Алмазный остров - Евгений Сухов

В воскресенья и праздники был обязателен поход в церковь, естественно, тюремную, – единственное место, где можно было передать друг другу записку или переброситься парой слов.

Имелась в тюрьме и неплохая библиотека, и Ольга сразу затребовала себе несколько книг и журналов. В первый день ее никто не тревожил, и она с удовольствием читала весь день «Дэвида Коперфильда» английского романиста Чарльза Диккенса.

На второй день случился инцидент в соседней камере «С 32». Находящаяся там заключенная осталась недовольной принесенным ей подгорелым обедом и демонстративно вылила миску супа на пол. За этот поступок она была наказана лишением прогулки сроком на три дня. Вообще, наказания, по мере провинности заключенных, делились на пять разрядов.

Первый, самый легкий, – это лишение чтения. Такое наказание можно было схлопотать за пререкания с дежурным надзирателем.

Затем шло лишение прогулки, что для некоторых заключенных было весьма болезненно.

Третьим по значимости наказанием служил запрет на свидания с родными и близкими. Лишенные таковой поддержки извне, весьма нелишней в их положении, заключенные очень страдали и становились покладистыми и исполнительными.

Затем в качестве наказания шло ограничение в пище: одно из самых неприятных в тюрьме, особенно для тех, кто не имел возможности пользоваться тюремной лавкой.

И самым значительным наказанием, венчающим этот перечень, являлось помещение заключенного в карцер, сырой и темный. После проведения суток в нем заключенные становились покорными, а после трех суток – максимально тяжелого наказания в предварительном заключении для женщин – из них можно было вить веревки.

Время от времени мимо камер проходила старшая надзирательница Герда: та самая, что сидела в застекленной будке, когда Амалию привели в тюрьму. Если бы не юбка, то сзади ее запросто можно было принять за мужчину: широкая мускулистая спина, крепкая шея и уверенная поступь. Впрочем, за мужчину ее можно было принять и спереди, потому как довольно явственно проступающие на ее лице усы делали его скорее мужским, нежели женским. Единственным признаком женственности служили огромная грудь, свисающая едва ли не до пупа, и ярко накрашенные губы.

Впервые старшая надзирательница Герда появилась в камере Амалии-Ольги тотчас после инцидента в камере «С 32».

– Ну, как, милочка, пообвыкла малость? – спросила Герда грудным голосом и вымучила из себя улыбку. Впрочем, с усилием она улыбнулась лишь в самом начале, а потом улыбалась вполне искренне, хотя и немного зловеще.

– Да, спасибо, госпожа старшая надзирательница, – ангельским голоском ответила Амалия, скромно опустив глаза долу.

– Ты не стесняйся, – надзирательница будто бы случайно коснулась плеча Ольги, – если тебе надо какие-нибудь продукты из лавки прикупить или вина, так только скажи.

– Благодарю вас, госпожа старшая надзирательница, вы так добры, что я не нахожу слов…

– Я могу быть еще добрее, – осклабилась Герда, и усы над верхней губой встопорщились и обозначились четче. Они были редкими, с черными жесткими волосами и походили на щетину не очень крупного животного. – Если, конечно, и ко мне будут относиться по-доброму, – добавила надзирательница со значением.

Она подошла и взяла Ольгу за талию. А потом ее рука медленно начала опускаться…

– Что это вы делаете? – продолжала играть непонимание Ольга. Но когда рука надзирательницы опустилась на ее попку, не выдержала: – А ну убери руки от моей задницы, старая потаскуха!

Надо было видеть, как мгновенно сползла с толстых губ Герды слащавая улыбка. Как запунцовели ее щеки. Как полыхнули мстительным злобным огнем ее глаза.

Она отдернула руку от попки Ольги, будто от раскаленной докрасна плиты. Спрятала ее за спину, будто действительно обожглась. И ядовито прошипела:

– Смотри, милашка, как бы не пожалеть…

Камера с лязгом закрылась. Герда, метнув на прощание испепеляющий взгляд, двинулась по коридору мимо камер-клеток. Из некоторых вслед старшей надзирательнице неслись негромкие проклятия.

Вызов к следователю не был для Ольги неожиданностью. Ее препроводили в дознавательскую, где тот самый старик-следователь задал ей несколько вопросов, сводящихся, в целом, к одному: признает ли она себя Ольгой Григорьевной фон Штайн, которую разыскивает полиция России за совершение ряда афер и мошенничеств.

– Нет, не признаю, – твердо отвечала Амалия-Ольга, глядя прямо в глаза следователя.

