Хвала и слава. Книга вторая - Ярослав Ивашкевич

Письмо это не попало в руки адресата.

IX

Как-то, придя на свое взгорье над собором, Януш не встретил там Амундзарана. На этот раз у него была при себе другая книжка — ради разнообразия он читал «Воспитание чувств», — неразрезанный экземпляр которой оказался в комнате графа Казерта. Януш просидел на взгорье два часа, но молодой переводчик «Антигоны» так и не явился. И на другой день холм был так же пуст. Януш не мог спокойно читать и поминутно бросал взгляд в сторону громадного чертополоха, под которым обычно сидел Хосе.

На третий день Януш встревожился: приятеля его снова не было. День был чудесный, теплый, полный совершенно весенних запахов. Бурые поля, казалось, дышали воздухом, напоенным запахом пшеницы. Собор подымался у ног Януша, точно сделанный из золотой, удивительно легкой морской пены.

Был тихий, безветренный полдень. Януш пробыл на взгорье довольно долго. Наконец до его слуха донеслись приближающиеся шаги.

«Ага, идет», — промелькнуло у него в голове, и чтобы молодой баск не подумал, будто он с нетерпением поджидает его, Януш открыл толстый том Флобера на первой попавшейся странице.

Но шаги замерли в некотором отдалении. Януш какое то время делал вид, что читает, и лишь потом взглянул в ту сторону. И увидел, что это не Хосе остановился невдалеке от него. Это была его сестра. Вся в черном, с мантильей на голове, она показалась ему изваянием. И вновь он подумал о Гроттгере. И увидел тот же самый жест. Элисия подняла палец и приложила его к губам, призывая к молчанию. Януш вздрогнул и отвел взгляд, делая вид, что читает.

Наконец молчание этой женщины встревожило его. Он взглянул на Элисию. Она стояла все так же неподвижно, прижимая палец к губам. Мантилья падала ей на глаза. Повернувшись, она медленно стала спускаться с холма. Януш понял, что должен следовать за ней. Он заставил себя выждать несколько минут, потом захлопнул книгу и встал. Элисия быстрым шагом шла мимо стен цитадели. Эти ровные стены и снились Янушу по ночам.

Миновав цитадель, женщина в черном платье направилась к дверям собора. Через минуту Януш вошел за ней следом. Его охватил сумрак, но какой-то более прозрачный, чем в других готических храмах. Лес убегающих колонн был удивительно стройный, высокий и густой. Вверху, в сводах, он переходил в переплетение свисающих гроздей и сталактитов. Януш увидел, как женщина в черном пересекает огромный неф. Она показалась ему крошечной. Он по-прежнему следовал за ней. Вот она вошла в боковую часовню и села на скамью. Это была часовня святой Евлалии. Барочная, позолоченная фигура святой чернела на фоне готического окна. Когда Януш вошел в часовенку, Элисия подвинулась на скамье.

Януш сел рядом с ней. Здесь их никто не мог видеть.

— Что с Хосе? — спросил Януш.

— Его нет.

— А где он?

— Его нет. Увели.

— Кто увел? Жандармы?

— Наши увели.

— Почему?

— Не знаю. Наверно, в чем-то подозревали.

— В чем?

— Не знаю.

— Вы имеете от него какие-нибудь известия?

— Его убили.

Януш замолчал. Элисия уткнулась лицом в ладони. «Il est tué», — эти слова звучали на весь собор, хотя Элисия произнесла их приглушенным шепотом. Некоторое время они молчали.

— Где? — спросил Януш.

— Около монастыря Мирафлорес, в овраге.

— А где тело?

— Братья погребли его на монастырском кладбище, а потом сообщили мне.

— Это наверняка был он?

— Да. Мне принесли его вещи.

— Какие вещи? — спросил Януш, охваченный предчувствием.

Элисия ответила тихо-тихо. Спазма сдавила ей горло.

— «Антигону».

— «Антигону»? Перевод?

— Перевод «Антигоны»… и оригинал.

— И вы не могли похоронить брата…

— Хотя свои же братья его убили.

— Но за что?

— Не знаю. А вы… Я хотела вас спросить… ради этого и пришла сюда… А вы никому ничего не говорили о Хосе?

— Нет, никому и ничего.

— И ничего не писали?

— Что я мог писать? Кому? Нет.

— Ведь у нас убивают только предателей, а Хосе предателем не был.

«Хосе, мальчик», — прошептал про себя Януш.

— Ну, мне пора, — сказала Элисия и выбралась из-за пюпитра скамьи. — Вы подождите, пока я выйду из собора. Вместе нас не должны видеть.

