Роман, написанный иглой - Вали Гафуров

Не знаю, как дальше будет, но пока Ильяс-ака держится молодцом.

Опять сбилась с мысли, не досказала о разговоре с Ильясом-ака! Пообещав бросить пить, он вдруг хорошо так, как ребёнок, улыбнулся и пробасил: «Соловейчик, сестричка моя. Я очень и очень рад тому, что не только я один забочусь о тебе. Оказывается, вы с Рустамом под счастливой звездой родились. Вот… получай».

Он протянул мне письмо. Чужой почерк, с фронта!.. Мне чуть дурно не сделалось. Ильяс-ака засмеялся:

«Не бойся, Соловейчик. Хорошее письмо. Видишь, оно уж вскрыто. Можешь надавать мне пощёчин, но я это письмо уже прочитал. Я очень любопытный».

Ещё одно чудо, Рустамджан! Я получила письмо от твоего командира взвода. Теперь я всё-всё о тебе знаю, хороший ты мой. Поклонись от моего имени Ибрагиму-ака. Очень низко поклонись. Так, чтобы шапка с головы свалилась! Ведь это он и Ильяс-ака вернули мне счастье. Спасибо, спасибо судьбе, что она свела нас с добрыми людьми!

Твоя, навеки твоя

Мухаббат.

Рустам читал, перечитывал дорогое письмо и никак не мог успокоиться. Неужели все переживания, бессонные ночи позади! До чего же всё, оказывается, просто! Глупые, глупые мы. Стыдно подумать, до чего глупые. Парень лежал в прокопчённой дымом сырой землянке, на жёсткой соломенной постели, а ему казалось, что он, нежно взяв за руку Мухаббат, бродит по прекрасному саду, окутанному нежно-розовой пеной цветущего урюка… Вот они подошли к арыку, наклонились над весело журчащими струями.

Бах!.. Бабах!..

Грянул взрыв, другой. Третий совсем близко ахнул. Стены землянки дрогнули, опрокинулась гильза от сорокапятимиллиметровки, в край которой был зажат фитилёк, освещавший землянку. С низкого потолка посыпалась глина. Разведчики заворчали.

— Проклятый фриц! Поспать не даст!

— Беспокоится, падло.

— Жарит в белый свет, как в копеечку.

Рустам вскочил, поставил на место гильзу-светильник, поправил свой автомат, висевший на деревянном колышке, вбитом в стену. Пахнуло холодом, и в землянку, тяжело грохоча сапогами, спустился лейтенант Исаев — весь в квёлом снегу и земле, улыбающийся неизвестно чему. В руках он держал исковерканный полевой бинокль.

— Ах, шайтаны, какую хорошую вещь испортили! Возле самой землянки накрыло. Даже свиста мины не слышал. Просто бах — нету бинокля.

Злосчастный бинокль пошёл по рукам. Разведчики разглядывали разбитые окуляры, свороченный на бок винт настройки на фокус, ругали на чём свет стоит «поганцев-фрицев», но никто и словом не обмолвился о смертельной опасности, которой только что подвергся их командир. Бинокль, когда в него угодил осколок мины, висел у командира на груди! Разведчики привыкли, как они острили, гулять под руку с «костлявой», и вообще у них считалось дурным тоном охать и ахать по поводу пережитых опасностей. Пронесло — и ладно.

Рустам подошёл к лейтенанту, помог снять телогрейку, стряхнул с неё землю и снег, слил из котелка на руки. Исаев утёр раскрасневшееся лицо вафельным полотенцем, шутливо сказал Рустаму, не сводившему е него восторженных глаз:

— Что уставился, земляк?

Парень открыл рот, беззвучно зашевелил губами. Поставил котелок на земляной столик, помолчал и вдруг, прерывисто вздохнув, произнёс по-узбекски:

— Получил письмо от Мухаббат. Она очень просила, брат, Ибрагимджан, низко-низко поклониться тебе, так, чтобы шапка с моей головы свалилась.

Исаев расхохотался, сорвал с Рустама ушанку.

— Рахмат, земляк. Вот видишь, свалилась шапка. Хош. И пожалуйста, не надо красивых слов. Помнишь, как у Шекспира?.. «Слова, слова, слова!» Ты ведь учитель, должен знать Шекспира, а?

Рустам схватил Исаева за руку, молча сжал изо всех сил, потряс. Лейтенант шутливо скривил губы.

— Осторожно, земляк, пальцы сломаешь. Ай да Шакиров! На пользу тебе солдатский харч. Крепким парнем стал, прямо палван… Да оставь в покое мою руку, тебе говорят!

Ибрагим накинул на плечи шинель, вышел из землянки. Следом за ним шагнул Рустам. Они прогуливались молча. К ночи вновь ударил мороз, осветительные ракеты, взлетавшие над передним краем, сияли неживым синюшным огнём. Рустаму почему-то казалось, что он попал в сказочную страну, где все люди, вещи, предметы ласково улыбаются, а рыжий человек в заношенной форме лейтенанта — никакой не лейтенант, а волшебник, добрый волшебник. Рустаму хочется сказать волшебнику многое. Но слова не слетают с губ — они радостно звенят в сердце.

