Чудо и чудовище - Наталья Резанова

Ильгок говорил ей – при определенных навыках шест или посох имеют преимущество над мечом. А эти навыки теперь у нее были.

Но она не могла молотить Алкамалака до бесконечности. Бой так или иначе нужно было заканчивать. Алкамалак же силен, очень силен. Пройдет слишком много времени, прежде чем он свалится от изнеможения. И даже если Дарда сумеет сломать ему руку (что сомнительно), он будет в состоянии продолжать бой. Нужно ломать обе руки, или…

Или.

В какой-то миг Алкамалаку почти удалось достать мечом руку, сжимавшую посох. Впрочем, ему было сейчас неважно что разрубить – посох или руку. Но в следующий миг меч словно бы сам вырвался из его руки. Проклятый посох в очередной раз крутанувшись в воздухе, увел клинок за собой. Алкамалак не понимал, как это могло произойти ("посох ведет за собой…"), но меч уже валялся на песке. И прежде, чем Алкамалак успел что-либо предпринять, Дарда подцепила меч пальцами босой ноги (сражались всегда босиком) и непочтительно пнула его далеко прочь. Затем сделала широкий шаг в сторону, воткнув посох в песок.

Никто уже не смеялся. Потому что никто не понимал, что будет дальше.

Правила отнюдь не требовали, чтобы боец, обезоруживший противника, и сам бросил оружие. Но и обезоруженному никто не препятствовал продолжать борьбу. И если большинство бойцов все же предпочитало не делать этого, так потому что во дворе Хаддада встречались не самоубийцы. Но Алкамалаку было уже на все наплевать. Если бы он добрался до Паучихи, то разорвал бы ее голыми руками. И все собравшиеся это видели.

Того, что Дарда собиралась сейчас сделать, Ильгок бы никак не одобрил. Более того, он не раз предостерегал ее от подобных приемов. "Не следует бить слишком высоко, – говорил он, – если противник превосходит тебя силой. А тебе всегда придется драться с теми, кто сильнее. И что? Тебя перехватят за щиколотку, и конец". Но Ильгок судил с точки зрения бойца своего уровня, всегда готового отразить удар, которого Алкамалак не ждал и ждать не мог.

Алкамалак еще только собирался для решительного броска, когда она прыгнула. Оторвавшись от земли, вопреки заветам Ильгока, хотя паукам, а тем паче паучихам делать такого не полагается. И большинству собравшихся показалось, будто Паучиха, как в детской игре, перепрыгнула через голову Алкамалака, перекувырнулась, приземлилась и снова вскочила на ноги. Алкамалак же, отступив, стал оседать и растянулся на спине. Только считанные единицы разглядели, что в прыжке Дарда прицельно ударила его в челюсть.

Челюсть она ему сломала. Это не смертельно, но всегда очень больно. Настолько, что можно потерять сознание. Как это случилось с Алкамалаком.

Обойдя его неподвижное тело, Дарда вернулась к торчащему в песке посоху.

Впервые, вероятно, за время состязаний в Каафе исход поединка не был встречен ни восторженными криками, ни воплями негодования и свистом. Тяжелая тишина нависла над храмовым двором. Всем без исключения хотелось, чтобы Алкакмалака побили, но то, что произошло, было слишком дико, слишком непривычно, чтобы сразу принять это. И тогда Дарда негромко и монотонно произнесла:

– Слава Никкаль и Хаддаду.

Эти слова подхватили – сперва нестройно, неуверенно, потом все громче, постепенно воодушевляясь.

В самом деле – могло бы это слабое, безобразное создание одержать победу, если б ее не любили боги? Разве она посмела бы явиться сюда, если бы ее не послала Никкаль? И что за славное наказание приберег отец наш Хаддад для оскорбителя своего верного города!

"Боги любят веселье, почему бы не повеселить их?" – вспомнил преподобный Нахшеон, но на места почетных гостей не посмотрел, Даже если все это подстроено храмом Никкаль, он бы предпочел не сталкиваться с матерью Теменун. И Нахшеон повторил вместе со всеми:

– Слава Никкаль и Хаддаду!

Теперь Дарда знала, что действительно победила.

Это произошло в тот самый год, когда Далла, наследница князя Тахаша, правителя Маона и супруга Регема, родила своего первенца. Но об этом Паучихе из Каафа ничего не было известно.

