Порыв ветра, или Звезда над Антибой - Борис Михайлович Носик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы с серьезностью привели это сообщение целиком не только чтоб просветить вас по поводу знакомого сюжета, но и оттого, что следующего упоминания творчества де Сталя в печати придется ждать долгие годы… Как, впрочем, и первых всплесков его творчества.
Лукину удалось продать на выставке свои гуаши, а какая-то юная бельгийка купила сразу две иконы де Сталя. Это была дочь богатого дельца и мецената барона Жана де Брувера. Барон, успевавший следить и за бельгийской, и за европейской живописью, приметил таким образом молодого Никола и пригласил его участвовать в росписи своего охотничьего дома недалеко от Брюсселя. Что же до Ростислава, то и для этого русского скитальца поездка в Брюссель имела вполне благоприятные последствия. Он записался на курс в Академии художеств, завел много друзей среди столичных студентов и студенток, получил бельгийское удостоверение личности и вообще на долгие годы связал свою судьбу с Бельгией. Это уж намного позднее он отыскал свой рай на земле (свой «Божий дар») в глухой деревушке Шампани, где его память и сегодня чтут «Друзья Лукина» и где всегда открыты двери его музея. Но отчего же эти «друзья Лукина» так долго не хотели рассказать мне об отношениях Ростислава с Никола? Мало-помалу из всех рассказов и чтения мемуаров понял я, что Лукин был обижен надменностью, высокомерием, а главное ненадежностью студента-барона. То, что люди терпимые называют фантазерством, мифотворчеством, странностями художественной натуры, простак Лукин с типично русским максимализмом называл бахвальством и враньем. Французы (а может, и бельгийцы) вообще гораздо терпимее относятся к вранью, чем русские. Русских оно обижает. Лукина обидела вся эта история с брюссельским бесплатным жильем (за которое и заплатил из своих грошей Лукин), с «шикарным залом», с «дружеской поддержкой»… Лукин вспоминал позднее, что полученные им от родителей деньги Никола тратил с небрежностью, что он мало занимался живописью. Вообще редко работал, где-то шлялся по ночам… Нищий труженик Лукин не оценил ни «аристократических манер», ни «богемности» золотой молодежи из Юкле. Как не смогли оценить их родители Никола. В старости он и собственные брюссельские годы вспоминал как «богемные». Конечно, в нашей шампанской глуши название Брюссель звучит не слабее, чем Лондон или Лос-Анджелес…
Закончилась история совместного проживания двух русских художников на брюссельской рю дю Норд вполне по-сталевски, по-баронски. В один прекрасный день Никола и вовсе исчез. Ростислав больше никогда его не видел, но три недели спустя он получил от разгульного студента впечатляющий знак внимания. Открыв однажды поутру дверь их квартиры, Лукин обнаружил перед дверью большого омара на блюде и записку «Приятного аппетита!» Может, омар должен был служить компенсацией за квартирную плату… А может, проходивший мимо с веселой компанией Никола не знал, куда девать омара. Остается гадать…
В старости Лукин не раз рисовал картинки с омаром и с запиской на блюде. Вероятно, в старости, в тихой Шампани воспоминания о его брюссельской молодости (ему было тогда чуть больше тридцати), о недолгих студенческих годах казались ему трогательными. И все же, рассказывая об этих годах своим ученикам, русский старик упрямо называл молодого барона не «фантазером» или «выдумщиком», или «мифотворцем», а «вралем», «брехуном» и «хвастуном». Ох, эта русская нетерпимость! Помнится, и сам я, попав впервые надолго в Париж за середину земной жизни, долго не мог привыкнуть к здешним обычаям. Я в ту пору еще приносил свои сочинения в парижские издательства. И никак не мог привыкнуть к тому, что едва завидев незнакомца, издательская секретарша (как правило, похвально длинноногая и длинноносая) без лишних расспросов приветливо говорит: «Оставьте ваш номер, вам позвонят!» Тебе не позвонят никогда.
Что до Никола, то он пронес это свое «мифотворчество» через все жизненные испытания…
Брюссельский эпизод «первой выставки» с неизменностью приходит в голову искусствоведам, которые пишут о последнем периоде творчества де Сталя. «Это у него от иконы! – восклицают историки искусств, – И это у него от иконы! И это от иконы! А это частично от иконы!»
Ну, а иконы частично от Лукина тоже. Так что в ряду знаменитостей, повлиявших на творчество нашего героя (Маньели, Домела, Брак, Ланской, Шарден, Эль Греко, Кандинский…), можно упомянуть и скромное имя нашей деревенской знаменитости Ростислава Лукина, которого в деревнях на речке Об звали по-просту Рости.
Глава 12. Прощание со второй родиной и второю семьей
С приближением весны молодому де Сталю было все труднее усидеть на месте. Жил он то там, то сям, жил, где разрешат заночевать бесплатно. Был вечно в долгах и вечно искал, у кого бы занять. А в апреле сходил во французское консульство со своим «нансеновским» паспортом эмигранта и заказал визу для путешествия по Марокко. Экзотическая эта страна была уже давно облюбована европейскими художниками. Делакруа странствовал здесь за сто лет до молодого де Сталя, а уж после Делакруа…
Автор этих строк, хоть и не был художником, рвался в Марокко чуть не через полвека после нашего героя и тоже с трудом выпросил визу (советский паспорт из широких штанин внушал чиновникам столь же мало доверия, как нансеновский). Впрочем, на этом сходство между автором этих строк и его героем, признаю, кончается, и все же могу свидетельствовать: чудная страна, это Марокко!
Летом 1936 года Никола собрался уезжать в Марокко с друзьями-художниками Аленом Остратом и Жаном ван Катом, однако путешествовать ему было пока не на что. Родители идею нового далекого странствия не поддержали. Эмманюэль Фрисеро считал, что, закончив продолжительный курс наук и завершив путешествие, человек должен работать, а не путешествовать снова. К тому же отцу не показалось, что долгие, дорогостоящие странствия по Испании и Франции многому научили его приемного сына. Брюссельский же беспутный образ жизни Никола не одобрял ни один из членов семьи, даже старушка-няня.
Неизвестно, что стало бы с планами африканского странствия и как вообще сложилась бы в дальнейшем жизнь Никола, если бы вдруг не подвернулся молодому де Сталю и его друзьям богатый благодетель-меценат. Это был все тот же преуспевающий делец, коллекционер и тонкий ценитель искусства барон Жан де Брувер. Он уже заказывал стенописи де Сталю, и молодой художник-аристократ произвел благоприятное впечатление и на самого барона и на его юную дочь. Барон де Брувер был неутомимый искатель талантов. К тому же он верил в русские таланты.
Впервые имя барона де Брувера я услышал в
