Пасынки восьмой заповеди - Генри Олди

— Чего ты хочешь? — устало спросила Марта.

И ответ Великого Здрайцы поразил её острее только что виденной смерти отца.

— Ничего, — не менее устало ответил дьявол.

Даже Седой изумлённо поднял голову и как заворожённый уставился на расплавленное серебро, плещущее в глазницах Великого Здрайцы.

— Ничего, — повторил дьявол. — Уеду я сейчас. Сяду в тарантас, хлестну кобылу — только меня и видели! Не веришь, воровочка? Думаешь, вру! Может, и так… вот уж помучишься сомнениями, когда я и впрямь уеду! Душу любовничка своего собачьего оставить хочешь? — забирай! Жалко, а всё равно забирай! За себя боишься — не бойся, не трону… Спеши в Шафляры, аббатика с мельницы вытаскивай, воеводу вызволяй — твоё дело, твоя забота! Об одном прошу… да не дёргайся ты! На лице прямо написано: «Раз этот о чём-то просит, значит, жди подвоха!» В общем-то, верно написано… Так вот, об одном прошу: когда в следующий раз пути наши пересекутся, или сам я тебя отыщу и на дороге встану — не побрезгуй в память о старой краже и тихой беседе близ Топорового погоста задержаться на минутку, перекинуться с Петушиным Пером словцом! Молчи, не отвечай! И не пытайся понять: за что такое благоволение?! Просто запомни, о чём просил…

И впрямь ничего не понимающая Марта следила за тем, как Великий Здрайца лезет в свой тарантас, вынимает какие-то свёртки, котомки, узелки, потом расстилает на траве старенькую скатёрочку и начинает расставлять разную снедь — содержимое свёртков, котомок и узелков. Чёрный ржаной хлеб, светящееся розовым сало, горшочки с тушёным мясом, ломти щуки в тесте; две объёмистые фляги…

— Сейчас, — бормотал себе под нос Великий Здрайца, вытирая вспотевший лоб кружевным платком, невесть как оказавшимся в его руке, — сейчас заморим червячка, и я поеду… ох, и поеду же я… чертям тошно станет!..

Утро безуспешно тыкалось заспанной мордой в брюхо горизонта, выдаивая из дряблых сосцов лишь промозглую сырость, спустившуюся на луг — и Марте было всё равно, откуда у Великого Здрайцы во фляге пиво, и почему оно горячее; главное, что пришлось оно как нельзя кстати. Даже Седой не стал отказываться от угощения — несмотря на звериное здоровье, вовкулак тоже продрог, да и проголодался.

Может быть поэтому, увлёкшись ранним завтраком в столь неожиданной компании, люди и нелюди у тарантаса не сразу расслышали приближающиеся шаги. Вокруг сгустился туман, отчего видно стало ничуть не лучше, чем ночью; Седой встрепенулся первым, Марта припоздала, и почти сразу кисельная слякоть расступилась и выпустила из себя компанию не менее странную, чем та, что завтракала сейчас у старого погоста.

Впереди уверенно шёл потомственный мельник Стах Топор с корявой клюкой в руках, и выглядел он так, словно каждый день привык ни свет ни заря шляться к погосту и обратно. За седеньким колдуном степенно шествовал настоятель тынецкого монастыря аббат Ян Ивонич, держа в правой руке маленький молитвенник с переплётом из тиснёного сафьяна — а по обе стороны от ксёндза вразвалочку двигались двое замыкавших шествие детин-подмастерьев в холщовых штанах и рубахах.

— Добрейшее утречко, ваши милости! — первым нарушил молчание Петушиное Перо, когда предводитель-Топор, а за ним и все остальные, остановились в нескольких шагах от завтракающих.

— Вот это и есть дьявол, святой отец! — шепнул мельник через плечо отцу Яну, но голос подвёл старого Стаха, так что сказанное услышали не только Петушиное Перо и Седой, но и сидевшая дальше всех Марта.

— Который? — недоверчиво переспросил аббат. — Тот, лохматый?

— Да нет! — досадливо обернулся мельник к непонятливому настоятелю. — Лохматый — это мой сын! А Нечистый…

— …а Нечистый — это он обо мне! — Петушиное Перо сдёрнул берет и помахал им со всей возможной любезностью, чтобы у тынецкого настоятеля не осталось никаких сомнений. — Присаживайтесь с нами, святой отец, перекусим, чем бог послал…

Сперва аббат Ян явно хотел что-то сказать, возможно, даже сакраментальное «Apage, satanas!»,[15] но при последних словах Великого Здрайцы поперхнулся и натужно закашлялся.

— Здорово, Стах! — как ни в чём не бывало продолжил Петушиное Перо. — Ну, чего столбом стоишь?! Ты ведь торговаться со мной пришёл? Садись, поторгуемся, по рукам ударим!

Похоже было, что у старого Топора разом пропала всякая охота торговаться и бить Великого Здрайцу по рукам, но деваться мельнику было некуда.

— Тебе нужна эта женщина, — собравшись с духом, заявил мельник.

— Нужна, — согласился Петушиное Перо, сочно хрупая пучком зелёного лука, и непонятно о чём добавил:

— Эх, перемелется — мука будет!

— А мне нужна душа моего сына, — отрезал Стах и всем сухоньким тельцем навалился на клюку, словно слова эти отняли у мельника и без того убогие силёнки.

— Нужна, — снова согласился дьявол, прихлёбывая пиво мелкими глоточками. — Одно непонятно: зачем мне её возвращать? За твои красивые глаза?

— А затем, что иначе… — старый Топор замялся. Нет, не так представлял он себе эту встречу. Договориться с Петушиным Пером с глазу на глаз, отдать ему Марту в обмен на душу сына, заставить порвать давний договор, а если обмануть попробует — как щитом, прикрыться от Нечистого святым отцом! Но вот так, прилюдно… под пиво…

— А иначе… — тупо повторил мельник и опять замолчал.

— А иначе святой отец меня изгонять станет. Правильно, Топор?!

Мельник не отвечал. Стоял, моргал, хмурил реденькие бровки.

— Только вы, святой отец, сначала поразмыслите хорошенько: стоит ли из-за колдуна Стаха меня гнать? — с усмешечкой продолжил Великий Здрайца. — Я ведь вас обманом на мельницу не волок, глаз не отводил, опять же на Мартину душу не зарюсь! И жизнь её мне ни к чему. Не верите? Тогда спросите у неё самой, или лучше прикиньте: неужто наша мирная трапеза похожа на насилие?! А этот замечательный старичок, святой отец, вознамерился проклятую душу сына своего на вашу сестру выменять, а вашей сутаной бенедиктинской прикрыться! Вот возьму я сейчас, порву договор на Гаркловского вовкулака и уберусь восвояси — как полагаете, святой отец, долго вы проживёте с той минуты? Ведь вы теперь для Стаха Топора — огнь пылающий, вечная гроза над головой!

Аббат Ян чувствовал, что в словах Нечистого (если это и впрямь был он) таится подвох, но пока не мог ничего возразить.

— Так что ни к чему вам, святой отец, меня гнать, — заключил Великий Здрайца. — Я и сам уйти могу. А могу и не уходить. При мне-то Стах вас тронуть побоится. Знает, старый хрен — захочу, и собственного сына отцу на глотку брошу. Езжайте с богом в свои Шафляры, а с Мартой мы после договорим. Правда, воровочка?