Дело чести генерала Грязнова - Фридрих Незнанский

И Калистрат теперь лучше кого бы то ни было понимал, что полностью находится в руках Грача и, если только тот скажет слово, его тут же посадят на ножи.

Скрипнув зубами от собственной беспомощности, Тенгиз оторвал от подушки голову и поднялся с койки, отчего под ним скрипнула панцирная сетка. Сунув ноги в мягкие тапочки, прошел на второй этаж барачной постройки, где находился кабинет начальника отряда, и, даже не постучавшись, пнул ногой дверь.

Его распирали злость и ненависть, и он плевал теперь на все.

– Неплохо было бы и постучаться, – подняв голову от стола, пробурчал начальник отряда. Однако Тенгиз даже глазом не повел. Буркнул, катая на крутых скулах вздувшиеся желваки:

– Позвони заму по режиму.

– Что, срочно?

– Срочно! Разговор есть.

– А я тебе не могу помочь?

– Нет.

Видимо, почувствовав что-то серьезное, зам по режиму не стал откладывать разговор в долгий ящик и, когда Тенгиз прикрыл за собой тяжелую, обитую кожей дверь, спросил, кивнув ему на стул:

– Что за разговор? Случилось что?

Тенгиз кивнул и так же молча уставился злыми глазами на майора.

– Что?

«И он еще спрашивает что!» – злым эхом отозвалось в голове Тенгиза. Он едва сдерживал себя, чтобы только не сорваться и не заорать в морду этому самодовольному ублюдку, что по крайней мере на Кавказе так дела не делаются. И если у тебя есть возможность прикрыть человека, который работает на тебя, то его прикрывают.

– Про маляву от Калистрата слышали? – звенящим от злости голосом спросил он.

– Ну, и что с того? – майор пожал плечами. – У нас и не такое бывало. Погуляет по зоне, да и забудут про нее.

«Погуляет… и забудут…»

Он, как на больного, смотрел на развалившегося в кресле майора. «Дурак или прикидывается?»

Однако и тот и другой вариант был для него неприемлем. По крайней мере в данном случае.

– Может, когда-нибудь и забывали, – слегка повысил он голос, – да только сейчас это не тот вариант.

– Что, боишься Грача? – прищурился на Тенгиза хозяин кабинета.

– Зачем же только Грача? – обиделся Тенгиз. – Я зону боюсь. И то, что они могут меня в любой момент на ножи посадить…

Он замолчал, бешено сверкнув глазами, но и без того было ясно, что именно он хотел сказать.

– Так, может, перевести тебя временно куда-нибудь подальше от Боровска?

– Не поможет. Эта малява сейчас по всем зонам гулять пойдет. И если я здесь все еще что-то значу, то там… – И он безнадежно махнул рукой.

– Ну, и что ты предлагаешь?

– Побег.

– Сейчас это исключено, и без того на зоне убийство висит, а тут еще побег.

Тенгиз предполагал, что поимеет подобный ответ, и тут же привел свой собственный контрдовод:

– В таком случае ждите моего ареста. Я еще удивляюсь, как меня до сих пор не повязали. Но учтите! Идти паровозом и брать убийство хозяина на себя не собираюсь.

В кабинете застыла почти осязаемая могильная тишина, которую нарушил сам же хозяин этого кабинета:

– Угрожаешь?

– Нет! Просто жить хочу. Так же, как и вы все.

Зам по режиму откровенно ненавидящим взглядом уставился на Тенгиза и жестко, словно ставил точку в этом разговоре, произнес:

– Хорошо, я устрою тебе побег. Мой человек выведет тебя в верховья Боровой, и уже оттуда тебя заберет вертолет.

– А что… поближе нельзя? – насторожился Тенгиз.

– Отчего же нельзя, можно. Но ты должен будешь выполнить мою последнюю просьбу, и когда все будет сделано, получишь свои бабки.

– То есть уже в вертолете?

– Да.

Тенгиз не стал уточнять, что за дело ему предстояло провести в верховьях Боровой, и только спросил, поднимаясь со стула:

– А как насчет погони и прочего?

– Насчет этого можешь не беспокоиться. Мы своих людей не сдаем.

Глава 16

В свое старое зимовье, срубленное еще в первую осень его работы в зверопромхозе, Грязнов добрался только к вечеру, когда уже солнце падало на закат, багрянцем подсвечивая верхушки высоченных кедров, и вся природа, умиротворенная хорошей погодой, отходила ко сну. Время от времени напоминала о себе старая рана от бандитской пули, и то расстояние, которое опытные промысловики пробегали по тайге, словно сохатые, требовало от него почти полной отдачи сил. К тому же уже на подходе к зимовью он забурился в кочкатый, непролазный буреломник и, пытаясь поскорее выбраться из него, подвернул стопу. Когда же наконец добрался до приземистой охотничьей избушки, всех сил оставалось только на то, чтобы покормить Агдама, разжечь костерок да пристроить над ним треногу для котелка. А потом спать, спать и спать, забравшись в спальный мешок из оленьей шкуры и как можно удобнее вытянув ноги, гудящие от усталости. Да еще надо было набрать воды из ручейка, что журчащей змеей извивался меж обнажившихся валунов и впадал в Боровую.

