Благородный топор. Петербургская мистерия - Р. Моррис

— Это и есть Ратазяев? — догадался Порфирий Петрович.

— Он, — кивнул князь.

— А он старше, чем я представлял, — сказал следователь, задумчиво поглядев на титулованную особу. Что же, интересно, может связывать юного аристократа с немолодым уже актером? И каким боком причастен к их компании Заметов?

— Как, кстати, продвигается следствие? — живо поинтересовался князь.

— Ничего, идет понемногу, — Порфирий Петрович слегка помедлил, прежде чем обратиться к аристократу с подобающим титулу почтением, по имени-отчеству — Макар Алексеевич.

— Но Ратазяева-то нашли?

— Вам ничего не говорит такое имя: Константин Кириллович Говоров?

— Говоров? Где-то, кажется, слышал-с.

— Он некоторым образом знаком с вашим другом Ратазяевым.

Щеки у князя зарумянились.

— Вообще-то у Алексея Спиридоновича знакомств было множество. Просто он не всем меня представлял-с.

— А вы, кстати, не подскажете, где бы мы могли найти этого самого Говорова? Мы весьма заинтересованы в разговоре с ним. Возможно, он располагает и сведениями, относящимися к исчезновению вашего друга.

— К сожалению, ничем не могу помочь. Разве что вот эту фотографию оставить.

— А Виргинский? Павел Павлович Виргинский, студент? Вы такого не знаете? — Князь в ответ лишь пожал плечами. — Фамилию Ратазяева мы нашли в некоем документе, относящемся к Виргинскому.

— Нет. О таком не слыхивал-с.

— Что ж, и на том спасибо, — задумчиво пряча фотоснимок в нагрудный карман, поблагодарил Порфирий Петрович. — Нам любая крупица на пользу.

Хотя в душе он не ощутил ничего, кроме разочарования. И уже рассеянно смотрел куда-то собеседнику через плечо.

— Ратазяев Алексей Спиридонович, тот самый исчезнувший актер, — сказал Порфирий Петрович, выкладывая снимок Никодиму Фомичу на стол.

— Где-то я его и вправду видел, — призадумался главный суперинтендант, рассматривая фото. — В какой-то постановке. Хотя столько лет прошло.

— Есть приказ прокурора расследовать его исчезновение. — Никодим Фомич на это степенно кивнул. — Надо бы, чтоб кто-нибудь из ваших обошел с этой карточкой трактиры возле Сенной. По словам Виргинского, бумагу Ратазяев подписывал в одном из тамошних кабаков. Начать следовало бы с Сенного рынка и уж дальше плясать от него.

— Что ж, кажется, подходящее занятие для нашего Салытова. Порфирий Петрович с чуть заметным кивком дрогнул ресницами.

— При расспросах неплохо бы ему еще и упоминать фамилию Говорова.

— Не вижу к тому противопоказаний, — не стал возражать Никодим Фомич и о чем-то задумался, поджав губы. — А вы знаете, — сказал он наконец, — Виргинский-то ваш на волю просится.

— Странный он юноша. Непредсказуемый, — произнес Порфирий Петрович, прикуривая.

— Что ж в том странного, на свободу стремится.

— Какая же это свобода, мытарствовать да голодать. Здесь его хотя бы кормят.

— Он, кажется, одно время юриспруденцию изучал? Вот, видно, из лекций в правах своих и поднаторел. Обвинения же против него не выдвинуто? А потому, если вникнуть, удерживать мы его не можем. Что же касается исчезновения Ратазяева, так вы, Порфирий Петрович, преступного деяния в том пока не установили. А по делу того карлика, так оно и вовсе закрыто, если мне память не изменяет.

— Мне этого знатока подле себя держать надобно, — заметил Порфирий Петрович, хмурясь на плохо прикуренную папиросу.

— А вот если прокурор Липутин…

— Ой, только его еще здесь не хватало! Уж лучше я сам с Виргинским переговорю.

В голосе сослуживца Никодим Фомич уловил нотку усталости. Вон и круги под глазами.

— Не щадите вы себя, Порфирий Петрович. И курите что-то многовато.

Порфирий Петрович лишь шумно затянулся и, пустив струю дыма, сказал в ответ:

— Это все ничего. Думать, знаете ль, помогает.

— Вы не вправе меня здесь удерживать, — строптиво сказал Виргинский.

Порфирий Петрович со вздохом посмотрел на студента, который, прикрыв глаза и сцепив руки за затылком, лежал на откидной койке. Щеки у него уже не были впалыми, сошла и нездоровая бледность — явно давало о себе знать регулярное питание.

— Это так, — согласился Порфирий Петрович. — Как раз об этом я и зашел сообщить. Уйти отсюда вы вольны в любую минуту.

Судя по разом открывшимся глазам, данная фраза Виргинского слегка озадачила.

— Ну и прекрасно, — сказал он садясь, впрочем без особой уверенности.

