Гобелен - Фиона Макинтош

– Как же нам держать поводья, когда мы повязаны, точно куры, которых несут на рынок? – возмутился Уильям.

– Держать ничего не придется – даже собственную попранную честь, – процедил ближайший к нему офицер и глумливо добавил: – Все, что осталось изменникам, это удерживаться в седле, если, конечно, они на такое еще способны.

Связанные, точно рабы, конвоируемые конными гренадерами и пешим взводом, шотландские аристократы вступили в столицу, где чернь встретила их зловонием глумливо разинутых ртов.

Под надсадный гром победного марша процессия мерно продвигалась по лондонским улицам. К барабанщикам присоединились волынщики, и их веселые мотивы привлекли новых зевак. Толпа росла, лондонцы, прихватив из домов всю металлическую утварь, какую могли унести, на свой лад поддерживали военный оркестр.

Уильям заметил среди утвари подкладные судна. Их звон вливался в общий грохот.

– Да здравствует король Георг! Да не увидит Подкладень британского престола! – скандировала толпа.

Уильям скривился. Столько лет прошло, а лондонская чернь до сих пор верит гнусной сплетне – дескать, королева Мария-Беатриса, так старавшаяся забеременеть, вовсе и не производила на свет сына. Протестанты уцепились за чей-то домысел, будто бы Иакова каким-то образом тайно пронесли на родильное ложе королевы в подкладном судне, даром что Иаков был рожден в Сент-Джеймсском дворце, на глазах у множества свидетелей.

Впрочем, Уильям не дал ходу своей ярости. Перед ним стояли более важные задачи. Несмотря на промозглый холод, атмосфера накалилась от воплей лондонской черни, а также от зловония немытых тел и от коллективной жажды мести изменникам. При въезде в Тауэр-Хамлетс [5] Уильяму сказали, что он и его «сообщники» будут определены к лейтенанту-коменданту и завтра же доставлены в Вестминстер для допроса.

«Отыщи меня, Уинифред, – мысленно молил Уильям. – Теперь мое спасение по силам лишь тебе одной».

В усадьбе Траквер царила суматоха – Уинифред готовили к отъезду в Лондон. Джейн в тот вечер отказалась от ужина и от компании, ибо жаждала остаться наедине со своими мыслями. Убранство элегантной спальни, куда ее поместили Мэри и Чарльз, было ей знакомо. Текстиль оттенка шалфейных листьев – парчовые занавеси, густо расшитые золотыми нитями (излюбленный материал лионских ткачей), толстый восточный ковер – явно часть приданого милой сестрицы Мэри…

Понизу стены были обшиты деревянными панелями, потолок украшала изысканная лепнина. Джейн все это уже видела, и не раз. Интерьер был словно из костюмной драмы – только без намека на бутафорию. За обоями с изящным рисунком в виде зеленых трилистников скрывалась настоящая штукатурка, а под ней – надежная каменная кладка.

Слышался скрип половиц, встревоженные голоса в гостиной, звон посуды в кухне и буфетной. Естественные звуки для особняка восемнадцатого века. Тело Джейн с равными промежутками времени сотрясала жестокая судорога. Точно так же дрожал фоксик по кличке Пикси, что был у Джейн в детстве. Пикси ужасно боялась грозы. Тряслась, как от холода, даже зубы стучали. Джейн увещевала собаку, гладила – все было без толку. Теперь с ней происходит то же самое – родственники Уинифред стараются изо всех сил, сама Джейн призывает на помощь здравый смысл, но дрожь не проходит, дрожь – словно реакция на ее шок.

В качестве последней проверки Джейн пребольно ущипнула себя за руку. Если это сон, от такого щипка она точно проснется.

– Очнись! – шепнула себе Джейн. От боли выступили слезы.

Джейн глядела на побелевшую кожу, наблюдала, как возвращается нормальный оттенок, как медленно разглаживается защип. Коснулась руки, ощутила отзвук боли и наконец смирилась с ужасной мыслью: она в ловушке, она останется здесь, пока не придумает способ выбраться. Джейн села к столу красного дерева, вперила взор в заоконные сумерки. Садилось солнце, догорал самый нелепый, невозможный, ужасный день в ее жизни… Полно, да ее ли это жизнь? И потом, разве не принес этот день и ободрение? Выходит, Джейн похитила жизнь Уинифред? Кстати, это имя ей совсем не подходит. Джейн приблизилась к туалетному столику, стала изучать в зеркале свое новое обличье и заодно рыться в памяти своей «хозяйки» в поисках ответов на разные вопросы.