Элисия так быстро вышла из часовни, что через минуту Янушу уже казалось, будто она растворилась в ненастном сумраке собора. Солнечный свет проникал в готический интерьер распорошенной золотистой пылью. Януш обошел весь собор, словно турист, которому наскучил осмотр, держа под мышкой толстый том «Воспитания чувств», словно красный бедекер.

«Путеводитель по стране чувств», — подумал он.

Перед «золотой лестницей» он остановился. Это была причудливая, словно игрушка, лестница, уходящая вверх и изламывающаяся в изощренном рисунке; вела она к замурованной двери где-то вверху — к двери, ведущей в никуда. Он задумчиво постоял перед этим курьезным сооружением, никому не нужным, разве чтобы потешить глаз красотой форм.

«Путеводитель по стране чувств привел в никуда», — констатировал он.

Взяв в руки том Флобера, он прикинул на ладони его тяжесть.

«Столько слов — и все это не имеет никакого значения. Хосе, мальчик, погиб, не успев закончить перевод «Антигоны», так же как был убит каноник Аризтимуно, как новеллист Онандья, как переводчик Маркьеги. Никакие воспитания чувств здесь не помогут, все они показали свою полную несостоятельность». Он хорошо помнил русскую революцию и жертвы, которые она вызвала. И помнил, как Володя говорил там, наверху, Неволину и Валерию, что это последние жертвы и что больше крови уже не будет.

…И стоят ангелы убиенные в небеИ сквозь слезы улыбаются друг другу —Уж после них-то не будет никаких слез.

И вот вновь потоки крови. «Братья его убили, — сказала скорбная сестра, одетая в черное Элисия. — Il est tué». Как иногда в дешевой постановке со всех сторон сцены трагическим шепотом перекликаются голоса, повторяющие одну и ту же фразу, так и теперь со всех сторон вычурного собора, из каждого излома, из каждого сталактита, из каждого каменного цветка свода до ушей Януша доносились неотвратимые слова: «Il est tué».

Они звучали как приговор не только Амундзарану, но и Янушу. Он знал, что солгал, сказав Элисии, что он никому не писал о встрече с Хосе. Как сквозь сон припомнилось ему содержание письма Эдгару. Писал он его поздно вечером в пустом гостиничном номере. Напротив его окна, через улицу, виднелось открытое окно машинистки, которая работала день и ночь. Она смотрела в его окно, и он подозревал, что она влюблена в каждого, кто живет в этом номере. Он был не в себе от грусти, от тоски, от страха перед жизнью, и письмо было посвящено главным образом этим чувствам. Вполне возможно, он написал что-то и о молодом баске, поскольку тот переводил «Антигону». Но ведь не это было основным занятием Хосе.

«Вот так и предают человека, — подумал Януш, стоя перед «золотой лестницей». — Так обрекают его на смерть: мимоходом, испытывая благородные чувства, восторгаясь и умиляясь самим собой. Что ж, все просто и обычно. Становятся по одну сторону, а там — другая сторона. И одна из сторон стреляет. Вот и все».

Он передернулся — замерз в холодных стенах громадного собора и почувствовал себя одиноким. И ощущение физического холода убило в нем все остальные мысли.

«Вот и все, — повторял он. — И я ничем не могу помочь».

Он вышел.

«Да, но Иуда преследовал хоть какую-то цель. Там был хоть какой-то повод — ради тридцати сребреников — а здесь ни за что, совершенно даром. Просто так…»

— Чудесно, сударь, — произнес он, подходя к гостинице.

В номере у Марыси пили чай. Смуглый подросток в белой куртке («Как в большинстве гостиниц», — подумал Януш) принес чашки и стал разливать всем поочередно чай. Сначала этой глупой гусыне, потом Марысе, потом Янушу.

— Представь себе, Януш, — сказала графиня Казерта, — наши войска заняли уже пол-Мадрида.

Марыся улыбнулась.

— Ты всегда преувеличиваешь, Роза, — сказала она, поднося чашку к губам, — никто не говорил о половине Мадрида, они только подошли к самому городу и сейчас заняли предместья.

Януш ничего не сказал.

— Я получила un télégramme, — снова сказала Билинская. Поскольку она не сообщила, от кого телеграмма, это значило, что телеграфирует Спыхала.

— Ну и что? — спросил Януш.

— Мы уже можем возвращаться домой, — улыбнулась Марыся. Улыбка эта была весьма многозначительной. Януш сделал вид, что не заметил ее, нагнувшись над корзиночкой с печеньем.

— И когда возвращаемся?

— Да хоть завтра, — ответила Билинская.

— О нет, Мари, — молитвенно сложила руки графиня Казерта, — я так хорошо чувствую себя с вами.

Билинская пожала плечами.