Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого - Константин Радов

Извоз был обещан. Впрочем — по возможности. Смотрели при этом с некоторым равнодушием, как на человека заслуженного, но не очень нужного впредь. Мои средства воздействия на вице-адмирала явно иссякли. Оставалось ждать: часть эскадры ушла к Таганскому Рогу, другая осталась у мыса Ак-Бурун. Шлюпки целыми днями паслись вокруг затопленных турецких судов: пушечная бронза стоит восемь рублей за пуд, и было бы нерасчетливо целое сокровище оставить на дне, при глубине меньше трех сажен. Меня раздражали эти меркантильные усилия (как и вообще всё на свете). Уйти, разрушив уцелевшие укрепления, или восстановить оные и остаться на месте — громадная разница. Мечтал о завоевании, а получился набег.

Мучила мысль, не сам ли я виноват в таком положении: может, следовало отложить сию акцию до сентября, как изначально планировал? Рассудок говорил "нет". Вряд ли неприятели хранили бы неподвижность всё это время: не атакуешь ты — атакуют тебя. Но чувство вины и сожаления не оставляло.

Расчет времени по татарской коннице оправдался. Уже через день после еникальского взятия тысячные массы ее носились под самыми стенами: едва успели спасти осадную батарею. Мы отгоняли всадников выстрелами; они не оставались в долгу, пуская навесом тучи стрел, коими переранили многих. Я сам в невинной ситуации, отдавая распоряжения на внутреннем крепостном дворе, чуть не упал от сильного удара. Оглянулся: из моего плеча торчит древко с пестрыми перьями. Только тогда почувствовал боль. Повернулся спиной к подчиненному:

— Выдерни эту гадость!

Выдернули, забинтовали. Рана не тяжелая. Но беспокоит. Беспокоит и гнетет. Будто знамение свыше: "ступай прочь, кончилась твоя удача"! И впрямь, неожиданно скоро в Керчь ворвалась вражеская пехота. Не какой-нибудь сброд, а настоящие янычары. Рота, сидевшая в старой крепости, имела приказ не упорствовать против превосходящих сил. Отразив первую атаку, капитан посадил людей в лодки и явился ко мне, прихватив попавшего в наши руки раненого турка. Пленник поведал, что с Перекопа отправлен десятитысячный отряд. Саадет-Гирей, встревоженный за судьбу Крыма, приказал своим воинам отдать янычарам заводных коней — потому и доскакали так быстро. Пока только авангард, остальные будут завтра. Артиллерия? Топчи-баши собирался взять пушки в Кафе, чтоб не везти издалека.

Может, "язык" и сгущал краски, желая нас напугать — но сказанное походило на правду. Так и должен был действовать неприятель. При нынешнем состоянии крепостных верков он мог обойтись даже без пушек: требовались месяцы, чтобы исправить разрушения, нами самими сделанные. На подмогу надеяться не следовало, поскольку стоял штиль, а последние уцелевшие струги я придержал для собственного отхода. Известив вице-адмирала, велел готовить бастионы к взрыву (на то и порох у моряков выпрашивал). Морские орудия заблаговременно вернул флотским, чтобы не усугублять распри, с трофейными же, большей частью ломаными, поступил иначе.

— Б…дьи дети, всему-то вас учить надо! Какой же ты канонир, ежели не умеешь мины из пушек делать?! Выкопай яму, свали в нее пушку без лафета. Забей порох до половины ствола, примерно десять обычных зарядов. Дальше — землей и камнями. Утрамбуй хорошенько. Проткни картуз, насыпь затравку — все, как обычно. Заряди пистоль вхолостую и приделай к пушке, чтоб дуло смотрело в запальное отверстие. Замок прикрой дощечками с двух сторон и обмотай тряпкой. Прежде, чем засыпать землей, взведи курок и привяжи бечевку к спуску. Протяни оную так, чтоб ходила свободно и чтобы враг сам за нее дернул. Неважно, что на другом конце: дверь, кошель с деньгами, дорогая сабля… Ну, чего мнешься?!

— Боюсь, не грех ли, батюшка генерал, такое чинить? Все равно, что капкан на волка. Турки, они хоть басурмане, а все же люди…

— Что с тобой за неисполнение приказа сделаю — знаешь?

— Как не знать, Ваше Превосходительство. Всё исполню, не сумлевайтесь.

— То-то. А грех, коли есть, на меня ляжет.

Дьявол, до чего же плечо болело! Я готов был кидаться на людей, как бешеный зверь, и только чудом никого не убил за нерасторопность. Пленный не обманул: обещанные янычары явились. Может, в меньшем числе — но тысяч семь-восемь бесспорных. Поставили шатры, окопали шанцами лагерь, караулы устроили… Когда ж атаковать-то будут?! Станут медлить — не доживу!

Мой лекарь уплыл в Азов вместе с ранеными; как ни обидно было, пришлось сочинять просительное письмо Змаевичу, чтобы дал другого. Дождался. Немчик вылез из лодочки, разрезал присохшие бинты, оторвал, потыкал красное и распухшее плечо пальцем:

— Herr Generalmajor. Вероятно, в рану попала грязь. Надо разрезать и прижечь, чтобы антонов огонь не приключился.