Джейн выяснила, что Уинифред тридцать пять лет. В зеркале отражалась миниатюрная, хрупкая блондинка с нежным овалом лица и мягкими правильными чертами, способными ввести в заблуждение относительно характера их обладательницы, известного теперь Джейн по мыслям и воспоминаниями Уинифред. Пожалуй, ее «хозяйка» – действительно болезненная, слабая женщина, зато силы духа ей не занимать. В Джейн уже поселились чувства Уинифред – страх за мужа и досада по поводу провала восстания католиков.

Серия продуманных вопросов привела Джейн к выводу, что ее «хозяйка» жива. Уинифред просто впустила в себя дух Джейн. Может, не могла сопротивляться, потому что ослабела; не зря же говорили, что она была на краю могилы. А может, Уинифред нуждалась в физической силе и усмотрела эту силу в Джейн. Или от ее воли вообще ничего не зависело и все решила судьба? В любом случае – теперь Джейн это ясно понимала – ей придется жить за Уинифред, чтобы поддерживать жизнь в своей «хозяйке» и в себе самой.

О текущем историческом периоде Джейн ничего не знала; ее университетские изыскания касались эпохи, до которой оставалось еще более полувека.

– Сейчас тысяча семьсот пятнадцатый год, – шепнула Джейн, приблизив губы к зеркальному стеклу. Стекло запотело, и Джейн написала на нем свои инициалы, чтобы помнить: где-то в космосе все еще обретается Джейн Грейнджер.

Теперь она вплотную займется обдумыванием ситуации; никакие посторонние сомнения ей не помешают.

Итак: если Джейн откажется жить жизнью Уинифред, если не попытается спасти Уильяма Максвелла, пятого графа Нитсдейла, тогда Уилл Максвелл из Флориды не только не выйдет из комы – он вообще не явится на свет. Более того: если умрет еще и Уинифред, простится с жизнью и сама Джейн. Так что выбора у нее нет.

– Объединим силы, Уинифред! – сказала Джейн своему новому отражению. – Нас ждут великие дела.

Джейн сознавала: ей придется умолять, унижаться ради Уильяма. А это возможно только при личном контакте. Если она правильно поняла насчет почтовых отправлений, на них рассчитывать не следует. Письма идут неделями, а кто хочет быстрого результата, тот должен хорошо заплатить конному гонцу, который помчит весточку, невзирая на град и зной, и доставит в собственные руки адресата.

Джейн тряхнула волосами и обратилась к себе самой – к своей душе, скрытой за светло-карими глазами «хозяйки».

– Давай, Джейн, учись думать как женщина, которая слыхом не слыхивала об эмансипации. Вспомни: на дворе начало восемнадцатого века. Ты теперь Уинифред – преданная жена, скромница, благовоспитанная дама; ты не знаешь ни единого грубого слова!

Раздался тихий стук в дверь.

– Уинифред, милая, к тебе можно?

Это была Сесилия.

Джейн пошла открывать. За ней влачился тяжелый шлейф необъятной робы; тугой корсаж, снова тщательно зашнурованный, сдавливал ребра. Угораздило же попасть именно в эту эпоху, досадовала Джейн; нет чтобы оказаться в конце восемнадцатого века, когда платья были отрезные под грудью и не стесняли движений! Она открыла дверь, и Сесилия озарила ее нежнейшей улыбкой.

– Бедняжка, совсем извелась. По крайней мере, об Анне можешь не волноваться.

Про Анну Джейн вовсе не думала с того первого момента, когда в ее разум вторглись воспоминания Уинифред.

– Ни об Анне, ни о Вилли я не волнуюсь, – заверила Джейн, очень кстати вспомнив имя мальчика. – Ведь оба они под защитой людей, которые их любят. Все мои тревоги направлены на моего супруга и повелителя.

Удивительно, как легко приходят на ум подобающие слова!

– Ты написала письмо в Лондон, к миссис Миллс?

Джейн немалого труда стоило не улыбнуться очередному воспоминанию.

– Да, вот оно, – сказала Джейн, подходя к бюро, за которым она еще недавно мучилась с гусиным пером и чернильницей, радуясь, что в детстве занималась каллиграфией. Что интересно: стоило ей открыться для Уинифред, как появились и навыки писания пером, и ничего сложного Джейн в этом деле уже не видела. Сами собой приходили на ум вежливые обороты эпистолярного жанра. Джейн боялась только, что у миссис Миллс не найдется свободных комнат.

– Гонец уже здесь. Давай же письмо, я его отнесу.

– Мы можем поспеть в Лондон раньше письма, – вслух размышляла Джейн.

– В такой-то снегопад? Нет, лично меня погода не страшит. Надеюсь, кто бы ни прибыл в Лондон раньше – мы или гонец с письмом, – это никак не повлияет на успех задуманного нами.

Джейн кивнула.

– Спасибо тебе, дражайшая Сесилия. Не представляю, что бы я без тебя делала.