Что знает ночь? - Дин Кунц

Шпильку насчет принца Наоми пропустила мимо ушей.

— Почему оно не хочет, чтобы они видели магию?

Мини отступила на шаг, покачала головой.

— Потому что эта магия — не магия, это что-то еще, что-то очень, очень плохое. Если мама и папа увидят, они заберут зеркало у нас, а зеркало не хочет, чтобы его у нас забирали.

— Зеркало хочет остаться у нас? Почему?

— Может, потому, что хочет нас съесть.

— Это уж совсем детский лепет. Зеркала не едят людей.

— Это ест виноградины.

— Оно их не ест. Они проскакивают сквозь него.

— Они проскакивают туда, где оно их ест, — настаивала Минни.

— Не вся магия черная, мисс Грусть-Тоска. Большая часть магии — чудеса и приключения, новые горизонты и умение летать.

— Это не магия, — покачала головой Минни. — Это что-то очень странное, но совершенно реальное.

Наклонившись, Наоми потянулась за виноградиной, которой не удалось провалиться в зеркало.

— Не трогай зеркало, — предупредила Минни. — Только виноградину. Ты лучше послушай меня, Наоми.

Наоми схватила виноградину, бросила в рот. Потом похлопала зеркало.

— Не дури, — предупредила ее Минни.

Прожевав виноградину и проглотив ее, Наоми вновь похлопала по зеркалу подушечками пальцев, чтобы показать: нет в ней того гена, который превращал сестру в суеверную тупицу, и она способна исследовать такой научный феномен с ясным умом и здоровым любопытством.

— Ты сводишь меня с ума.

Улыбаясь, Наоми в третий раз похлопала по зеркалу подушечками пальцев, даже подольше, чем первые два.

— Может, там плавает акула в поисках новых виноградин. Может, она поднимется к поверхности и откусит мне пальцы.

— Гораздо худшее, чем акула, — предупредила ее Минни. — Откусит тебе голову, и что я тогда скажу маме и папе?

Вместо того чтобы вновь похлопать по зеркалу, Наоми приложила правую ладонь к полированной поверхности и подержала.

Внезапно рука похолодела, а зеркало заговорило, точнее, заговорило что-то изнутри зеркала, грубым, неприятным, яростным, полным ненависти голосом: «Теперь я знаю тебя, моя маленькая невежественная сучка».

Слова буквально вонзились в Наоми множеством горячих иголок, вылетевших из зеркала, поднялись по руке к плечу, шее, пробили голову. Девочка вскрикнула, отдернула руку, повалилась на пол.

Минни подскочила к ней.

— Твоя рука, твоя рука! — закричала она в полной уверенности, что пальцев нет, и из разорванной плоти торчат обломанные кости, но кисть Наоми осталась целой и невредимой: ни крови, ни ожога, ни даже проколов от многочисленных игл на ладони.

Потому что кололи ее эмоционально, а не физически: никогда раньше Наоми не сталкивалась с такой яростью и ненавистью. Она любила мир, и мир любил ее, а злость проявлялась только в моментальном раздражении, мимолетном недовольстве, легкой досаде и тут же исчезала. И пока не раздался этот голос, полный такой ярости и презрения, она и не подозревала, что кто-то — или что-то — в этом мире мог так страстно желать, чтобы она страдала от унижения, боли, даже умерла. Ей не требовалось делать какие-то выводы о желаниях неизвестного обладателя этого голоса: злоба, с которой он произносил эти слова, трактовалась однозначно.

Она и Минни посидели на полу, обнимая друг друга, пытаясь удостовериться, что все с ними хорошо, они целы и невредимы, но только со временем до Наоми дошло, что ее сестра голоса не слышала. Этот мужчина обращался только к ней, потому что именно она прикасалась к зеркалу, и от такой избирательности услышанные ею слова нагоняли еще больше страха.

Когда Наоми ввела Минни в курс дела, та не выразила ни малейшего сомнения ни в реальности голоса, ни в том, что он сказал Наоми. Со своей стороны Наоми больше не сомневалась, что зеркало — портал, ведущий в ад, а отнюдь не дверь в Нарнию, и ей уже не меньше Минни хотелось избавить их комнату от этого зеркала. В суете повседневной жизни восьмилетняя и одиннадцатилетняя одна от другой отличались как соль от перца, но в затруднительной ситуации или в период кризиса они прежде всего становились сестрами и стояли друг за друга горой.

Вновь Наоми предложила рассказать все родителям, но Минни ее не поддержала.

— Это прозвучит так, будто у Наоми поехала крыша. Кроме того, у меня есть причина не бегать по дому, крича о призраках и всём таком.

Наоми уже собралась оскорбиться, но вторая часть фразы Минни показалась ей более интересной.

— Какая причина?

— Ты не вырвешь ее у меня даже водяной пыткой. И ты знаешь, это правда.

С учетом гладкой деревянной обратной стороны девочки решили не нести зеркало, а толкать по ковру, и не только потому, что оно было тяжелым. Они могли толкать зеркало кончиками пальцев ног, то есть прикасаться к нему по минимуму.

Добравшись до кладовой, им все-таки пришлось бы поднять его, чтобы поставить за другие вещи, где оно не бросалось бы в глаза. Рабочих рукавиц у них не было, нашлись только белые перчатки, которые они надевали по специальным случаям, скажем, в церковь на Пасху, но они надели их, прежде чем браться за зеркало, чтобы случайно не прикоснуться к нему пальцами.

Папа ушел на работу, мама поднялась в студию, мистер и миссис Нэш доедали ленч или прибирались на кухне.

Только Зах мог выйти из своей комнаты и увидеть, как сестры пальцами ног продвигают зеркало вдоль коридора, но Наоми не сомневалась, они смогут найти ту или иную отговорку. Отговорка — эта не та ложь, которая может прямиком привести в ад. Отговорка — эта такая легкая ложь, вроде кофе без кофеина, так что на душе не повисает очень уж серьезный грех. А им пришлось бы отговариваться. Потому что Зах никогда бы не поверил, что виноградины проваливались сквозь зеркало или что-то в зеркале угрожало ей, Наоми. Заху нравилось, когда все четко и ясно. Время от времени, когда Наоми захватывала какая-то новая сказочная идея, когда она хотела поделиться мельчайшими подробностями, Зах обычно говорил: «Заканчивай с фантазиями, Наоми. Спустись на землю».

После того как Минни открыла дверь, выглянула в коридор и нашла путь свободным, они выдвинули зеркало из комнаты, прикасаясь к нему только пальцами ног. Таким образом дотолкали до восточного конца коридора. Отражение потолка, скользящее впереди, вызывало у Наоми легкое головокружение.

— Не смотри на него, — посоветовала Минни.

Но Наоми продолжала смотреть, потому что чем дольше она думала о голосе из зеркала — «Теперь я знаю тебя, моя маленькая невежественная сучка», — тем больше волновалась: приложив руку к зеркалу и не прислушавшись к предупреждению Минни о необходимости соблюдать осторожность, она пригласила человека-из-зеркала перейти с той стороны на эту. И он имел полное право подняться из серебристого стекла.