Любовь в законе - Владимир Колычев

– Ничего, новые часы купите, – сказал он.

– Тут все новое покупать надо и ремонт делать, – насмешливо сказал Севастьян. – Новый дом поставить можно, кирпичный, в два этажа, и то дешевле обойдется, чем вы за этот просите.

– Это Москва, уважаемый, – как на неразумного посмотрел на него риелтор. – Сам по себе этот дом ничего не стоит, главное – земля. Двадцать соток земли – это, я вам скажу, не шутка. Плюс пять соток на берегу реки, можно через администрацию поселка купить… Участок на реку выходит, а лес, а сосны какие перед домом! И всего за каких-то несчастных сорок тысяч долларов.

Севастьян искал именно такой дом – с большим участком, на берегу реки, рядом с лесом главное – на окраине деревни. Наконец ему повезло, но цена…

– Я еще задешево продаю, – продолжал парень. – Продавцы дома торопят, им деньги срочно нужны. А я им объясняю: на Рублевке сегодня земля от трех до пяти тысяч долларов стоит, а завтра уже десять будет, послезавтра – до пятидесяти поднимется. Время сейчас такое, престижно на Рублевке жить: бизнесмены, бандиты – все туда. Ну так здесь тоже место престижное: через реку переехал – вот тебе и Рублевское шоссе. Сегодня здесь голый участок по тысяче за сотку, а с домом, с коммуникациями – две. Это же, считай, даром. Завтра – пять можно просить, а послезавтра – двадцать пять. А может, и с Рублевкой скоро сравняемся. Правда, народ это не очень понимает, но поверь, скоро здесь такой бум начнется, лет через пять этот дом тысяч двести, а то и триста будет стоить. А если особняк поставить, так целый миллион поднять можно… Жаль, нет у меня сорока тысяч, я бы сам этот участок взял. Может, займешь, а? Через два года шестьдесят отдам.

Видно было, что парень хваткий по своей натуре, пронырливый, но Севастьян ему верил. В Степнянске не было таких цен, как тысяча долларов за сотку, но даже там и земля, и недвижимость дорожали день ото дня. А о Рублевке, о виллах за миллионы долларов он кое-что слышал.

– У самого столько нет, – покачал головой Севастьян. – Только тридцать тысяч.

– Ну, это несерьезно… Пойми, пока мы торговаться с тобой будем, другой покупатель появится, а цена до пятидесяти поднимется.

– Тридцать пять.

– Нет, сорок – и точка. Пойми, ситуация не та. Было бы это место гиблое, я бы уступил, а так не могу.

– Тридцать пять.

– Ну ладно, тридцать восемь – и по рукам.

Предварительный договор был составлен в тот же день. Севастьян внимательно изучил документы на дом, паспорта риелтора, хозяина дома, доверенности, но подпись под договором ставить не спешил.

– Десять тысяч залога – это слишком, – покачал он головой. – Снижай до трех – и нет проблем…

– Я на фирму работаю, начальник у меня, а у него требования…

– Тогда едем в Регистрационную палату.

Поездка отняла время, но она стоила того. Севастьян узнал, на кого зарегистрирован продаваемый дом, после чего позвонил дочери покойного хозяина. Та подтвердила, что действительно продает избу и участок через агентство недвижимости. Только тогда Севастьян отдал риелтору залог, подписал договор. И еще договорились о времени, когда можно будет заключить основной договор купли-продажи. Пришлось немного «подмазать», чтобы приблизить этот день вплотную.

– В дом можете въезжать хоть сегодня, – укладывая документы в портфель, сказал парень. – У нас все по-честному.

Он выглядел предельно серьезным, как человек, избавленный от необходимости хитрить в угоду делу. Договор заключен, задаток получен, а продолжение последует уже вне зависимости от того, захочет ли Севастьян подтвердить сделку или нет. Даже если покупатель откажется от дома, риелтор получит свой процент от залога. Хорошо, если так. Плохо, если он безвозвратно затеряется в огнях большого города вместе с деньгами.

Уставший Севастьян вернулся в подмосковную гостиницу, где жил вместе с Полиной. Номер он зарегистрировал на себя, а свою спутницу никак не оформлял, просто заплатил администратору, чтобы не возникало вопросов… Четвертый день здесь, и ничего, пока никаких проблем – во всяком случае, с законом. А вот к Полине у него вдруг появились претензии.

Она открыла ему дверь в номер и впустила его. Но при этом отвернулась и опустила глаза.

– Ну, и зачем ты это сделала? – строго посмотрел на нее Севастьян.

Не смогла она его обмануть: нос легко учуял запах коньяка.

– Что «это»? – не поднимая головы, глянула на него Полина.

– Хороший хоть коньяк или дерьмо?

– Да ничего, – пожала она плечами.

