Порыв ветра, или Звезда над Антибой - Борис Михайлович Носик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В столь же решительно-романтическом духе были написаны молодым Никола сорок страниц его очерка «Голь Атласа», из которых скромному бельгийскому католическому журналу «Блок» пригодились не слишком многие. Зато соученик Эмманюэль прислал Никола гонорар, так что в марте Никола гордо-обиженно написал отцу, что он не нуждается (или почти не нуждается) в деньгах:
«Жан и Алэн здесь и оба работают. Я ничего не слышал от Брувера и доволен, что от него ничего не слышно. Я ему отослал одну работу, которая мне самому не нравится и в этом месяце непременно вышлю другие, и я никогда не обещал ему выслать немедленно. Если он недоволен, то мне помнится, что он сам учил меня проявлять в любой работе терпение. Надеюсь, что к концу этого месяца у него больше не останется причин для неудовольствия.
…За мои статьи в «Блоке» мне заплатили 400 франков. Я уже давно живу как можно экономнее и надеюсь, все будет в порядке. Когда я сделаю работы для Брувера, я буду здесь продавать рисунки, а также отвезу их в Марракеш на продажу».
Комментаторы писем так и не сообщают, что получил Брувер год спустя и получил ли он вообще что-нибудь… Бедный господин Фрисеро!
О письмах де Сталя писали видные французские искусствоведы, в частности, Андре Шастель, который говорил, что в письмах своих де Сталь предстает «в чистом виде»:
«В них Сталь в своем возбуждении, в своих странствиях, своих столкновениях, своих декларациях и принципах, своем неистовстве, в своих сомнениях, во всем, что в эпоху Ренессанса называли ужасом громадности. Невольно приходит в голову сравнение с Ван-Гогом…»
Мартовских писем Никола за тот год сохранилось много. В марте он перенес приступ лихорадки, несколько дней пролежал в постели и вообще был взбудоражен более обычного. Они перебрались, все трое, из Марракеша на запад к морю, в прелестный Могадор (нынешняя Эссауира), город (может, единственный из марокканских городов) построенный по плану – пленным французским архитектором.
Сладостная Эссауира! Увижу ли я тебя когда-нибудь снова… Океанский ветер дарит здесь веянье прохлады даже в самые жаркие дни. Он разносит запах цветов и свежей древесной стружки из лавок здешних ремесленников, которые целый день что-то режут из туи или из лимонного дерева под всхлипы музыки (где арабской, где французской, а где и американской). Городок с его нарядно синими ставнями и цитаделью напоминает то Испанию, то французский Сен-Мало. В симпатичном здешнем порту пахнет рыбой. Валяясь там без дела на груде старых рыболовных снастей, да и позже, попивая мятный чай в кафе на уютной главной площади или на холме под стеной цитадели, так славно было толковать о том о сем со здешними рыбаками, еще не забывшими французский…
Впрочем, героя нашей книги, похоже, не радовали больше ни Марракеш, ни Аит Кебир, ни Могадор. Мама Шарлотта из дождливого Брюсселя просит его написать о синеве африканского неба, о ленивой истоме жаркого полдня, об экзотическом Марракеше, а Никола раздраженно отвечает, что они с Шарлоттой, вероятно, по-разному видят этот мир, где копошатся кучей все эти марокканцы, неинтересным и тяжким трудом зарабатывающие на жизнь и вечно толкующие о деньгах, лишь изредка поднимая взгляд к минаретам… А вот он, Никола, и его друзья учатся рисовать, копируя по очереди присланные им репродукции Монэ или Хокусаи…
Письмо обеспокоенной маме Шарлотте, которая лишь хотела его развлечь (уж она-то знает, как трудно ему весной), Никола завершает вполне раздраженно:
«Ну, хватит мне писать, ибо моя сладостная жизнь складывается из того, что я работаю, я нервничаю, я читаю, а работа моя имеет мало общего со сладостной истомой страны. Спокойной ночи, мама, крепко целую. Никола».
В те же дни Никола пишет письмо Аликс Голди и поздравляет ее с пасхой, особо напоминая о русской пасхе, о духе своей родины, России.
В том же марте он пишет второе письмо отцу. Переписка с отцом – это бесконечный (теперь уже почти до полного разрыва) спор о трудах, об учебе, о возвращении домой, об искусстве, о невыполненном обещании и долге перед бароном Брувером, о прочих вполне вероятных долгах, в которых, не дай Бог, мальчик может запутаться. В письмах сына к отцу новые заверения в том, что он, Никола, трудится не покладая рук и добивается новых успехов:
«Милый папа, большое спасибо за доброе письмо…
… Сегодня спокойный вечер. Уже восемь часов. Жан еще копирует репродукцию Клода Моне, которую я копировал днем. На стене у нас эстамп Хокусаи. Он не только дарит радость красок нашей комнате, но и вносит правила жизни, учебы.
Я рад сообщить вам, что работа моя продвигается. После болезни я как бы обновил кожу (меня лихорадило, была боль в печени, но несколько дней, проведенных в постели, диета и изрядная доза хинина восстановили здоровье). Я лучше сознаю теперь, к чему я пришел и что мне делать. Что нужно в результате ожидания, а не вдруг достигать цели,
Нужно продвигаться к цели, ясно видя впереди горизонт. Нет нужды говорить об отпущенном мне в кредит «времени», да и Брувер ведь, что бы он ни говорил, не любит незрелых плодов. В Маракеше это все меня беспокоило и я непосильно напрягался и уставал. Сегодня меньше беспокоюсь и отдаю работе сколько остается жизненных сил. Одно это и важно, побольше живости в работе и все будет к лучшему в этом лучшем из миров.
Будь уверен, папа. Я работаю. Из ничего ничто и не возникнет, как говорили древние греки.
Я знаю, что жизнь моя будет странствием по неизведанному смутному морю, именно поэтому я должен сооружать свой корабль прочным, а он еще не построен, папа. Я еще не отправился в это плаванье, медленно, по частям я строю, мне понадобилось шесть месяцев провести в Африке, чтобы понять, о чем на самом деле идет речь в живописи. Поглядим, что дадут мне следующие шесть месяцев, и большего я просто не могу вам обещать.
На этом я прощаюсь с вами, папа. Пишите мне несколько строк время от времени, мне это принесет радость.
Сейчас ведь, кажется, пасха».
И дальше – латинскими буквами, но по-русски, точнее даже по церковно-славянски «Khristos voskrese»: «Христос воскресе – целую вас трижды. Никола».
Переписка отца и сына была безнадежным спором. Задним числом можно отметить, что они оба не ошибались в самых светлых и самых страшных своих ожиданиях, надеждах, предчувствиях – и любящий, трезвый, такой щепетильно честный работяга,
