Последний романтик - Элизабет Гилберт

«Сегодня встречался с шестиклассниками, – писал он после одного особенно неприятного случая. – Просто невероятно, насколько невежественны и равнодушны эти дети. Мне их было просто жалко… Мотивация отсутствует напрочь. Как и понимание происходящего вокруг. Это просто роботы, которые живут по установленной программе. Вот действительно люди, неспособные выжить – в них нет ни творческой жилки, ни таланта, ни огонька. Они ведут заторможенное монотонное существование, завязнув в своем невежестве. Я спросил, известно ли им значение слова „священный“. Они не знали, что это значит. Когда я попросил их составить список самого ценного, что есть в мире, – они написали: „деньги“, „новые машины“, „сотовые телефоны“. Один мальчик написал „жизнь“. Слава богу, что хоть одна-единственная душа в этом классе сошла с протоптанной дорожки, где главной мотивацией является жажда обогащения… Эта ситуация была для меня откровенным вызовом, и я старался изо всех сил, пытался разбудить этих детей, заставить их задуматься, но не думаю, что далеко продвинулся в этом деле. Вот что значит жить в 1990-х – даже дети не похожи на людей».

После основания Черепашьего острова прошло всего два года, а Юстас уже начал «перегорать». В июле 1991-го он написал в дневнике: «Я понял, что мне действительно не хватает времени, проведенного наедине с собой. Я больше не хочу быть среди людей. Общение с сотрудниками Черепашьего острова на меня давит. Отнимает всё мое время и съедает мою жизнь… В офисе все тянут резину, дела не делаются. Вчера, когда я пытался заниматься документами, Валери, Айял и Дженни зашли в кабинет и стали что-то обсуждать. Как они смеют вторгаться в мое личное пространство? Вчера вечером кто-то выключил автоответчик – и это после того, как я двести часов просидел на телефоне. Сегодня утром я решил искупаться в ледяном ручье, чтобы немного охладиться, но кто-то унес мое ведро, которое всегда стояло на берегу. Потом я нашел во дворе гниющий носок… Ягнят сегодня не выпустили из загона (я этим не занимаюсь). Тогда я выпустил их сам и вспомнил тот день, когда строил загон, – а теперь никто не хочет заниматься этими животными.

Что мне делать? Мне надо решить, как управлять своей жизнью и лагерем и не чувствовать постоянного эмоционального опустошения. Конечно, мне хочется бросить всё, чем мы тут занимаемся. Это решило бы проблему, но погубило бы Черепаший остров и цель нашего центра… Что важнее? На карту поставлено мое личное пространство. Должен ли я стараться угодить себе или другим? Я работал не покладая рук, чтобы сделать Черепаший остров таким, каким он является сегодня. А что сделали другие? Какое участие они принимали в этой тяжелейшей работе? И как мне с ними жить после этого? И должен ли я вообще с ними считаться? могли бы уж лучше денежными переводами – это была бы реальная помощь… Я потрясен тем, как всё это на меня влияет. Только что проспал шесть часов неспокойным сном посреди дня… Что мне делать? Какие идеи? Передать власть кому-нибудь другому и сообщить всем о своих эмоциональных потребностях – пусть знают, что от меня лучше держаться подальше? А ведь мне даже необязательно здесь находиться. Вот это хорошая идея. Представьте, каково бы это было. Но мне нужно общаться с такой огромной толпой людей… Что ж, удачи тебе, Юстас».

К началу следующего года Юстас совершенно расклеился. Им овладели такая сильная усталость и разочарование, что у него не было сил даже на то, чтобы жаловаться на жизнь в дневнике. За весь год он сделал лишь одну мрачную запись:

«Что мне хочется написать сегодня? Чувствую глубочайшее эмоциональное недовольство реальностью нашей эпохи. Коррумпированное правительство, лживый народ, извращенные ценности и люди-роботы, которые ведут бессмысленную жизнь».

На следующей странице – запись, сделанная ровно через год после этого:

«Хочу сказать тоже самое… или то же самое – забыл, как пишется… что и год назад. Только на этот раз всё хуже. Наверное, я стал более циничным».

И хуже всего было то, что отношения с Валери испортились. Юстас виделся с подругой крайне редко, так как постоянно был занят делами и много времени проводил в разъездах. Валери тоже много работала, и хотя по-прежнему была влюблена в Юстаса, ей всё чаще казалось, что рядом с ним она теряет себя.

«Я всё еще люблю его, – призналась она мне, вспоминая об их отношениях спустя пятнадцать лет. – И до сих пор храню все подарки, которые он мне сделал: ножны для кинжала, расшитые бусинами; маленький топорик, которым я пользовалась на Черепашьем острове; красивые серьги. Он всё время учил меня чему-то, и мне это нравилось. Нравилось, что он всегда дарил подарки, сделанные своими руками. Я как-то сказала, что хочу иметь свою трубку для церемоний и молитвы, а потом пришла однажды домой и увидела на кухонном столе красивый кусок мыльного камня. „Что это?“ – спросила я. „Твоя трубка, Валери“. – „Не понимаю, – сказала я, – где трубка?“ И Юстас Конвей улыбнулся так, как умеет улыбаться только он, и сказал: „Она в камне, милая моя. Надо только достать ее оттуда“.