ДАЛЛА

В отличие от мирного Маона, где княжеское жилище было частью города, царский дворец в Зимране располагался в мощной цитадели, рассчитанной на то, что она отразит штурм и выдержит осаду. И от города дворец, стоявший на вершине высокого холма, был отдален гораздо сильнее. Далле, впрочем, это было безразлично, она и в Маоне не соприкасалась с городской жизнью. Хуже, что при дворце здесь не было сада, а именно в саду она привыкла проводить большую часть времени. Наверное, климат не позволял – в Зимране было суше и жарче, чем в Маоне. А может, обитатели дворца просто не ощущали потребности разбить сад – в покоях дворца можно был найти желанную прохладу, а для женской половины привозили достаточное количество цветов и фруктов. Зато по части дорогого убранства зимранский дворец намного превосходил прежний дом Даллы. Конечно, мужская половина была устроена с гораздо большим великолепием. В женских покоях не было золотых дверей с притолоками из серебра и стен с карнизами из лазурита, как в главном зале для приемов. Кресла не обивались, как там, слоновой костью и пурпуром, утварь была меньших размеров. Но убранство женской половины, меньше слепя глаза, отличалось большим изяществом и, пожалуй, стоило так же дорого. Далла, выросшая среди дорогих и красивых вещей, была в состоянии оценить ковры с чудным орнаментом и резную мебель. В сундуках хранилась драгоценная посуда – например, чаши, вырезанные из беспримерно редкого в этих краях янтаря, наряды и драгоценности, принадлежавшие предшественницам Даллы, и те, что были подарены уже ей. Этим приходилось утешаться. Больше было нечем.

Надежда Даллы, что Ксуф женился на ней для того лишь, чтобы исполнилось предсказание, оказалась напрасна. Как и любая надежда. Он взял ее в жены по той причине, о которой сказал в храме. Он хотел, чтобы его женой была самая красивая женщина в царстве, никак не меньше. Он хотел, чтобы все его желания исполнялись, и никто не смел ему препятствовать. Ну, наверное, и разговоры о предсказании возымели свое действие. Но наследник был важнее всего. Две прежние жены Ксуфа оказались бесплодны, и на сей раз он не желал совершить промашку, и взял в жены не девушку, а вдову, о которой было точно известно, что она способна рожать.

Вообще-то, Ксуфу можно было только посочувствовать. Ни сына, ни даже дочери, которую можно впоследствии выдать замуж и хоть так дождаться наследника по крови – внука. А годы уходят, и если он не обзаведется наследником – династия прервется, и Зимран рухнет в пучину междоусобиц, ибо местные аристократы и князья – правители городов, непременно начнут рвать власть на клочки. Решительно, положение Ксуфа вызывало лишь сочувствие. У всех, за исключением Даллы.

То чудовищное известие, которое ей пришлось выслушать от Фариды, в каком-то смысле помогло ей вынести брачную ночь с Ксуфом. Далла пребывала в таком отчаянии, что ей было все равно. И тут ее поджидало новое открытие.

Даже в прежнем ее маонском уединении до Даллы доходили легенды о том, каков Ксуф – "буйный бык", ненасытный самец. Отчасти из-за этого Далла и страшилась того часа, когда окажется с ним в постели.

Действительность оказалась совсем другой. Легенда – она легенда и есть. Высокий рост, громоподобный голос, мощный загривок и волосатая грудь рождают соответствующее представление о мужчине. Но в том, что дает мужчине право именоваться таковым, Ксуф против невзрачного и тихого Регема был все равно, что воробей против орла. Бессильным он не был, был просто слаб. Хотя очень старался. Пыхтел, потел и выдыхался, редко доводя дело до конца. Поскольку иногда это ему удавалось, Ксуф бывал крайне горд собой, а все свои постельные неудачи приписывал, разумеется, женщинам. И за эту провинность он их наказывал. Если в чреслах силы ему не доставало, то в кулаках ее было более, чем достаточно.

Когда Ксуф впервые избил ее, Далла испытала не столько боль, сколько растерянность. Она слышала о подобном, но не могла поверить, потому что и отец, и Регем обращались с ней бережно. И понимание, что такое происходит с ней, не с какой-то другой женщиной, ошеломило ее. Из-за этого она не позвала на помощь. А потом догадалась, что не стоит этого делать вообще. Будет только хуже. Теперь она понимала, почему Гипероха так странно себя вела. Она боялась.

Далла только не была уверена, что Ксуф убил прежнюю свою жену намеренно. Может, просто однажды переусердствовал и случайно сломал ей шею.

Что до постельных подвигов Ксуфа с наложницами, то тут он мог хвастать сколько угодно. Все они были рабынями, и способов расправиться с ними за невоздержанность языка у него было гораздо больше, чем с законной женой. И он ни на миг не поколебался бы это сделать – отправить на виселицу, на костер, отрезав предварительно тот самый болтливый язык. Так что они предпочитали молчать. Это делало всех дворцовых рабынь неуловимо схожими – боязливыми, скрытными и хитрыми, ничем не напоминающих благодушных прислужниц в Маоне. Далла чувствовала, что ни на кого из них нельзя положиться.