Почетный консул - Грэм Грин

– Вы храбрый человек, Сааведра, – сказал он.

– По крайней мере я покажу этому щенку Монтесу, что machismo не выдумка автора «Мартина Фьерро».

– Вы отдаете себе отчет, что они могут принять ваше предложение? – спросил Пларр. – И тогда больше не будет романов Хорхе Хулиа Сааведры, разве что вас читает Генерал и в Парагвае у вас много почитателей.

– Вы протелеграфируете в Буэнос-Айрес и в лондонскую «Таймс»? Про «Таймс» не забудете? Два моих романа были изданы в Англии. Да, еще и в «Эль литораль». Надо им позвонить. Похитители наверняка читают «Эль литораль».

Они вдвоем зашли в пустую комнату директора ресторана, и доктор Пларр набросал телеграммы. Повернувшись, он заметил, что глаза доктора Сааведры покраснели от непролитых слез.

– Монтес был мне все равно что сын, – сказал Сааведра. – Я восхищался его книгами. Они были так не похожи на мои собственные, но в них были свои достоинства… Я отдавал дань этим достоинствам. А он, как видно, всегда меня презирал. Я старый человек, доктор Пларр, так что смерть все равно от меня не так уж далека. История человека, рассказанная мной директору, – человека, который сюда врывается, должна была лечь в основу моего нового романа, я собирался назвать его «Незваный гость», но, вероятно, он так и не будет дописан. Даже когда я задумал роман, я знал, что это скорее его тема, а не моя. Когда-то я давал ему советы, а теперь, как видите, собрался ему подражать. Подражать – право молодости. Я предпочту смерть, но такую, какую даже Монтес должен будет уважать.

– Он скажет, что и вас в конце концов погубил «Мартин Фьерро».

– Большинство из нас в Аргентине губит «Мартин Фьерро». Но человек вправе сам выбрать день своей смерти.

– Чарли Фортнуму не дают этого выбора.

– Сеньор Фортнум стал жертвой непредвиденного стечения обстоятельств. Согласен, это не похоже на достойную смерть. Скорее, на уличную катастрофу или на тяжелый грипп.

Доктор Пларр предложил отвезти Сааведру домой на машине. Писатель еще ни разу не приглашал его к себе, и он воображал, что тот живет в каком-нибудь старинном доме в колониальном стиле с зарешеченными окнами, выходящими на тенистую улицу, с апельсиновыми деревьями и лапачо в саду, – в доме, таком же парадном и старомодном, как его одежда. Быть может, на стене висят портреты прадеда – губернатора провинции – и деда, убитого гаучо.

– Это недалеко. Мне нетрудно дойти пешком, – сказал Сааведра.

– Пожалуй, нам стоит еще немного обсудить ваше предложение, договориться, как получше его осуществить.

– Это уже от меня не зависит.

– Не совсем так.

В машине доктор Пларр объяснил писателю, что с того момента, как его предложение будет опубликовано в «Эль литораль», за ним станет следить полиция.

– Похитителям ведь надо с вами связаться и предложить какой-то способ обмена. Проще, если вы сегодня уедете, прежде чем полиция обо всем этом узнает. Вы можете скрыться у кого-нибудь из ваших приятелей за городом.

– А как похитители меня найдут?

– Ну, хотя бы через меня. Они, вероятно, знают, что мы с сеньором Фортнумом друзья.

– Не могу же я бежать и скрываться, как преступник.

– Иначе им будет трудно принять ваше предложение.

– Кроме того, – сказал доктор Сааведра, – я не могу бросить работу.

– Но вы же можете взять ее с собой.

– Вам легко так говорить. Вы можете лечить пациента где угодно, ваш опыт всегда при вас. А моя работа связана с моим кабинетом. Когда я приехал из Буэнос-Айреса, я почти год не мог взяться за перо. Моя комната казалась мне гостиничным номером. Чтобы писать, нужен домашний очаг.

Домашний очаг… Доктор Пларр был поражен, обнаружив, что писатель живет недалеко от тюремной стены, в доме даже более современном и убогом, чем тот, в котором жил он сам. Серые многоквартирные дома стояли квадратами и словно являлись продолжением тюрьмы. Так и казалось, что корпуса обозначены буквами А, Б и В для различных категорий преступников. Квартира доктора Сааведры находилась на третьем этаже, а лифта не было. У подъезда дети играли в нечто вроде кеглей консервными банками, и по всей лестнице Пларра преследовал запах кухни. Доктор Сааведра, видно, почувствовал, что тут нужны объяснения. Постояв на втором этаже, чтобы перевести дух, он сказал:

– Вы же знаете, что писатель не наносит визитов, как врач. Он постоянно живет со своей темой. Я пишу о народе, и мне было бы не по себе в буржуазной обстановке. Добрая женщина, которая у меня убирает, – жена тюремного надзирателя. Здесь я чувствую себя в подходящем milieu [окружении (франц.)]. Я вывел ее в последней книге. Помните? Там ее зовут Катерина, она вдова сержанта. Кажется, мне удалось ухватить ее образ мыслей. – Он открыл дверь и сказал с вызовом: – Вот вы и попали в самую сердцевину того, что мои критики называют миром Сааведры.

