Дело чести генерала Грязнова - Фридрих Незнанский

– Это нас с тобой – без хлеба с маслом? – хмыкнул Проклов. – А их, бедолаг, просто без хлеба?

– То-то и оно, – согласился Рогачев. На его щеке дернулся нерв, и он негромко добавил: – Хлеб с маслом – оно бы черт с ним, можно было бы и поутихнуть на время, пока весь этот сыр-бор не успокоится, но здесь опасность в другом.

– Думаешь, может натравить следаков из генеральной прокуратуры?

– По крайней мере, лично я этого не исключаю. И вот тогда-то, Максимушка, и нам с тобой небо в клетку покажется. Я уж не говорю о наших людях в «семерке».

– Конкретно! Что предлагаешь?

– Надежный человек нужен! – уклончиво ответил Рогачев.

– Человек… надежный… – Проклов оторвал глаза от пустой рюмки и пронзительным взглядом уставился на Рогачева: – Надежный, говоришь? Такой, чтобы белку в глаз?

Рогачев молча кивнул.

Какое-то время Проклов мысленно переваривал предложение хозяина кабинета и наконец негромко произнес:

– Что, поучить малость нашего генерала хочешь?

Рогачев усмехнулся, и на его широком лице застыла жесткая гримаса.

– Зачем же… поучить? Он и без нас с тобой все академии давно прошел.

Они оба еще боялись произнести слово «убийство», но оно и без того уже витало в воздухе.

– А ежели прокуратура копать начнет? – после долгого молчания засомневался Проклов. – Все-таки одно дело – «случайный выстрел», как это было с Тайгишевым, и совсем иное…

Он не договорил, но и без того было ясно, что на этот раз будет более сложно вывернуться из цепких лап того же Рябова, не говоря уже о хабаровских следаках из прокуратуры. Однако Никита Макарович успокоил его:

– Если ты насчет будущего следствия, то можешь забыть про него. Пока районным прокурором мой племяш, все будет так, как я скажу. Тем более что на нас с тобой никто никогда не подумает. К тому же этот мусорок московский столько врагов по району и в своем хозяйстве нажил, что желающих поквитаться с ним на дюжину охотоведов хватит.

Помолчал немного и добавил, поднимаясь с кресла и ставя на журнальный столик еще одну бутылку французского коньяка:

– Я уже думал об этом, много думал. Именно по этому следу, по следу обиженных пятигорским охотоведом людей, мой племяш и пустит своих нюхачей.

Рогачев говорил что-то еще и еще, а в сознании Проклова осело одно-единственное слово, произнесенное хозяином этого кабинета, – «поквитаться». Выходит, Никита Макарович был даже покруче, чем его знал он, Проклов. И не «поучить» намеревался он пятигорского охотоведа, а крест на нем поставить. Чтобы впредь под ногами не болтался, мешая «развивать российско-китайское сотрудничество». И резон у него был прямой: дело-то прогорало многомиллионное.

«Поквитаться…»

Он не ослышался, нет. Зная характер Рогачева и его упертость в задуманном, можно было догадаться, что в случае отказа Проклова в содействии он сможет найти исполнителя и без его помощи. Это, конечно, освобождало Проклова от лишней головной боли, но этот же отказ мог обернуться и отчуждением хозяина района от директора ДОКа. Мол, кишка тонковата у директора комбината на серьезные дела. Но именно подобный вариант их взаимоотношений как раз и не устраивал Максима Петровича. Ему, Проклову, нужен был всесильный хозяин района, а Рогачеву – человек, на которого он мог бы рассчитывать в самых рискованных делах.

Все это у него пронеслось в голове в считанные доли секунды, и Проклов согласно кивнул, мол, на том и стоять будем. Единственное, правда, о чем он заикнулся, это о деньгах.

– Сколько? – только и спросил Рогачев.

– Пока не знаю, но…

– В таком случае постарайся выяснить как можно быстрее… Короче, так! Времени у меня для этого не осталось! Боюсь, как бы он не подключил к нашим с тобой кедровникам кого-нибудь из своих людей в Москве, из той же президентской команды. А если подключит, то мои узкоглазые компаньоны могут и в штаны наложить. Это, как сам понимаешь, не в наших с тобой интересах.

Распрощавшись с Рогачевым и сев в машину, более осторожный директор боровского ДОКа, научившийся брать не только нахрапом, но и выжидать, догадывался, что сейчас самое бы время притихнуть малость Никите Макарычу и, возможно, даже сдать какие-то свои позиции, чтобы в более удобный момент единым махом наверстать упущенное. Однако в Рогачева словно бес вселился или крыша поехала, как ныне стало модно говорить. Хозяин района не только не желал идти в отступную «перед зарвавшимся мусором», но к тому же еще и настаивал на сиюминутной заброске бригады вальщиков-зэков в верховья Боровой. И уже поднимая «на посошок» янтарный коньяк, с сумасшедшинкой в голосе приговаривал: «Нам бы только в бой ввязаться, а там уж…». Судя по всему, годы партийной работы не прошли для Никиты Макарыча даром, и отдельные цитаты из работ Ленина он умело приспосабливал к своим личным проблемам.

