Сервис с летальным исходом - Нина Васина

— В половине первого приезжает машина с хладокомбината, она выбрасывает просроченное мороженое, если повезет, человек шесть могут отовариться. Сейчас ведь холодно еще, народ особо не покупает… А к лету машина вообще перестает ездить, потому что все разбирают на комбинате, не залеживается. К лету в электричках мороженое дорожает.. Зато рыба быстро тухнет, летом сюда рыбники приходят.

— Я с Хрюком ссориться не стану! — предупреждает Луша. — Если спросит, все расскажу!

— Я знаю, ты у нас идейная! — вздыхает Цаца.

— Он тебе за эту девку в пижаме башку оторвет.

— Не оторвет! Я с ней уйду. Уйду с мороженщиками!

— Уже два раза уходила, — качает головой Луша. — Смотри, совсем тебя раздолбают вокзальные бомжи!

Мы с Цацей плетемся по свалке. Она сказала, что идти недалеко, а мы плетемся уже почти полчаса. Свалка не кончается, иногда приходится пролезать в огромные отверстия проржавевших труб и по ним, как по подземному ходу, заваленному отбросами, пробираться в лабиринте поворотов.

Я боюсь выпустить из правой руки подол ее плаща и упасть. Левой прижимаю к себе металлическую коробку.

— Щас выйдем, еще чуток осталось! — сообщает Цаца, ее голос гудит в трубе, труба содрогается от голоса и наших шагов, я шаркаю ногами в рукавицах по ржавому дну и уже не обращаю внимания на жирных крыс.

Выход на свет из горы мусора, как выход из подземелья. В этой части свалки не так воняет, Цаца говорит, это потому так, что ветер восточный. В отдалении сидят на коробках люди, мы идем к ним, и с каждым шагом Цаца все больше нервничает и теряет уверенность.

— А может, и не уйду, — сипит она. — Подумаешь, врежет Хрюк пару раз, впервые, что ли… А будет сильно драться, уйду к трупнику Гоше. Мерзляки, конечно, всякие попадаются, да и я не брезгливая.

— Если Копчику через шесть часов дать понюхать нашатырь, он может очнуться, — сиплю я сорванным голосом.

— Не. Не очнется. Хрюк сказал, что точно помер, а Хрюк знает.

— А ты попробуй, у вас здесь есть нашатырь? — Я еле успеваю за Цацей, люди на коробках заметили нас, некоторые встали.

— У нас здесь все есть. Понравился тебе Копчик? Еще тот… был, — радостно сообщает она, поворачивается ко мне и подмигивает. — Не смотри, что семьдесят четыре стукнуло.

— А трупник — это кто?

— Гоша? — Цаца останавливается и, прищурившись, внимательно осматривает людей на коробках. — Гоша занимается мерзляками, ну, то есть трупами, которые попадаются в мусоре. Скинут из мусоровозки какого, Гоша им и занимается. Сначала, конечно, осмотрит, потом позвонит куда надо.

— Позвонит?..

— А то! Доложит обстановку, номер машины, какая привезла, приметы и общий вид мерзляка. И ему уже нужный человек, значит, передает, дождаться милицию или убрать этого мерзляка с глаз долой подальше, чтобы, значит, процент раскрываемое™ не портил. Смотри-ка, сколько сегодня мороженщиков собралось, — бормочет она. — Будет драка. Ну вот, а Гоша уже сам решает, что с мерзляком дальше делать. Понятное дело, разденет, разует… И Кашира пришла, ну стерва!

Мороженщики оглядывают нас настороженно.

— Вот… — мнется Цаца. — Возьмите девушку с собой, а то Хрюк ее продаст Мухтару. А она совсем приличная, честное слово!

— У тебя все приличные, а ты — в первую очередь! — визгливо кричит небольшая толстая бабенка и закатывается смехом.

— Молчи, Кашира, ты вчера тут машину поджидала!

— А ты видала? Видала? — напирает высокой грудью, затянутой крест-накрест платком, Кашира.

— Видала! Сегодня не твоя очередь, а ты опять сидишь!

— Кашира сказала, что ей вчера подвалило в Подольске на свалке целую коробку батареек стащить, до последней электрички торговала, — вступает в беседу небольшой, интеллигентного вида мужичок.

— А ты и веришь? В Подольске? Да она ленивая, дальше Гривны не уезжает! Она вчера здесь мороженое таскала! — теперь и Цаца выставила вперед живот и пошла на Каширу.

Трое бесполых мрачных созданий набросились на Каширу, Цаца тоже успела наподдать носком мужского ботинка в объемный зад. Я оттащила ее за руку.

— Выведите девушку, — вспомнив обо мне, опять просит Цаца. — Она кормящая мать, да ты посмотри на руки, на пяточки! А штаны? Видел штаны? Это пижама такая!

Я задираю телогрейку, чтобы продемонстрировать, что это — пижама.