Как выяснилось, это был очень маленький мир. У доктора Пларра создалось впечатление, что долгие занятия литературой не принесли писателю заметных материальных благ, если не считать приличного костюма, до блеска начищенных туфель и уважения директора ресторана. Столовая была узкой и длинной, как железнодорожное купе. Единственная полка с книгами (большинство из них самого Сааведры), ломберный стол, который, если его раздвинуть, занял бы почти всю комнату, картина XIX века, изображавшая гаучо на коне, кресло и два жестких стула – вот и вся обстановка, не считая громадного старинного шкафа красного дерева, который когда-то украшал более просторные покои, поскольку верхние завитушки в стиле барокко пришлось спилить из-за низкого потолка. Две двери, которые доктор Сааведра поспешил захлопнуть, на минуту приоткрыли Пларру монашескую кровать и кухонную плиту с выщербленной эмалью. В окно, затянутое ржавой противомоскитной сеткой, доносился лязг жестянок, которыми внизу играли дети.

– Могу я предложить вам виски?

– Совсем немного, пожалуйста.

Доктор Сааведра открыл шкаф – он был похож на огромный сундук, где в чаянии отъезда сложили имущество, накопленное за целую жизнь. Там висели два костюма. На полках вперемешку лежали рубашки, белье и книги; в глубине среди каких-то вещей прислонился зонтик; с перекладины свисали четыре галстука; на дне лежала пачка фотографий в старомодных рамках вместе с двумя парами туфель и какими-то книгами, для которых не нашлось другого места. На полочке над костюмами стояли бутылка виски, наполовину пустая бутылка вина, несколько бокалов – один из них с отбитыми краями, хлебница и лежали ножи и вилки.

Доктор Сааведра сказал с вызовом:

– Тут тесновато, но, когда я пишу, я не люблю, чтобы было слишком просторно. Пространство отвлекает. – Он смущенно посмотрел на доктора Пларра и натянуто улыбнулся. – Это колыбель моих персонажей, доктор, поэтому для всего остального мало места. Вам придется меня извинить – я не могу предложить вам льда: утром испортился холодильник, а монтер еще не явился.

– После ужина я предпочитаю виски неразбавленным, – сказал доктор Пларр.

– Тогда я достану вам бокал поменьше.

Чтобы дотянуться до верхней полки, ему пришлось встать на носки своих маленьких сверкающих ботинок. Дешевый пластмассовый абажур, раскрашенный розовыми цветами, которые слегка побурели от жары, едва скрадывал резкость верхнего света. Глядя, как доктор Сааведра с его сединой, голубовато-серым костюмом и ослепительно начищенными ботинками достает бокал, доктор Пларр был так же удивлен, как когда-то, увидев девушку в ослепительно белом платье, выходившую из глинобитной лачуги в квартале бедноты, где не было водопровода. Он почувствовал к доктору Сааведре уважение. Каковы бы ни были его книги, его одержимость литературой не казалась бессмысленной. Ради нее он готов был терпеть бедность, а скрытую бедность куда тяжелее вынести, чем откровенную. Чего ему стоило навести лоск на ботинки, выгладить костюм… Он не мог позволить себе разгильдяйства, как молодые. Даже стричься полагалось регулярно. Оторванная пуговица обнаружила бы слишком многое. В истории аргентинской литературы он, вероятно, будет помянут только в подстрочном примечании, но это примечание он заслужил. Бедность комнаты была подтверждением неутомимой преданности литературе.

Доктор Сааведра засеменил к нему с двумя бокалами.

– Сколько, по-вашему, нам придется ждать ответа? – спросил он.

– Ответа может и не быть.

– Кажется, ваш отец числится в списке тех, кого они требуют освободить?

– Да.

– Представляю себе, как странно вам было бы увидеть отца после стольких лет. Какое счастье для вашей матери, если…

– По-моему, она предпочла бы знать, что он мертв. Ему нет места в той жизни, которую она ведет.

– А может быть, если сеньор Фортнум вернется, его жена тоже не будет ему рада?

– Почем я могу это знать?

– Бросьте, доктор Пларр, у меня же есть друзья в доме сеньоры Санчес.

– Значит, она была там опять? – спросил доктор Пларр.