Смерть и рождение Дэвида Маркэнда - Уолдо Фрэнк

Дэвид, разумом знавший о неудачах отца, теперь плотью понял борьбу своих родителей, их любовь, их заботу о нем. Жизнь их была нелегка. Адольф, капризный и непостоянный, был из тех людей, которые неспособны додумать мысль до конца. Он легко поддавался настроению, внезапно переходил от уныния к безудержному веселью; разражался вдруг длинными тирадами, непоследовательными, как каденции, которые иногда он импровизировал на скрипке. Когда затуманился глубочайший смысл их союза... Дэвид... совместность их стала бесплодной. По темпераменту они были различны, как Бавария и Новая Англия. Марта была женщиной ясного, конкретного склада ума; она не искушена была в словах и уловках, но она чувствовала форму жизни и с уверенностью шла своим путем. Ее муж был человеком большой одаренности, которой он не сумел овладеть и которая причиняла ему зло; живой ум придавал нечто рациональное его страстям; ему недоставало устойчивости, ровного света, которым горела Марта и который он так любил в ней. Его любовь и ее любовь к этой любви воплотились в их ребенке, без которого они оторвались бы друг от друга, как нередко отрывались друг от друга их чувства и мысли. Дэвид удерживал их вместе: Дэвид был их жизнью, самой глубокой и самой реальной - их желанием.

И плотью Дэвид понял теперь, сколько добра, сколько силы обрел он в этом детстве, проведенном с родителями. Бурные порывы отца, свидетелем которых он был, его не тревожили. В глазах отца он видел только нежность. Отец брал его с собой в лес за грибами; он вместе с ним играл и возился под деревьями в саду; он давал ему курить свою трубку - и гордился, если это не вызывало у мальчика тошноты. Иногда, как ребенок ребенка, он дразнил его, даже бил; и, как ребенок ребенка, Дэвид понимал его. И даже если в доме надвигалась или разражалась буря, в глазах матери всегда светились покой и ласка, когда они были обращены на него. И до самой смерти, даже после смерти ее глаза были обращены на него...

Теперь - глазами матери, казалось глядевшими на него откуда-то изнутри, - Маркэнд увидел самого себя.

То были дни разлива года. Июнь перешел в жаркий июль; в саду пышно разрослись сорные травы. Даже помыть тарелки после утренней и полуденной еды стало слишком тяжелым трудом для Маркэнда. Дебора Гор приходила пораньше и мыла всю посуду; она убирала комнаты; она готовила ужин, не мешая Маркэнду. Кончилась весенняя зеленая юность деревьев. Маркэнд бродил в их тени, слушая их летнюю песню; луга он старался миновать; ему нравилось чувствовать себя маленьким среди деревьев. Под сенью деревьев он искал грибы, как когда-то в детстве, с отцом. Он видел себя глазами своей матери, такого маленького среди деревьев. А города не было, не было Клирдена, полного людей. Он ни с кем не встречался, кроме Стэна, Кристины и Клары, которые, как и Дебора, не мешали ему. Клара и Стэн были самые разговорчивые, они говорили за всех остальных. О жабах и экипажах, о только что вылупившихся цыплятах и польских восстаниях, о непорядках в доме Демарестов и о том, почему кустик фиалок под деревом похож на клочок неба. Их редкие посещения отрывали Маркэнда от вживания в дом, и он ненадолго переставал наблюдать себя глазами своей матери. Ибо отец его умер, и он, Дэвид, жил теперь один с Мартой Маркэнд в притихшем доме; но взгляд отца сохранился в глазах Марты, только бурные порывы и несчастливость исчезли.

Мать присутствует в доме лишь глазами, глядящими на Дэвида. Дэвид всем своим телом здесь. Он еще мальчик. Он вырос, почти не зная дисциплины и наказаний. Теперь, после смерти отца, некому даже прикрикнуть на него или шлепнуть со зла (это не имело значения, но было бы тяжелым потрясением, если б отец сознательно выбранил его или спокойно ударил).

