибири,Давно кандалами гремит…

– Жизнь наша – копейка! – говорили афганцы и гибли не за грош.

Сравнивая послевоенную жизнь воинов-афганцев с раскольниками, я находил много с ними общего. «Хованщина» Мусоргского восхищала меня цельностью натуры раскольников, их преданностью своей вере. Они были готовы скорее принять мученическую смерть из собственных рук, чем нарушить законы православия.

Воинов-афганцев объединила с раскольниками верность дружбе и преданность воинскому братству. Как бы ни складывалась судьба каждого воина-афганца, солдаты помогали друг другу выжить.

Война – тяжелое испытание для всех. Кто воевал, тот это знает.

Теперь, спустя годы, трудно сказать, кто больше виноват в том, что воины-афганцы ожесточились на войне. Причин много. Нехватка продовольствия, медикаментов, слабое руководство войсками со стороны начальства, безжалостный террор со стороны басмачей. И на террор врага военнослужащие отвечали «красным» террором – кровь за кровь, смерть за смерть!

Как остановить жестокость с обеих сторон, никто не знал, как удержать солдата от мести, когда его товарищ оказался без головы? Ее сорвали вместе с шапкой басмачи.

Насилие и террор больно ударяли по психике, начинали кровоточить раны войны, словно наступали дни страстей христианских и незаживающие раны кровоточили в тех местах, куда Иисусу Христу были вбиты гвозди. При виде крови солдаты теряли рассудок, словно сатанели и давали волю страстям, в такие минуты солдатского гнева не жди пощады.

Офицеры нередко подогревали солдатские страсти, давали солдатам разрядку, отдавали пленных басмачей, отмеченных жестокостью, на «перевоспитание» солдатам.

– Робята! – говорил кто-то из офицеров. – Эти басмачи отказались с нами разговаривать. Может, вы разговорите их. Они у нас в гостях, а задирают носы, молчат, как рыба, не хотят отвечать на наши простые вопросы. Поговорите с ними, попытка – не пытка.

Солдаты, кажется, только этого и ждали. «Перевоспитание» превращалось в веселый и «потешный» аттракцион, напоминающий крутящиеся карусели. Басмачей сильно раскручивали под солдатский хохот до тех пор, пока они не теряли сознание, затем их отвязывали от доски, на которой крутили, и тех басмачей, кто не мог стоять и падал, тут же затаптывали солдатскими сапогами в грязь. Развлечение «очень смешное» и не для слабонервных, но такие развлечения вносили свежую струю в солдатский быт, и слабая тропинка, ведущая к храму покаяния, затаптывалась, вновь возобладал дух насилия и жестокости, порожденных войной.

В Афганистане была весна во всем разгаре. Звуки весенней капели и свежести наполняли воздух. Заговорили многочисленные ручейки, спускающиеся с гор, голосами людей с грустью и тоской, словно передавали неспокойный настрой людей, их боль и страдания.

Русские и афганцы слушали песни ручейков, узнавали себя, стыдились своей жестокости, порой недоумевали, почему нет мира на афганской земле и почему в природе все хорошо и весело, а в человеческой жизни скупо и плохо.

Часть II

Глава 1

Времена не выбирают

Злоба, грустная злоба

Кипит в груди.

В начале марта 1981 года я находился во второй афганской столице, Кандагаре, и руководил работой разведгруппы по борьбе с басмачеством. Обстановка в Кандагаре была взрывоопасная, басмачи наседали, не проходило суток, чтобы кого-то из наших советников не убили или кому-то не отрезали голову. Население Кандагара бедствовало, жило в постоянной нужде и голоде.

Всякий раз, проезжая по «Дороге жизни», названной так из-за постоянных диверсий и террористических актов на пути от Кандагарского аэропорта до центра города Кандагара, я наблюдал одну и ту же картину из кабины машины. На дороге ползали дети и нищие в поисках зерен пшеницы или ячменя, выпавших из дырявых мешков торговцев, везущих свой товар на продажу в город.

Дети, как муравьи, ползали по земле, отыскивая зерна, и, отыскав их, скорее совали в рот или складывали в ладошку для матерей, находящихся тут же, на обочине дороги с грудными детьми, прося подаяние.

– Не строй семь церквей, а накорми семь детей! – говорил мой дед, Баев Илья Васильевич, однако жизнь в Афганистане распорядилась иначе, никто из богатых купцов даже не помышлял накормить детей. С войной возобладала тяга к наживе, стяжательству, и не стало на афганской земле ни покоя, ни счастливых людей. Бедняки злобно поглядывали на богатых, чтобы зарезать в темную ночь, а богатые ненавидели нищих, голодных, больных, плотно закрывали ставни своих домов, держали сторожевых собак, чтобы спать спокойно до утра.