— Только не железом. Spiritus vini есть?

— Herr General…

— Я с тобой диспут заводить не буду, что лучше: каленое железо или спирт. Спрашиваю: есть?

— Ja… То есть да…

— Вот им и промоешь. И стакан внутрь за полчаса до операции. С тридцатью каплями лауданума.

— Ваше превосходительство, это может быть опасно…

— Опасней сдохнуть от боли, пока ты будешь копаться в воспаленной ране. Вычисти как следует. Пока всё приготовь. Отдам распоряжения и приду.

Подозвал Синюхина.

— Слушай, премьер. Турки, я думаю, атаку до утра отложат — Бог даст, к этому времени буду на ногах. Если же, паче чаяния… Справишься?

— Справлюсь, Ваше Превосходительство!

— Да не кричи, верю. Значит, немного постреляй для порядку — чтобы они всей силой пошли, а не лазутчиков послали. Как атакуют, выводи людей и проследи за минерами. Пусть постараются взорвать бастионы в то самое время, как янычары на них полезут.

— Слушаюсь!

Я повернулся к лекарю:

— Наливай!

Надежда быстро вернуться в строй не исполнилась. Пустяковая на первый взгляд рана загноилась и вызвала сильнейшую горячку, уложив меня надолго и едва не навсегда. Помню, как солдаты тащили в лодку; как поднимали носилки талями на корабельную палубу; дальше не слишком отчетливо. Жар внутри, зной снаружи, боль от раскуроченной чертовым немцем плоти, дурман от опиумной настойки… Всё слилось. В полном бессилии, телесном и духовном, я тревожил ночными стонами покой адмиральского дома в Троицке, окруженный назойливой заботой чужих слуг. Зачем Змаевич приказал доставить меня сюда? Искренняя дружба или очередной политический ход? Всё равно. Когда приехал повидаться Румянцев — помнится, заползла в голову глупая мысль, что судьба намерена освободить от меня землю, чтоб не было путаницы. А то полное безобразие: главный воинский начальник и его помощник — оба генерал-майоры и оба Александры Ивановичи. Одного хватит. Кстати, Румянцев успешно отразил попытку хана прорваться за линию и высказал разумное предложение перевести ландмилицию на драгунский штат. Что ж я сам этого не сделал? Ладно, вначале народ был безлошадный по бедности — но теперь-то что мешало сделать шаг от "ездящей пехоты" к конному строю? Против татар так способней.

Ну, а коли помощник умней — с какой стати мню себя незаменимым? Может, без меня еще и лучше дело пойдет? Боль, тоску и самоуничижение сменяла дремотная расслабленность после очередной порции лекарства; кончалось действие лауданума — всё начиналось сызнова…

Наверно, я просто надорвался душой: сверхъестественные усилия не проходят даром. Так пушка, придав движение ядру, откатывается назад. Может, и рана плохо заживала из-за нервного истощения. Впрочем, Бог знает. Но выздоровление точно пошло веселей после вдохновляющего рескрипта государя относительно керченской виктории. Успех был смазан и обесценен тем, что взятое не сохранили за Россией — однако Его Величество посчитал возможным учредить воинский праздник, подобный дню Полтавы или Гангута. Представляю, как надулся Меншиков, чья давняя победа под Калишем не была удостоена такой чести. Производство мое в генерал-лейтенанты, Змаевича — в полные адмиралы, пожалование денег и деревень было, конечно, тоже приятно… Только сии награды обыкновенные, знакомые многим. А какой военачальник вправе похвастаться, что данную им баталию Петр собственноручно вписал в летопись славы русского оружия наравне со своими деяниями?! Кольми паче… Нет, к черту высокий штиль. От пьянства удалось отбояриться, как раненому — визиты же пришлось терпеть. Попытка ускользнуть из гостеприимного дома в более спокойное место могла быть воспринята как жест враждебности. Сошедший на берег адмирал принимал поздравления, и мне в меру сил приходилось делать то же самое. Погружающий в сонное забытье опиум стал неуместен; пришлось прекратить его прием, хотя какое-то время трудно казалось обходиться без лекарства.

Трения между армией и флотом были забыты, до новых поводов. Когда умолкли виваты, я счел себя достаточно здоровым для постепенного возвращения к делам. Начал со сведений о неприятеле. По первой просьбе Змаевич прислал корабельного секретаря с целым ворохом доношений: ему было чем похвастаться! Уходя от Керчи, Матвей Христофорович снабдил трофейные шебеки командами и пустил в Черное море на крейсировку. Пользуясь турецким обличьем, сии стремительные суда лютовали у крымского берега, как хорек в курятнике. В считаные дни взяли десятки фелюг, часть — только что из Константинополя. Капитаны многое знали, в особенности о неприятельском флоте. Многочисленные корабли, должные остаться у султана, действительно стояли в Золотом Роге — но оснащены из них были пять или шесть. В том числе три гиганта огромного размера и мощи: больше ста пушек, на нижней палубе орудия под трехпудовые каменные ядра. Выше — под чугунные, калибром поменьше… На опер-деке двадцатичетырехфунтовки, попробуйте сию монстру вообразить! В глубоких водах нам противопоставить нечего, зато Керченский пролив этим чудищам никак не пройти.