— Мне хочется верить, что вы невиновны, — продолжал между тем Порфирий Петрович. — Будем от этого и отталкиваться. Однако, выйдя, вы тем самым подвергнете себя опасности. Тот, кто убил Тихона и Горянщикова, все еще где-то бродит.

— Но по официальной версии, именно Тихон и убил Горянщикова, после чего покончил с собой?

— По официальной. А по сути, убийца и Тихона и Горянщикова по-прежнему разгуливает на свободе. Причем субъект этот крайне опасный. Может статься, он на этом в своих злодеяниях не остановится. Так что, находясь здесь, вы по крайней мере в безопасности.

— Вы говорите, он не остановится. Но с какой стати ему покушаться на мою жизнь?

Порфирий Петрович знающе ухмыльнулся.

— Давайте-ка посмотрим под другим углом. Пока вы здесь в роли основного подозреваемого, истинный убийца считает себя в безопасности. А потому может себя выдать какой-нибудь случайной оплошностью. Если же мы вас выпустим, он вновь почувствует себя под подозрением. Типичный невроз преступника, уж поверьте мне. И он начнет ломать голову над тем, что же вы такое здесь у нас сказали, или могли сказать. Будет мучительно выискивать какую-нибудь связь, заново обдумывая любой самый незначительный с вами разговор, покуда наконец не установит: вот он, тот единственный раз, когда он меня действительно уличил.

— А если я того человека вообще не знаю?

— О-о, не тешьте себя иллюзиями, мой юный друг. Убийца — кто-то из известных вам людей. Вы знакомы с ним, а он с вами.

— Откуда вы знаете?!

— Я это чувствую.

— Ну и что я должен делать?

— Я лишь попрошу вас задержаться здесь еще на какое-то время; сами понимаете, добровольно. Условия здесь, прямо скажем, спартанские, но уж мы постараемся как-нибудь скрасить ваше пребывание.

— Но зачем это все?

— Для меня это помощь. Неоценимая помощь в розыске убийцы Горянщикова и Тихона. И настанет момент, когда я, может статься, попрошу вас об услуге еще более ценной и небезопасной.

— Какой же именно?

— Выйти отсюда на свободу. Этим своим поступком вы, вполне возможно, выманите преступника наружу. Но и себя при этом подвергнете риску. Скажу откровенно: этого не избежать в любом случае, просто пока этот риск не вполне оправдан.

Виргинский нервным движением запустил себе пятерню в волосы.

— Нет, — сказал он наконец, посмотрев на следователя. — Уж лучше погибнуть на свободе, чем вечно прозябать в тюрьме. К тому же у меня и свои дела есть.

Порфирий Петрович не выказал никакого удивления — лишь сухо кивнул.

Уже у себя в апартаментах Порфирий Петрович поставил на письменный стол ту шкатулку, что взял в дворницкой у Тихона. Судя по всему, она была сделана из карельской березы — янтарного цвета древесина, восхитительно гладкая на ощупь. Шарниры и застежка были из меди, с бляшкой в форме орла на крышке.

Раздобытый у Зои Николаевны ключ, найденный ею все у того же Тихона, подошел безукоризненно. Щелчок, и шкатулка открылась. Внутри лежал лишь сложенный вдвое лист писчей бумаги, цвета слоновой кости.

Порфирий Петрович не раскрывая поднес тот лист к носу — запах показался знакомым. На хрустком листе аккуратным почерком было написано короткое письмо.

Помнишь ли ты наше лето? Помнишь, как мы на исходе дня встретились в Петровском парке? И то место возле пруда, где раскинулась береза? Разве ты мог такое забыть? Если да, то я тебя возненавижу. Но ты, конечно же, сберег все это в памяти. Я это увидела по твоим глазам. Это, как и все прочее, запечатлелось в твоем сердце навеки. Я столь многое прочла в твоих глазах. И волшебную доброту твою, и страх. Но ты не бойся. Лишь доверься ей, своей доброте. Встреть меня там, нынче же в полночь. Все это должно продлиться. Если любишь меня, в чем я никогда не сомневалась, то ты придешь.

«А. А.», — значилось в конце. Порфирий Петрович снова поднес лист к носу. Да, именно так пахли духи Анны Александровны.

Впрочем, сам по себе приятный запах не способствовал сосредоточению мысли. На это требовалась как минимум папироса, и никак иначе.

И тут откуда-то из участка донесся высокий не то крик, не то причитание. Порфирий Петрович со стыдливой поспешностью сунул лист обратно в шкатулку и, захлопнув крышку, запер. Крик между тем не утихал — напротив, становился все слышней, и даже вроде как приближался к дверям апартаментов. Порфирий Петрович едва успел обернуться, как двери распахнулись и на пороге возникла Катя, горничная Анны Александровны, — да не одна, а с чумазым мальчуганом лет десяти-одиннадцати, которого держала за ухо. Мальчишка в кургузом зипуне, страдальчески кривясь, верещал: