Мечты сбываются - Лев Маркович Вайсенберг

Но с племянницей Шамси был не прочь поговорить: как-никак три года прожила в его доме девчонка. Правда, он до сих пор был на племянницу в обиде: он, дядя, пекся о ней, а она в ответ выступила против него на суде и разлучила с сыном. Делай после этого людям добро! Пусть скажет ему спасибо, что он сидит сейчас рядом за одним столом и не хочет помнить о старом зле!

Шамси не видел Баджи со дня суда. Он уже тогда заметил, как она изменилась, но сейчас, искоса поглядывая на нее, просто диву давался: ни дать ни взять — барышня! Неужели она была в его доме служанкой? Шамси смотрел и не верил своим глазам.

Держала себя Баджи с Шамси без особой почтительности, какую лестно было бы видеть от младшей родственницы, однако и без заносчивости, на которую, по правде сказать, он опасался натолкнуться. Она вела себя непринужденно — скорей, как равная.

Баджи расспросила Шамси о здоровье Ана-ханум, о Фатьме, о внучатах, и он, желая быть учтивым, принялся в ответ расспрашивать Баджи о ее жизни. Узнав, что племянница учится в театральном техникуме и готовится стать актрисой, он смутился: об актрисах он имел свое, не слишком лестное, мнение. Однако ему не хотелось предстать в глазах окружающих отсталым человеком, и он покладисто произнес:

— Что ж, это было в твоей натуре с юных лет. Помнишь, как я тебя хвалил, когда ты изображала Лейли?

Уже смеркалось, когда Шамси собрался домой.

— Может быть, у тебя тоже будет сын… — сказал он Газанфару, прощаясь. — Пусть аллах даст ему счастье, если ты не обидишь моего!

Газанфар тронул Шамси за руку и убежденно произнес:

— Не тревожься, отец, за сына, у нас его никто не обидит. Я за ним смотрю как за родным. Придет время — поймешь.

Шамси вздохнул, прижал Балу к груди, поцеловал.

Тяжело, конечно, оставлять родного сына в чужом доме. Но дом этот, к удивлению Шамси, уже не казался ему таким чужим, как прежде, и не было в сердце Шамси той острой тревоги и щемящей тоски, какие он ощущал, расставаясь с сыном в прошлый раз.

Сделав несколько шагов, Шамси обернулся и подозвал Балу.

— Слушайся мать, — сказал он и, наклонившись к уху Балы, шепотом добавил: — И Газанфара.

Не оборачиваясь, он быстро зашагал к вокзалу.

Всю дорогу к дому Шамси размышлял о дне, проведенном на промыслах, и думал, как неразумно он поступал, три года не решаясь навестить сына, и, уже войдя в ворота Крепости, вдруг вспомнил, что ничего не предпринял, чтобы забрать к себе Балу. Шамси стал навещать сына.

Он приглядывался к Газанфару, к его друзьям, прислушивался к их разговорам и незаметно для себя почувствовал интерес к той жизни, которой жили эти люди и среди них его сын Бала. Порой он сопоставлял их с Хабибуллой, с муллой хаджи Абдул-Фатахом.

Всякий раз, когда Шамси собирался навестить сына, Абдул-Фатах давал ему советы, ободрял, напутствовал, словно тот шел на бой, и с беспокойством и нетерпением дожидался в доме друга его возвращения. Одиноко сидя на главном ковре для гостей за остывшим стаканом чая, он размышлял о том, какие новости привезет Шамси с промыслов. Но Шамси, возвратившись, бывал молчалив, и Абдул-Фатах, избегая бередить раны друга, ни о чем его не расспрашивал. Однажды — звезды уже заглядывали в окна — а Шамси все еще не возвращался. Абдул-Фатах стал тревожиться: не стряслось ли чего недоброго с его другом на промыслах? Но вот раздался стук входной двери. Нет, слава аллаху, друг вернулся цел и невредим. Абдул-Фатах долго вглядывался в Шамси, стараясь угадать, каковы его успехи, но лицо Шамси, как всегда в этих случаях, оставалось замкнутым, и Абдул-Фатах, не выдержав, наконец спросил:

— Ну как, Шамси, отдадим нашего Балу в медресе, пошлем в Неджеф или в Хорасан?

Шамси уже знал, что не отдаст Балу в медресе, не пошлет ни в Неджеф, ни в Хорасан. Но ему не хотелось спорить с Абдул-Фатахом, и он сказал уклончиво:

— Хороший мальчик Бала. Не сын, а золото! Может дать отцу большое счастье. — Затем он хлопнул в ладоши и крикнул: — Эй, Ана-ханум, дай-ка нам с хаджи чаю покрепче да инжирового варенья, которое послаще!

ВИКТОР ИВАНОВИЧ

Быстро прошла короткая апшеронская зима, и прошумели мартовские ветры. Дважды поспел в окрестных садах инжир и подули осенние ветры. Не успела Баджи оглядеться, как снова начались занятия и оказалась она на втором курсе.

Ученье дается Баджи легко. Но все же встречаются трудности, и тогда ее охватывает тревога: справится ли она с ними и сколько их еще впереди? А вслед за тревогой порой приходит уныние: не окончить ей техникума, не стать актрисой.

Неприятно с такими чувствами идти к Виктору Ивановичу, невесть зачем пригласившему ее сегодня к себе домой!

Баджи застает Виктора Ивановича священнодействующим над приготовлением кофе. Семьи у Виктора Ивановича нет — его любимая жена давно умерла, — и теперь все хозяйство ведет властная старушка экономка, оставляющая за хозяином лишь право варить на спиртовке кофе по своему вкусу.

— Рад тебя видеть! — приветливо встречает Виктор Иванович Баджи, на миг отводя глаза от бурлящей коричневой пены в кофейнике. — Проходи в мою комнату!

В ожидании хозяина Баджи рассматривает его жилище.

В свое время Виктор Иванович исколесил страну, собирая попутно всяческие раритеты, и теперь следы его давних странствий видны в его жилище на каждом шагу. Вот древняя потемневшая икона, вот старинная шашка с выщербленным клинком, вот неуклюжая пистоль с двумя курками в виде птичьих клювов. А вот этюды маслом, написанные рукой хозяина: широкая Волга, неведомые зеленые леса, горы Кавказа в туманной дымке облаков.

В этой комнате Баджи не впервые, но всякий раз она испытывает восхищение: какое великое множество чудесных красивых вещей! Стыдно вспомнить, что