Любовник богини - Елена Арсеньева

— Фейерверк в честь какой-то их богини, черт бы ее подрал, забыл… а, в честь Кали!

— В честь Кали? — повторила она, бессмысленно вглядываясь в его лицо своими и впрямь серебряными глазами. — А что, сегодня какой-то праздник?

И вдруг, словно только сейчас спохватившись, она принялась поправлять свои смятые одеяния, а сама все смотрела на Василия, как испуганная, потерявшаяся девочка…

И это зрелище бесстыдного лицемерия наполнило его такой яростью, которая начисто вытеснила из сознания и тела всякие остатки желания. Теперь им владела только ненависть: ненависть к ее запекшимся губам, и беспорядочно скомканной одежде, и этим ее дрожащим рукам — ненависть к ее волшебной, чарующей прелести, ненависть к себе! Да, он вдруг возненавидел себя — но в этом виновна была Варя, а значит, он должен был ей отомстить!

— Какой-то праздник? — хрипло, зло повторил он. — А то не знаете!

Она растерянно хлопнула глазами:

— Откуда же мне знать? Весь вчерашний день я проспала, а нынче проснулась среди ночи, почувствовала себя лучше и вышла в сад немножко воздухом подышать, как вдруг…

Лицо ее резко потемнело, и Василий понял, что это кровь прилила к щекам. Надо думать, и он выглядел не лучше, потому что все лицо его так и пылало. В висках пульсировала боль, а собственный голос казался чужим:

— Как вдруг я на вас налетел, не правда ли? О, простите великодушно! Меня извиняет то, что я принял вас за одну из тутошних услужливых девиц, вроде той, которая вчера ночью навестила меня в моей постели. Гораздая девица, ничего не скажешь!

Он нарочито сладострастно ухмыльнулся и даже облизнул губы: просто потому, что они совсем пересохли, однако Варя не могла не подумать, что он облизывается от приятных воспоминании, и судорога отвращения прошла по ее лицу.

Это окончательно взбесило Василия. Он скорчил испуганную гримасу:

— Но вы меня, заради Христа, простите, Варвара Петровна! Ежели б я только мог вообразить, что это вы, я к вам бы и на пушечный выстрел не приблизился!

Она изумленно, во всю ширь, распахнула свои серебристые глаза, а губы слабо дрогнули, словно готовы были шепнуть: «Почему?!» — но Василий опередил вопрос новым словесным потоком:

— Нет, вы должны мне непременно сказать, что вы меня простили, любезнейшая (о сколько ядовитейшего яду вложил он в это слово!) Варвара Петровна! И умоляю вас — никому не говорите о моем афронте! Нет, конечно вы можете пожаловаться батюшке, а ежели он сочтет, что чести вашей был все-таки нанесен чувствительный урон (новая порция яду!), я готов дать ему любую порядочную сатисфакцию… Однако молю: не заикнитесь, храни вас бог, об этих невинных шалостях нашему досточтимому хозяину. Умоляю!

— Да что ж вы его так боитесь-то? — спросила Варя с выражением такого презрения на лице, что Василию нестерпимо захотелось ее ударить… а может быть, себя, он как-то не понимал хорошенько.

— Ну как же мне его не бояться? Он ведь послушное орудие ваших желаний, верно? И хотя казнь этого несчастного вчера осуществлялась по указу магараджи, однако пожелание-то он выполнял ваше! Отменное гостеприимство, достойное подражания! Жаль только, что вы не присутствовали при этом зрелище: любо-дорого было поглядеть, как тот несчастный садовник превратился в кровавое месиво! А не откроете ли, каким это образом вы так крепко прибрали к своим нежным ручкам нашего хозяина? Может статься, прогулочками при свете звезд?..

Внезапно означенный свет звезд померк в глазах Василия, и ему почудилось, что все лицо его какого сдвинулось, поплыло вправо. Потребовалось не меньше минуты, чтобы он смог осознать, что получил сильнейшую пощечину по левой щеке, и прошло еще какое-то время, чтобы сквозь гул в ушах прорвался ломкий от ненависти голос Варвары:

— Советую вам убираться отсюда, пока живы. Недалеко калитка, ведущая в сад женской половины. Ведь если вас здесь настигнет стража, то мне просто не о чем будет просить магараджу: участь ваша решится сама собой!

И она исчезла среди кустов.

Василий с трудом перевел дыхание, поднял голову и долго вглядывался невидящими глазами в небо, прежде чем сообразил, что звезды уже исчезли.

Понятно, уже близок рассвет, вот они и скрылись…

А может быть, им стало просто тошно смотреть на него.

10. Глаз курумбы

Василий уже усвоил, что в Индии пускаются в путь спозаранок, а иногда и ночью, потому что со здешним солнцем нельзя шутить даже зимой… ну, скажем, в то время года, когда просто очень жарко, а не одуряющее пекло. Он был уверен, что отъезд иноземных гостей свершится достаточно тихо, чтобы не потревожить сон хозяина, утомленного ночными развлечениями, однако каково же было его изумление, когда он увидел в переднем дворе магараджу при полном параде! Тут же стояли Реджинальд и Бушуев с дочерью, как идолы, обвешанные длинными гирляндами из жасмина.

Не успел Василий даже слова сказать, как магараджа набросился на него и надел ему на шею сначала цветочное, а затем жемчужное ожерелье. Потом Василию было вручено страусиное перо, украшенное изрядным изумрудом, а стан его оказался опоясан саблей в оправленных золотом ножнах. Затем он был навьючен, как мул, двумя длинными шалями с каймой зеленой и голубой, черной шалью, балахоном из красного с золотом кашемира, еще какой-то шелковой тканью с золотыми узорами, белой кисеей на тюрбан и тремя кусками тончайшего полотна. Все это, с ожерельем, пером и саблей, составляло полное обмундирование индийского всадника.

Грозный взгляд Реджинальда остановил Василия как раз в тот миг, когда он с ужасом собирался вернуть все эти сокровища ополоумевшему от щедрости хозяину, и он с приклеенной улыбкой выслушал тираду магараджи, что клинок не слишком хорош, что он мог бы подарить радже Васиште хороший хоросанский клинок, да слышал, что в Русии хоросанские не редкость, а такурских вовсе нет.

Василий начал было благодарить, однако в рот ему оказался запихнут листочек пансопари, иначе говоря — бетеля, начиненного орешком, гвоздикой, кардамоном, сахарной пудрой, перцем и еще бог весть чем. Василий знал, что на прощание гость обязан вместе с хозяином скушать бетель, а потому стоически прожевал эту гадость.

Трое остальных европейцев смотрели на него с плохо скрытым злорадством. Значит, они тоже были удостоены подобной чести! Перехватив косой взгляд Вари, Василию удалось удержать вылезающие из орбит глаза и даже изобразить улыбку. Никогда она не давалась ему с большим трудом, и вовсе не из-за противного бетельного вкуса. Непонятная тревога начала его точить сразу, едва он увидел статную, стройную фигуру, окутанную бледно-голубым покрывалом.