Собственно говоря, если бы не этот ручеек с мшистой подстилкой по берегам, фиксирующей даже мало-мальский след, может быть, Грязнов так бы и не заметил того, что неожиданно заставило его мгновенно насторожиться. У ручейка, неподалеку от того места, где он за черпнул ведерко воды, четко обозначился внушительный след сапога. След от резинового сапога, разлапистый, с литой подошвой. И этот, казалось бы, ничего не значащий в другой ситуации факт заставил Грязнова мгновенно насторожиться.

Ни один охотник не пошел бы в тайгу, натянув на ноги тяжеленные резиновые бахилы. Мало того, что в них далеко не уйдешь, коверкая взопревшие ноги в буреломном валежнике, так можно еще и ревматизм от этой резиновой гадости заработать.

Но если здесь не охотники, которым в это время года просто нечего было делать в тайге, тогда кто?

Геологи, разбившие свой лагерь в самых верховьях Боровой? Но эти ребята, кроме привычных кирзовых сапог да дешевеньких кроссовок, ничего более не признают.

Браконьеры залетные? Но эти экипируются так, что любой промысловик слюной изойдет от зависти. И уже чего-чего, а в пудовую резину они ноги забивать не будут.

Но если это и не геологи, и не пришлые браконьеры, решившие попытать счастья в добыче пантов, тогда кто? И почему он не увидел в избушке следов или хотя бы каких-то признаков заночевавшего здесь человека?

Все эти вопросы и еще с десяток других моментально пронеслись в голове Грязнова, и он вдруг почувствовал неприятное ощущение паскудного холодка, пробежавшего по его спине.

И тут же в памяти всплыли телефонные звонки ему лично и Тайгишеву, заставившие его всерьез подумать о том, что, объявляя войну браконьерам и разного рода рогачевым, он постоянно и ежечасно должен помнить о том, что подставляется под «случайную браконьерскую» пулю. Именно такою была версия, выдвинутая в свое время следователем районной прокуратуры и закрывшая уголовное дело по факту ранения Тайгишева. Это война. Причем война не на жизнь, а на смерть. Он уже знал, что, отстаивая свои собственные интересы, эти люди не остановятся ни перед чем.

– Господи, помоги и пронеси! – мысленно перекрестился Грязнов и, все так же сторожко наблюдая за кустами смородинника, которым густо порос противоположный берег ручья, выдернул из прозрачного потока ведерко с водой, неторопливо распрямился, поднялся в полный рост.

Ежели кто и следит сейчас за ним из схрона, то важно было сделать вид, будто он, Грязнов, ничего не заметил.

И так же неторопливо, стараясь не расплескать воду из ведерка на осклизлых камнях, он направился к избушке, надежно скроенной и удобно примостившейся в глубине небольшой зеленой поляны, которую обрамляли высоченные кедры вперемешку с лиственницей и сосной.

Однако изобразить именно эту вальяжность оказалось труднее всего. Пока он шел к спасительной избушке, держа в руке ведерко с ключевой водой, покрылся жарким липким потом, почти явственно ощущая спиной вороненый ствол охотничьего карабина, нацеленного ему промеж лопаток. И мысленно проклинал себя, что оставил в избушке Агдама. По своей собачьей глупости тот бы сразу бросился в ручей, взбаламутил донным песком прозрачную, кристально чистую воду ручья, который начинался чуть выше по течению Боровой из какого-то горного ключа.

– А может, и хорошо, что не взял? – пробормотал Грязнов и невольно вздрогнул от звука собственного голоса. Сказывалась привычка говорить с самим собой и разговаривать с собакой, когда он надолго уходил в тайгу.

Перехватывая довольно тяжелое ведерко другой рукой и как бы разминая затекшую кисть, он оглянулся и обшарил глазами кусты смородинника. Однако нигде даже веточка не колыхнулась, и он, не углядев ничего подозрительного, уже спокойнее пошел к избушке. Думая в то же время о том, что если бы тот хмырь, оставивший след резинового сапога у ручья, задался целью убить его, Грязнова, то уложил бы еще там, на камнях, когда он зачерпывал ведерком воду из ручья. Более удобного для убийства момента трудно было дождаться.

«Выходит, не пробил еще час», – угрюмо усмехнулся Грязнов и вдруг подумал о том, что, может, его и спасло сейчас от пули то обстоятельство, что он не взял с собой хоть и смышленого, но еще по-щенячьи непослушного и оттого слишком уж ребячливого Агдама. В силу своих охотничьих кровей тот бы непременно, поддавшись таежным запахам, бросился от ручья к прибрежным кустам, в считанные минуты обшастал бы кромку таежной подковы, которую обрамлял густой березняк, и спугнул бы стрелка.