Впрочем, на все это директору комбината было глубоко наплевать, если бы вконец свихнувшийся на собственном всесилии хозяин района не настаивал на скорейшем «решении проблемы» с пятигорским охотоведом.

– Что, нет человека – нет проблем? – уже стоя на пороге кабинета, подковырнул его Проклов.

Рогачев скользнул по его лицу настороженным взглядом и так же негромко произнес:

– Можешь считать, что так и есть. И могу заверить тебя, что тот человек, который первым высказал эту мысль, был далеко не последним человеком в этом мире.

Неуютно чувствовал себя все эти дни и Тенгиз. И причиной тому был Грач, откровенно и нагло заявивший о своем праве на паханство в «семерке».

От кумовских чертей, которые подкармливались от его стола, он уже знал всю подноготную Грача, которой хватило бы не только на «объективку» или отрядную характеристику, но и на полное «личное дело», и эта информация не могла его не тревожить. Даже после той зачистки на зоне, которая прошла в «семерке» после убийства нового хозяина и когда он, Тенгиз, вновь стал подниматься на ноги, Грач не оставлял мыслей о своем паханстве. И, судя по тому толковищу шестимесячной давности, которое состоялось в камере ШИЗО, стало окончательно ясно, что Грача уже ничто не остановит.

Грач был авторитетным вором, пользовался поддержкой «воров в законе», и, затребуй он вдруг большой воровской сходняк, на котором будет поставлен вопрос о паханстве, его тут же выберут смотрящим. А заодно объявят и «вором в законе». И залогом тому были даже не личные качества Грача, хотя и этого у него не отнять, а тот раскол на славянское крыло и южан, которым воспользовался Грач.

И в этом отношении Грач мог оказаться той самой проходной шашкой, которая в одночасье могла прорваться в «дамки».

Понимал это и прежний кум, майор Готовой, увидевший прямую опасность не только для себя лично, но и для всей «семерки». Этот ушлый, многоопытный жучило, любивший время от времени втолковывать лагерным мужикам, что «закон – что дышло: куда поверни, туда и вышло», и поимевший от этого погоняло Дышло, лучше всех понимал, что без пахана на зоне, с которым он имел бы взаимный контакт, ему не справиться с блатными и отрицаловкой, которых надо было постоянно держать в ежовых рукавицах. И то, что он через своих чертей донес до Тенгиза полную информацию о Граче, говорило о многом.

Этим самым он откровенно развязывал Тенгизу руки и давал понять, что он полностью на его стороне.

Впрочем и Дышло можно было понять. Он боялся перемен на зоне, которые полгода назад принес в «семерку» новый, еще не изученный им хозяин, полковник Чуянов. Однако он, видимо, даже не сомневался в том, что стоит только Грачу опериться и заявить свои права на паханство, как блатные и отрицаловка тут же поднимут головы. И этого, пожалуй, он боялся более всего.

Боялся он того, что и Тенгиз потеряет свое влияние над мужиками, которые практически за бесплатно пахали не только на комбинате, но и валили тайгу. А это уже полный крах, который куму не простят ни хозяева района, от которых кормился не только он сам, но и его товарищи-офицеры из администрации колонии.

Боялся Тенгиз и нового хозяина, который полгода назад принял «семерку» и о котором ходили самые неприятные для кума слухи. Честен, мол, и подношений не берет, а потому будет наводить порядок по-своему. И когда Тенгизу надежные люди подсказали, что кум, зам. начальника по режиму и еще кое-кто из администрации спят и видят, как бы избавиться от Чуянова, он разработал план, когда одним выстрелом, точнее говоря, единственным ударом заточки в спину Чуянова, он убивал сразу нескольких зайцев.

И все бы ничего, если бы не Грач. Ну кто мог предполагать, что этот достанет Калистрата в хабаровском СИЗО и заставит его накатать маляву, зачитав которую, против него, Тенгиза, и его пристяжных ощетинилась вся зона!

И Калистрат теперь лучше кого бы то ни было понимал, что полностью находится в руках Грача и, если только тот скажет слово, его тут же посадят на ножи.

Скрипнув зубами от собственной беспомощности, Тенгиз оторвал от подушки голову и поднялся с койки, отчего под ним скрипнула панцирная сетка. Сунув ноги в мягкие тапочки, прошел на второй этаж барачной постройки, где находился кабинет начальника отряда, и, даже не постучавшись, пнул ногой дверь.