Старик записывал за ней слово в слово, затем дал расписаться и отпустил с миром. Кажется, он ей немного симпатизировал. Что, впрочем, не мешало ему строго блюсти обязанности судебного следователя.

На третий день заточения в камеру к Ольге пришел тюремный священник.

– День добрый, – поздоровался он, отводя взор от прелестей Ольги (она была в неглиже, так как не успела еще одеться «к выходу»).

– Добрый, – ответила она.

– Вы верующая? – поинтересовался священник, поглаживая короткую бородку.

– Верующая, – смиренно ответила Ольга и накинула на плечи платок.

– Может, вы удивляетесь, к чему я это спросил? – посмотрел в глаза Ольги чистым и ясным взором священник. – К тому, – не дожидаясь ответа заключенной, продолжил священник, – что в нынешнее время находятся люди, особенно среди молодежи, которые проповедуют атеизм, совершенно не заботясь о своей душе. А это для меня и любого служителя Бога является крайне скорбным и печальным фактом.

– Для меня это тоже печально и скорбно, святой отец, – кротко промолвила Ольга.

– Ну, вот и славно, – священник снова погладил бородку и воспроизвел на лице ангельскую улыбку. – Стало быть, мой приход вам не покажется в тягость и не будет обременительным?

– Ну что вы такое говорите, святой отец, – придала Ольга голосу нотку обиды. – Я, можно сказать, счастлива вашим посещением и нахожу в нем единственно благосклонность ко мне Вышних сил.

Иголка сомнения кольнула священника, когда заключенная произнесла слово «счастлива». В нем, как ему показалось, прозвучала ирония. Как, впрочем, и во всех последующих словах. Однако он не придал этому значения: женщина перед ним была вполне смиренная, а что до сомнительных ноток в голосе, так это от растерянности и незавидного положения, в которое она попала.

– Не притесняют ли вас здесь, сударыня? – поинтересовался священник перед тем, как приступить к своим генеральным и ключевым действиям. Заключались они, в основном, в беседе с заключенными, которую священник старался сделать как можно более доверительной, и в подспудном выпытывании того, что арестанты скрыли от дознавателей и следователей.

– Что вы, святой отец, – ответила Амалия-Ольга. – Здесь все такие милые. А как они хорошо со мной обращаются – особенно помощник начальника тюрьмы и старшая надзирательница мадам Герда! Они сделали все, чтобы помочь мне в моем незавидном положении. И я уверена, – арестантка сказала это совершенно серьезно, – сделают еще больше.

Уже не одна, а несколько иголочек сомнения кольнули священника.

Так ли уж она искренна в своих словах и помыслах? Не иронизировала ли заключенная, когда говорила о старшей надзирательнице Герде? Ведь всем известно о ее лесбийских наклонностях, и будь его, святого отца, воля, он давно бы изгнал эту Герду из стен столь почтенного и нужного учреждения, как тюрьма предварительного заключения, в которой ему выпала честь служить Богу.

– Ваше благополучие здесь зависит от вашего поведения, – наставительно произнес священник. – Если вы неукоснительно будете подчиняться заведенному распорядку и исполнять все требования служащих, ваши дни, проведенные в нашем учреждении, не будут тяжкими и обременительными.

Священник намеренно старался избегать слова «тюрьма».

– Я это уже поняла, святой отец, – не совсем ангельским голосом ответила Ольга. – Я постараюсь.

– Вот и славно, – сказал священник и, немного помявшись, задал вопрос, предваряющий осуществление главной цели его прихода сюда: – Не желаете ли вы облегчить свою душу?

– Желаю, – ответила Ольга и как-то по-бабьи добавила: – Ой как жела-аю-у…

– Тогда, – воодушевился священник согласием заключенной, – признайтесь мне в грехах ваших и покайтесь. И вам, несомненно, станет легче.

– Станет? – с надеждой спросила Ольга.

– Станет, – твердо ответил священник. – Господь вам поможет.

– Легче?

– Легче, – подтвердил тюремный священник.

– Хорошо, – сказала Ольга и вдруг перешла на шепот: – Грешна я, святой отец.

– Все мы грешны, дочь моя, – назидательным тоном произнес священник. – Покайся, и Господь простит тебя…

– Каюсь, – тихо сказала Ольга, – каюсь в прегрешениях своих, вольных и невольных.

– Ну так кайся, – произнес священник и обратился в слух.

– Я каюсь, – ответила Ольга. – Только мысленно.