Мать никогда не повышает голоса, редко указывает ему, что делать. Он растет, ест, играет вместе с двумя-тремя другими мальчиками, начинает замечать девушек; тайна нежных грудей связана с тайной его матери. В школе ему скучно: уроки слишком далеки от жизни и легки, учительница из года в год все одна и та же - женщина с печальными глазами и с суровыми складками в углах рта. Изредка он читает приключенческие повести, но вообще он не любит читать. Урывками играет на скрипке. Мать облегченно вздыхает, когда он отбрасывает от себя инструмент. Он любит лес, особенно ручьи весной и просыпающуюся жизнь у холодной воды; и ему нравится выстрогать доску, сделать шкатулку для матери, починить сарай. Ему нравятся несложные механические поделки. Однажды мистер Девитт дал ему изломанный велосипед и, указав на кучу хлама в углу мастерской, сказал: "Если тебе удастся подобрать части, можешь починить его для себя". Дэвид работал несколько недель, и наконец у старой развалины завертелись колеса. Вот он выбирает для своих прогулок проселочные дороги, где может проехать велосипед, и на время забывает о лесе. Вот дороги наскучивают ему, и снова он проводит дни у ручья, наблюдая, как головастики превращаются в лягушек. Вот он работает у мистера Девитта, чинит велосипеды, косилки, швейные машины. И забывает о работе, прислушиваясь к речам старого Джо Лири, старшего механика и социалиста: "Скоро наступит время, когда вовсе не будет хозяев механических мастерских. Будет одна огромная механическая мастерская, и хозяином ее будет народ".

Из этого прежнего Дэвида Маркэнда выходит человек, пятнадцать лет проживший в городе: коммерсант, муж, отец. Но прежний не исчезает: юноша и мужчина дышат вместе в старом доме, где властвуют глаза его матери. Все в его мире стало темным. Солнце - слепящий свет, но за пределами его мира. Мир Маркэнда - земля, и от сверкания солнца она еще темнее. Даже в яркий полдень темна окрестность. Трава на лугу - движение из земного чрева земной темноты. Деревья - удары... твердость стволов, взрывы ветвей и листьев, черной землей нацеленные в небо. Дом темен: ночью, в прохладе темен; днем, на жаре - темен. И Дебора, которая взяла на себя заботу о его доме, тоже темна; ее привычная молчаливость, ее скупые слова, ее мысли все темно. В мире Маркэнда не осталось света. Он глубоко ушел в свое темное "я".

Там обитает Нечто, чьи голоса подобны дыханию ночного леса; темные шорохи, которые перемещаются, не покидая владений тьмы. Там, его мать: ее глаза и тело; иногда она говорит голосом его отца. Он объят ужасом, слыша вдруг высокий голос отца, который, то дрожа, то срываясь, выходит из груди матери. Там и Дэвид, которого она вырастила: простое создание простой ее силы и простого желания его отца. И другое Нечто есть в доме; оно выходит за его пределы, становится обширным, как земля. Оно охватывает все вокруг. Дебора тоже заключена в нем; даже Стэн, и Кристина, и коттедж их не укрылись от него. (Клара еще пока тоненький солнечный луч, заблудившийся на темной земле; но земля высасывает ее свет, гложет ее своими земными тенями, и вскоре Клару тоже покроет это Нечто.) Маркэнд чувствует, что это - единственная реальность. Холмы, где теперь шумит лето, - широко раскинутая мантия, отвращающая солнце от его темной груди. И все иные существования - лишь его воплощения и голоса.

Его земной образ... есть образ его матери, хоть это и не она... временами... хоть это и не он... говорящий голосом отца.

Я во тьме.

В глубине, у самого Корня я прильнула, согнувшись,

(Под моими ногами твой отец),

Чтобы тебя держать на свету.

Ты шел навстречу солнцу, и я

В глубине у темного Корня, и твой отец,

Согбенный под моими ногами,

Обрели свершение.

(Резкий голос отца, выходящий из груди матери.)

_Что он делает в городе?

Что он делает в городе?_

Наш Дэвид не в городе.

Наш мальчик умер с нами,

С нашим желанием.

Уход его в город

Был смертью его юности.

_Он живет в городе.

Что он в городе?_

Ничто.

_Желание не умирает_.

Желание умирает, как все, что вечно,

Умирает и пробуждается вновь.

Наш сын, дитя нашего желания,

Умер. Пробудится вновь.

(Голос Дэвида, выходящий из груди матери.)

_Мать, что ты сказала?

Я - ничто?

А жена моя, а мои дети?_

Сын, нет у тебя жены,

И нет у тебя детей.

_Мать, я люблю их.

Ты не веришь, что я люблю своего сына?_

Желание мое, что можешь ты дать своему сыну?

Ничего.

Там, где нечего дать,

Любовь - ничто.

_Ничто? Все эти годы работа, дом_...

Медленное превращение, желание мое,

После нашей смерти

В ничто.

(Голос отца, выходящий из груди матери.)

_Ничто носит много имен.

Как больно мне знать это.

Я играл ничто, носившее славные имена,

В залах, которые наполняло бездушие,

Чья ничтожность поглотила мою музыку

И меня самого! О, моя Марта!

...Поглотило меня._

Желание мое, ты сын

Нашего желания.

Через нас ты получил дыхание и жизнь,

С нами ты играл и рос - и вырос сильным.

С нами ты исчез.

Мы, которые желали, сумели создать тебя.

Но у тебя не будет жены,

И у тебя не будет ребенка,