Молчание нарушил Исаев.

— Значит, дома всё в порядке, а, земляк?

— Спасибо… Спасибо!..

— Опять за своё! — рассердился Исаев, — Хоть ты и учитель, а фантазия у тебя не богатая. Заладил одно и то же.

Вновь зашагали молча. Под сапогами похрустывал снег. Просвистела шальная мина, грохнул взрыв.

— А… проклятая! — ругнулся Исаев.

Рустам взял под руку Ибрагима, тихо спросил:

— Ибрагим-ака… Извини… Скучаешь по жене, по сынишке, да?

Исаев ответил не сразу. Долго о чём-то думал.

— Великое это счастье — иметь возможность скучать. Понимаешь, Рустамджан, что я хочу сказать?.. Карпаков, бедняга, это хорошо понимает. Ни родных у него, ни… Счастливчики мы с тобой, земляк. Однако хватит лирики. Мне в штаб полка надо заглянуть. Прощай, счастливчик.

Ибрагим Исаев зашагал в темноту. Рустам прислонился спиной к заиндевевшей берёзе, вскинул лицо к небу, на котором зажигались первые звёзды. Как хорош мир! До чего замечательно жить.

Из землянки разведчиков показались два силуэта. Рустам сразу же узнал высокую фигуру Туманова и кряжистого Карпакова. Они подошли к Шакирову. Туманов сказал грубовато:

— Любуешься красотами природы? Айда в землянку. Там не так красиво, зато спокойнее.

— Шагай за нами, — добавил Валентин Карпаков.

Забота боевых друзей растрогала Рустама. Он обнял их за плечи.

— Ребята, красота какая вокруг!

— Тебе сегодня всё — красота. Знаем и поздравляем. Хоть по-своему, по-узбекски говорил ты с лейтенантом, а мы всё равно поняли. Образованные, — Карпаков помолчал и добавил: — Завидую я тебе. По-хорошему завидую.

Они вернулись в землянку. Рустам лёг, закрыл глаза. Ему казалось, что он парит в воздухе. До чего же хорошо! Мир прекрасен. И зачем только существует на свете война? Вчера одному солдату снарядом оторвало обе ноги. Солдат шёл в санбат, его мучила зубная боль. Шёл из окопов в тыл. Какая нелепость! Будь проклята, война!.. Впрочем, что это я? Совсем ум за разум зашёл. Ведь мы защищаем свою страну. Как можно просто так говорить — проклятая война?! Проклятый Гитлер! Это он выпустил злого, кровожадного джинна войны из бутылки. А наша война — справедливая, благородная война. Правильно в песне поётся. «Пусть ярость благородная вскипает, как волна. Идёт война народная, священная война!»

Кто-то тронул Рустама за рукав. Парень открыл глаза и увидел Валентина Карпакова.

— А ты даже похорошел, Шакиров, — произнёс Валентин и улыбнулся. — Добрые вести красят человека. Факт.

Рустам благодарно пожал руку друга. Помолчали. Подошёл Туманов. Завязался разговор, тихий, вполголоса.

— Когда человек счастлив, — раздумчиво произнёс Туманов, — он горы своротить может. Силы у него, как у сумасшедшего.

Карпаков и Шакиров рассмеялись.

— Чего гогочете? — Туманов сделал вид, что рассердился, но не удержался от улыбки. — Я что хотел сказать? Хорошо, когда человек счастлив. И очертя голову, без пользы для дела, в пекло нечего лезть. Понятно? Знаю я Шакирова. Сейчас ему, как пьяному, море по колено. Начнёт куролесить, храбрость свою без нужды показывать. А для разведчика это самое гиблое дело. Правильно меня поймите.

— Поняли, поняли, — отозвался Карпаков. — Если верить твоим словам, счастливый человек — сумасшедший псих и ещё вроде пьяного.

— А ну тебя!.. — махнул длиннющей рукой Туманов. — Всё шуточки! Я серьёзно говорю, — он положил ладонь на колено Рустама. — Сейчас нет человека счастливее тебя, Шакиров. Береги своё счастье.

— Может, демобилизуем его, а? — деловито осведомился Карпаков.

Туманов ответил в тон:

— Нам с тобой тоже не грех демобилизоваться. Пустячок, брат, мешает — война.

Карпаков не унимался.

Или другое предложение. Отправим нашего счастливчика в военный санаторий. Пусть он там отдыхает, укрепляет организм манной кашей. А как только союзники второй фронт откроют…

Валентин не договорил. Рустам схватил его за ногу, свалил, подмял под себя и, хохоча от избытка чувств, в шутку, но довольно больно, принялся тузить приятеля, приговаривая:

— На союзничков надеешься? Пустоголовый мечтатель. Я покажу тебе, как лучших друзей манной кашей кормить. Второго фронта захотелось. Жди! Политически отсталый ты человек, Карпаков. А отсталых, как известно, бьют!