Я любила его, но рядом с ним забывала о том, кто я есть на самом деле: он подавлял меня силой своей индивидуальности. До нашего знакомства у меня была своя жизнь, а тут я стала человеком подневольным, и весь мой мир начал вращаться вокруг него. Он был – и остается – человеком любящим, но нетерпимым. Ему никогда не нравилось, когда другие высказывали свое мнение. У него была навязчивая идея – заработать денег, купить землю, добиться успеха. И он постоянно был в разъездах. Дошло до того, что мы вообще перестали видеться. Говорили лишь тогда, когда ему надо было отдать очередной приказ».

У Валери с Юстасом был хороший общий друг, индеец по имени Генри, который часто ездил с ними на церемонии и преподавал на Черепашьем острове. Спустя несколько лет одиночества и разочарований, чувствуя себя не более чем «первой леди Черепашьего острова», Валери сошлась с Генри. Она скрывала роман от Юстаса и отрицала, что между ней и Генри что-то было, даже когда Юстас прямо спросил ее об этом. Юстас чувствовал, что что-то не так, и однажды вечером пригласил Генри выкурить с ним наедине ритуальную трубку и спросил напрямик, спал ли он с Валери. Американские индейцы говорят только правду, когда раскуривают трубку, – это священный завет предков. Но Генри соврал Юстасу на голубом глазу.

Юстасу было очень тяжело. В глубине души он знал: что-то происходит, – но у него не было доказательств. Терзаемый сомнениями, он порвал с Валери, потому что чувствовал, что не может ей доверять. Спустя несколько месяцев после расставания Валери вернулась, сказала ему правду и стала молить о прощении.

Но Юстас Конвей не из тех, кому можно солгать и надеяться на второй шанс. Он пришел в такой ужас, что даже мысль о том, чтобы принять Валери обратно или забыть об измене, казалась ему невозможной. Юстасу было невыносимо осознавать, что он столкнулся с предательством даже в самых близких отношениях. После всех страданий, которые принес ему родной отец, он дал себе клятву, что вычеркнет из жизни любого, кто намеренно предаст или обидит его. С Валери пришлось попрощаться. Целый год Юстас размышлял и мучился вопросом, сможет ли снова доверять Валери, и в конце концов решил, что не способен на такое всепрощение.

«Правда для меня священна, – писал он Валери, объясняя, почему они не могут быть вместе. – Это моя сущность. Я живу ради правды. И ради нее умру. Я просил тебя быть честной. Просил, чтобы ты всегда говорила мне правду… даже если это очень больно, мне всё равно. Я умолял тебя об этом… Но ты плюнула на меня и плюнула на нашу истину. И разве после этого ты можешь называться женщиной, которая может дать мне то, что мне нужно? Да пошла ты к черту! Проклятие! С меня хватит. Сколько можно терпеть издевательства? Я и так уже был свидетелем жестокости отца… Мне нужна была твоя поддержка, а я получил удар в спину. Я так тебя люблю. Ты самый драгоценный человек. Я мог бы вечно обнимать тебя и гладить по милой головке, но искатель правды внутри меня сказал: довольно, хватит терпеть!»

Что касается его друга Генри…

«Ты курил со мной трубку в минуту нужды, когда я молился и просил тебя сказать мне правду. А ты соврал, как последний ублюдок. Ты заслуживаешь смерти. Сломай свою трубку надвое и воткни мундштук в сердце – тогда ты поймешь, как мне больно сейчас. По твоей вине женщина, на которой я хотел жениться, стала шлюхой. Ты не заслуживаешь того, чтобы называться человеком. Иди к дьяволу и умри».

«Я прекрасно понимаю, – писала Валери через несколько месяцев после разрыва, – почему ты пытаешься снять с себя любую ответственность за то, что наши отношения испортились и в конце концов развалились. Ведь тогда тебе пришлось бы признать, что, может быть, существует хоть капля вероятности того, что и ты являешься причиной боли, которую мы сейчас испытываем. Но если ты признаешь это, то вынужден будешь посмотреть на себя пристально и критически – а, как нам обоим известно, у тебя нет на это ни времени, ни желания, ни, прости за откровенность, хоть малейшего сомнения в собственном совершенстве. Поверь, я не пытаюсь уменьшить свою ответственность за то, что случилось; я лишь хочу, чтобы ты увидел картину целиком. Да, очень легко свалить всю вину на кого-то другого: «это всё мои родители», «правительство губит планету», «Валери разбила мне сердце»… То, что ты решил порвать со мной, потому что я «плюнула на тебя» и держишь клятву не терпеть лжи, конечно, звучит просто замечательно в твоих глазах, я в этом уверена… Но, оставив позади этот болезненный опыт, ты мог бы остаться с женщиной, которая наконец узнала, каково это – любить и быть любимой, которая понимала тебя, любила, верила в тебя, поддерживала тебя и пожертвовала всем, чтобы стать частью твоего мира. Неужели ты не понимаешь, от какого великого дара ты отказался? Я та женщина, которая принимает тебя со всеми твоими недостатками, изъянами, моральным изуверством и да, даже твоими странностями – и любит тебя после всего этого. Ты просто ТУПОЙ САМОВЛЮБЛЕННЫЙ УБЛЮДОК».