Номер большой, но неуютный. Кровать шаткая, диван продавленный, палас на полу протертый, телевизор черно-белый, в ванне ржавчина. И еще накурено сильно, но это уже вина Полины.

Она достала из тумбочки ополовиненную бутылку коньяка и стакан.

– Будешь?

– Буду.

Он забрал у нее бутылку, губами приложился к горлу и, не отрываясь, выпил все, что в ней оставалось.

– С ума сошел? – возмутилась она.

– А что, у тебя больше нет? Так я схожу.

– Ты что, алкаш?

– А ты?

– Просто мне скучно.

– Курим, пьем, да?

Он потянулся к пачке «Мальборо», вытащил оттуда сигарету.

– Ты же не куришь, – удивленно посмотрела на него Полина.

– Почему не курю? В армии курил. Потом бросил. А потом меня самого бросили. Ты бросила. Тоже после этого курил, правда, недолго… И сейчас закурю. А чего?

Он зажег сигарету, затянулся. С непривычки от резкого дыма запершило в горле, но голова не закружилась, как это было с ним, когда он только начинал курить. Он эффектно выпустил из легких струю дыма, отвел в сторону руку с зажатой в пальцах сигарете.

– Я же тебя люблю. Очень люблю. Ты вот Макара любишь, потому и пить с ним начала, и курить, и до кокаина опустилась. Так всегда бывает: или оба бросают, или оба начинают. Ты так намучилась в подвале, что у меня душа до сих пор болит. До сих пор понять не могу, как я мог обречь тебя на такие муки. Больше не буду над тобой издеваться. Куришь – кури, пьешь – пей, хочешь кокаин – ну, можно и это… Чего я тебя отговаривать буду? Может, кокаин – это здорово. Сейчас покурю, потом выпью. Завтра опять выпью. Послезавтра тоже. Там, глядишь, и наркота подтянется. Весело будем жить, Полинка. Утром пивка для рывка, в обед винца для поднятия… гм, тонуса, на ужин водки для заводки, потом снова в постель…

– Какая постель? Не было уговора на постель, – не очень уверенно возразила Полина.

– Ну, сегодня не было, завтра будет. Мы же с тобой бухать беспробудно будем, а у бухарей закон такой: с кем пьешь, с тем и спишь. Сначала деньги прогуляем, потом дом пропьем, потом на вокзале поселимся, бомжевать будем. Мы же вольные люди, что хотим, то и делаем, да?

– На вокзал я не хочу, – удивленно и растерянно смотрела на него Полина.

– Не хочешь – не надо, будем просто на улицах жить, есть же дома, которые под снос. Ну или в подвалах можно, там теплотрассы, там тепло…

– С тобой все в порядке?

– А с тобой? То кокаин! То коньяк!

Почти месяц прошел с тех пор, как Севастьян освободил ее из заточения, и ни разу она еще не заговорила о наркотиках. И к спиртному ее не тянуло. Только сигареты курила. Жила в маленьком домике в поселке недалеко от Степнянска, пока он утрясал свои дела, вела себя тихо, как мышка. Во всем подчинялась ему, если не считать, конечно, что в постель к себе не пускала – не хотела. Впрочем, он особо и не настаивал.

Потом была дорога, затем эта гостиница, а сегодня ей вдруг захотелось выпить. Может, это желание зрело в ней давно, но только сегодня Полина его реализовала. И сама она под градусом, и он. Но только что-то невесело ей, и тревога в глазах вдруг появилась.

– Так, кокаин в прошлом, – мотнула она головой. – А коньяк – так, баловство…

– А мы баловаться сюда приехали?

– Ну скучно мне было, понимаешь…

– Скучно тебе всегда будет. Потому что ты дома сидеть будешь. Всегда.

Не очень верил Севастьян, что на Полину заведено уголовное дело, не видел он ее фотографий на милицейских стендах, непохоже было, что ее искали. Но и обнадеживать он ее не хотел. Пусть боится: страх – это и наказание для нее, и поводок, на котором он будет ее держать. Всегда. Хотелось бы, чтобы всегда.

– Ну, ты же сына своего привезешь. Он маленький, забот с ним будет много.

– А ты к этому готова?

– Ты же для меня не чужой…

– Чужой. Чужой я для тебя…

Скинув тапочки, он лег на заправленную кровать, забросил руку за голову, принялся рассматривать засиженную мухами люстру.

– Не хочешь ты, чтобы я был своим.

– Ну почему же.

Она легла на живот, чуть наискосок, коснувшись лбом его плеча.

– Потому что тебе нужен только Макар, – сказал он так, будто признавался себе в этом.

– Я его ненавижу, – мотнула она головой.

– Любовь и ненависть – два сапога пара.

– Не знаю… Он опустил меня на уровень плинтуса. Он испохабил меня. Кем я стала? Ты знаешь, кем я стала? Я совращала мужчин, я подсыпала им клофелин. Да, было и такое…