— У ней ребеночек совсем маленький, она полезла в машину за мусором случайно, выбросила важную вещь, вот и полезла, а ее засосало, а ребеночек плачет-заливается, а Хрюк…

— Чем докажешь? — прищурился интеллигентный мужичок.

Расстегиваю телогрейку и пуговицы пижамы на груди. Не отводя глаз от его лица, нащупываю сосок затвердевшей груди и пускаю струйку.

Драка прекратилась.

— Правда, что ли, кормящая мать? — интересуется Кашира, вытирая кровь под носом. — Ну это нас бог накажет, если не выведем!

— А что это за дорогая вещь, за которой ты в мусор полезла? — вкрадчиво спрашивает интеллигент.

Достаю из кармана телогрейки коробку.

— Да ерунда там такая, что даже противно! — спешит с объяснениями Цаца. — Рыбки сушеные да кости паленые!

Мужичок ковыряется в коробке тонкими породистыми пальцами, потом нюхает их и разочарованно отворачивается.

— Едет!

Вся компания бросается врассыпную, я остаюсь с Цацей.

— Ну вот и ладно, вот и хорошо, — бормочет Цаца, застегивая мою телогрейку. — Авось грудь не застудишь, ребеночка накормишь и меня добрым словом вспомнишь…

Я целую ее в щеку. Цаца отворачивается и всхлипывает.

Кашира и мужичок правильно подгадали место выброса и оказались у кучи коробок первыми. Остальные добежавшие сразу же устроили небольшую потасовку; как я поняла, дороже всего ценилось “ленинградское” и “крем-брюле”, потому что все — в упаковках. Вафельные стаканчики с бумажными нашлепками деформировались сильней и раскупались хуже — не стерильно.

Подошла Кашира и сунула мне в руки коробку стаканчиков.

— Неси, честная кормящая! — Она была злая. Выбранные ею коробки отняли и разрешили взять только “стаканчики”.

За свалкой в заброшенных строительных вагончиках каждый из мороженщиков прятал свои “колеса”. У Каширы это была дребезжащая тележка-пенсионерка с привязанной коробкой от бананов. Я с облегчением скинула туда мороженое. У “особо крутых” были припасены куски твердой углекислоты, этот искусственный лед дышал мутным дымком над тележками быстро уходящих мороженщиков. Кашира, потеряв ко мне всякий интерес, понеслась по дороге, дребезжа тележкой, а меня тронул за плечо мужичок.

— Ты за нами не ходи, — сказал он, бегая по моему лицу глазами. — Эта дорога — на станцию, в электричку в таком виде лучше не соваться. Ты вот здесь пройди, за вагончиками, метров через двести увидишь мойщиков, они тут машины водой заправляют, найдешь Сережу, скажешь, чтобы он отвез тебя куда надо. Скажешь, что Федор Максимыч велел.

— Спасибо.

— Спасибом не отделаешься. Если мне чего понадобится, я тебя найду, и тогда ты мне поможешь.

— Вы меня найдете?

— Я детский врач. Был. Я в Серпухове до сих пор знаю всех детских врачей, уж молочного младенца с такой мамой я смогу найти!

— Какой?.. — под его взглядом мне становится неуютно и стыдно.

— Какой-какой… Обритой!

За вагончиками я сразу увидела вдали площадку и оранжевые баки машин. Заспешила, словно этот Сережа меня ждет. И застыла, как только подошла поближе. Недалеко от вышки с насосом стояла компания шоферов и с равными промежутками ржала, как по команде, — одновременно и громко. В центре этого сборища размахивал руками водитель такси, за двести долларов пустивший меня в свою машину на станции. Опять он рассказывал анекдоты и еще объяснял жестами, если кто недопонял…

— Кого я вижу?! — закричал он, раздвинул круг и пошел ко мне навстречу, расставив руки.

Я заметалась, чтобы не попасть в них, таксист остановился и удивленно поинтересовался:

— Мадам, неужели сегодня вы гуляете пешком? В таком прикиде? Ну, вы здорово рискуете! Вас ограбит первый же гопник, разве можно гулять в таких одеждах, в таких драгоценностях и мехах?!

Подумав, я направилась к его такси. Он успел подбежать первым и церемонно открыл передо мной заднюю дверцу.

Я села.

Он стоял на изготовку, согнувшись в пояснице, и кусал губы, чтобы не утерять показной серьезности.

— Куда изволите?

— Туда же.

— Тогда — за столько же.

— Идет.

Усевшись за руль, он поинтересовался, помню ли я условие поездки в его машине.

— Стра-а-а-анная женщина, стра-а-а-анная! — завыла я, наклонившись, чтобы размотать шнурки на меховых рукавицах.

— Схожая с птицею ра-а-а-аненой! — радостно подхватил водитель. — Грустная, крылья сложи-и-ившая! Ра-а-а-дость полета забывшая!..

И, выехав на шоссе, на словах “…кем для тебя в жизни стану я?” подмигнул в зеркало.