Мой полицейский - Бетан Робертс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не убрал фотографии Майкла, несмотря на то что подумывал об этом. Хотел было поставить музыку, но решил, что это уже перебор.
Просто вечер выдался довольно прохладным, поэтому я включил отопление и надел рубашку с рукавами. Продолжаю трогать свою шею, как будто готовясь к тому, что к ней может прикоснуться рука моего полицейского. Или его губы.
Но я не должен думать об этом.
Подхожу к шкафу с напитками и наливаю себе большой стакан джина, снова подхожу к окну, прислушиваясь к тому, как лед растворяется в алкоголе. Соседская кошка крадется по моему подоконнику и с надеждой смотрит на меня. Но я не позволю ей войти. Не сегодня вечером.
Пока жду, мне вспоминаются среды. О том, как мои приготовления к появлению Майкла: готовка, обустройство квартиры, себя – были, по крайней мере какое-то время, даже более волшебными, чем сами встречи. Это было предвкушением того, что произойдет потом, я знаю. Иногда, когда мы затихали ночью, он спал, а я вставал и смотрел на беспорядок, который мы устроили. Грязные тарелки. Пустые фужеры. Наша одежда на полу. Сигарета в пепельнице. Пластинки на буфете. И мне не терпелось вернуть все на свои места, чтобы к вечеру все началось заново. «Если бы я мог все сложить, – рассуждал я, – когда Майкл встанет перед рассветом, он увидит, что я готов к нему». Жду его. Всегда. И он может остаться на следующую ночь, и на следующую, и на следующую, и на следующую.
Раздается звук звонка. Ставлю стакан, провожу рукой по волосам. Делаю вдох. Спускаюсь ко входной двери.
На нем нет униформы, и я благодарен ему за это. Довольно рискованно, что одинокий мужчина звонит ко мне в дверь после шести часов вечера. Однако у него с собой сумка, и он указывает на нее рукой.
– Униформа. Подумал, ты захочешь, чтобы я ее надел. Для портрета.
Его щеки немного розовеют, он смотрит на порог. Приглашаю его жестом. Он следует за мной по лестнице (к счастью, пустой) в квартиру, его ботинки скрипят.
– Присоединишься ко мне?
Поднимаю стакан, и моя рука дрожит. Он говорит, что выпьет пива, если есть; он не при исполнении до шести утра. Когда открываю единственную бутылку светлого эля, оказавшуюся в шкафу, я украдкой смотрю на него. Мой полицейский стоит на коврике, восхитительно выпрямившийся, свет от люстры освещает его светлые кудри, и он оглядывается, слегка приоткрыв рот. Его взгляд останавливается на недавно приобретенной картине, написанной маслом, которую я с гордостью повесил над камином: Филпот, портрет мальчика с крепким обнаженным торсом, – прежде чем он подходит к окну.
Я протягиваю ему стакан.
– Прекрасный вид, не правда ли? – говорю я глупость. Там не на что смотреть, кроме наших собственных отражений. Но он соглашается, и мы оба молча смотрим в черное небо. Я чувствую его запах: что-то слегка карболовое, напоминающее мне школу, – несомненно, запах участка, – но также намек на сосновый тальк.
Я знаю, что мне нужно продолжать говорить, чтобы он не сильно нервничал, но не могу придумать, что сказать. Наконец-то он здесь, стоит рядом со мной. Я слышу его дыхание. Он так близко, что у меня кружится голова от этого: от его запаха, дыхания и от того, как он пьет свой напиток большими глотками.
– Мистер Хэзлвуд…
– Патрик, пожалуйста.
– Могу ли я переодеться? Разве мы не должны начать?
Он входит в гостевую комнату, неся свой шлем. Черная шерстяная куртка. Плотно завязанный галстук. Ремень с серебряной пряжкой. Цепочка со свистком между нагрудным карманом и верхней пуговицей. Полированный номер на его плече. Блестящие сапоги. Странное удовольствие видеть в моей квартире полицейского. Опасно, несмотря на его застенчивый вид. Но в то же время немного смешно.
Говорю ему, что он великолепно выглядит, и усаживаю на стул, который я поставил у окна. Устанавливаю рядом яркий свет и драпирую старую зеленую занавеску с карниза в качестве фона. Прошу его положить шляпу на колени и смотреть в угол комнаты через мое правое плечо.
Усаживаюсь на табурет, с блокнотом на коленях и карандашами в руках. В комнате очень тихо, и я на мгновение занимаюсь тем, что перехожу к чистой странице в блокноте (который, честно говоря, не использовал годами), выбирая правильный карандаш. Затем, понимая, что теперь могу смотреть на него так нагло, как хочу, часами, замираю.
Я не могу этого сделать. Не могу поднять на него глаза. Мое сердце бушует от тяжести этого беспрепятственного удовольствия, которое ждет впереди. Я роняю карандаш и бумагу и в конечном счете сижу на полу перед ним, отчаянно пытаясь собрать свои вещи.
– Все хорошо? – спрашивает он. Его голос легкий, но серьезный, и я перевожу дыхание. «Сядь еще раз на табурет. Успокойся».
– Все хорошо, – говорю я.
Работа начинается.
Это странно. Сначала я могу только бросить на него беглый взгляд. Боюсь, что засмеюсь от радости. Я мог бы начать смеяться над его молодостью, над тем, как он сияет, над тем, как его щеки покраснели, над тем, как глаза его светятся интересом. Над тем, как его бедра соединены вместе, когда он сидит. Над тем, как он держит свои изящные плечи такими квадратными. Но в этом состоянии я могу даже начать плакать.
Пытаюсь взять себя в руки. Понимаю, что мне придется убедить себя, будто я очень серьезно отношусь к рисунку. Это единственный способ, которым могу позволить себе изучить его. Я должен попытаться увидеть его изнутри, как говорил мой учитель рисования. Посмотрите на яблоко изнутри. Только тогда вы сможете его нарисовать.
Держу карандаш перед лицом, прищурившись, и рассматриваю его пропорции: от глаз к носу и ко рту. От подбородка к плечу и до талии. Отмечаю точки на странице. Обращаю внимание на легкость его бровей. На переносице есть небольшая выпуклость. Его ноздри изящно изогнуты. Твердая линия рта. Верхняя губа немного больше нижней (в этот момент я почти теряю концентрацию). На подбородке небольшая ямочка.
Делаю набросок, и мне действительно удается полностью погрузиться в работу. Шепчущий звук карандаша очень успокаивает. Так что я испытываю
