Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл

Из этого списка видно, что в распоряжении Шарлотты была изрядная библиотека и она могла выбирать себе чтение по вкусу. Становится ясно и то, что две юные леди живо интересовались вопросами, которые занимали людей весьма религиозных. Моральность Шекспира для чувствительной Э. нуждалась в подтверждении со стороны Шарлотты. А чуть ниже она спрашивает, позволительно ли танцевать на вечерах, где проводишь по несколько часов и где присутствуют девушки и юноши. На это Шарлотта отвечает:

Не без колебаний выражу точку зрения, расходящуюся с мнением мистера *** и твоей чудесной сестры. Дело представляется мне следующим образом. Позволительно несомненно, поскольку грех состоит вовсе не в самом действии «дрыганья ногами» (как говорят шотландцы), а в часто сопровождающих его последствиях, а именно: фривольности и пустом времяпрепровождении. Однако, когда этим занимаются так, как ты описываешь, – ради физического упражнения и забавы в течение часа среди молодых людей (чья веселость, безусловно, не нарушает никаких Божьих заповедей), этих последствий можно не опасаться. Ergo88 (такое заключение диктует моя манера рассуждения), подобное развлечение совершенно невинно.

Расстояние между Хауортом и Б. составляло всего семнадцать миль, и пройти этот путь пешком, не нанимая двуколки или иной повозки, было тяжело. Поэтому каждая поездка Шарлотты к подруге требовала приготовлений. Хауортская двуколка не всегда была свободна, а мистер Бронте часто не желал способствовать встречам в Бредфорде или где-то еще – встречам, которые могли принести хлопоты другим людям. И отца, и дочь отличала некая гордость, заставлявшая их избегать одолжений. Всякий раз, бывая у кого-то в гостях, они боялись «засидеться». Мистер Бронте был мнителен и при этом кичился знанием человеческой природы. Сама же Шарлотта всегда боялась слишком открыто выражать привязанность, чтобы не утомлять тех, кого любишь. Она часто сдерживала свои теплые чувства и всегда проявляла осторожность, даже когда ее присутствие безусловно радовало истинных друзей. Поэтому, когда Шарлотту приглашали в семейство Э. погостить на месяц, она приезжала не более чем на две недели. Радушные хозяева с каждым разом относились к ней все лучше и лучше, принимая ее с такой радостью, словно она была сестрой Э.

Интерес к политике, возникший еще в детстве, по-прежнему оставался в силе. В марте 1835 года Шарлотта писала:

Что ты думаешь о направлении, которое принимают политические дела? Задаю этот вопрос, полагая, что теперь они тебя живо интересуют, хотя раньше ты была ими не слишком занята. Как видишь, Б. торжествует. О, ничтожный! Всем сердцем ненавижу его. Нет на свете человека, к которому я относилась бы хуже. Между тем оппозиция разделена – «раскаленные докрасна» и «теплые», а герцог (лучше так: Герцог) и сэр Роберт Пиль не подают признаков обеспокоенности, хотя их уже дважды побеждали. «Courage, mon amie!»89 – как говаривали в старину рыцари перед битвой.

В середине лета 1835 года в пасторском доме собрался большой семейный совет. Обсуждали важный вопрос: к какому занятию следует готовить Брэнвелла? Ему уже исполнилось восемнадцать лет, и пришло время принять решение. Юноша был, несомненно, очень умен, более того, его считали самым талантливым в этой совсем не обделенной дарованиями семье. Впрочем, сестры не спешили признавать собственные таланты – ни каждая свои, ни друг друга, но это не распространялось на обожаемого брата. Отец, ничего не знавший о многочисленных проступках сына, также гордился даровитым отпрыском, и достижения Брэнвелла охотно демонстрировались всем желающим. Восхищение окружающих льстило молодому человеку. В результате он оказывался желанным гостем на всех «арвиллах» и других деревенских гулянках: йоркширцы умели ценить ум и талант. Хозяин таверны «Черный бык» неизменно рекомендовал своим заезжим посетителям, заскучавшим в одиночестве над кружкой, разделить компанию с этим молодым человеком: «Не желаете ли, чтобы кто-нибудь помог вам прикончить эту бутылку, сэр? Если желаете, я пошлю за Патриком». (Жители деревни называли его до самой смерти по первому имени.) И пока мальчишка бегал за Брэнвеллом, хозяин развлекал гостя рассказами о поразительных талантах юноши, о его необыкновенно рано развившемся уме, способности поддерживать разговор – обо всем, что составляло гордость всей деревни.

Приступы нездоровья, которым был подвержен в поздние годы мистер Бронте, заставляли его обедать в одиночестве (во избежание соблазнов разделить с кем-то нездоровую для себя пищу), а следующие за трапезой часы проводить в полном покое. Эта необходимость, а также пасторские обязанности были причиной того, что мистер Бронте почти ничего не знал о том, как проводит внеклассное время его сын. Собственная юность будущего священника прошла среди людей, занимавших примерно то же место в обществе, что и товарищи Брэнвелла; однако мистер Бронте обладал большой силой воли, характером, решительностью в достижении поставленных целей – именно теми качествами, которых недоставало его сыну.

Просто удивительно, с какой охотой все члены семейства занимались рисованием. Мистер Бронте приложил немалые усилия, чтобы его дети получили хорошие уроки, однако девочки и так любили все связанное с этим искусством. Их увлекали любые описания знаменитых картин или сделанные с них гравюры, а за неимением гравюр довольствовались случайными оттисками или рисунками: внимательно изучали их, обращая внимание на то, какая идея вложена в композицию картины, что́ это произведение должно было внушить зрителю по замыслу художника и что на самом деле внушает. Так же девочки относились к плодам собственного воображения: им, правда, не хватало мастерства, но они никогда не испытывали недостатка в идеях. Одно время Шарлотта подумывала о том, чтобы зарабатывать на жизнь рисунками, и испортила себе глаза, вырисовывая каждую деталь так же тщательно, как это делали предшественники Рафаэля, – хотя и без их достоверности, поскольку ее рисунки исходили по большей части из воображения, а не из природы.

В таланте Брэнвелла как живописца никто не сомневался. Мне довелось видеть его картину, которая была написана маслом приблизительно в то время. Она изображала его сестер в полный рост, в три четверти. По технике исполнения картина немногим превосходила вывески, однако сходство было схвачено удивительно. Я могу судить об этом, поскольку видела, как похожа была на свое изображение Шарлотта, державшая это полотно в тяжелой раме и, соответственно, стоявшая вплотную к нему. Прошло десять лет с момента написания, но сходство оставалось замечательным, и можно предположить, что столь же похожими на свои портреты были и две другие сестры. Картину разделяла почти посредине большая колонна90. С освещенной солнцем стороны этой колонны стояла Шарлотта, одетая в характерное для той эпохи платье с рукавами «жиго ягненка» и с широким отложным воротником. С другой, затемненной стороны стояла Эмили – ее плечо было скрыто нежным личиком Энн. Лицо Эмили поражало своей скрытой силой, лицо Шарлотты – озабоченностью, а лицо Энн – нежностью. Младшие сестры были изображены с короткими волосами и в детских платьицах: они еще явно не достигли взрослых лет, хотя Эмили на картине ростом уже выше Шарлотты. Я помню, как вглядывалась в эти печальные, серьезные, чем-то омраченные лица и пыталась найти в них знаки, мистическим образом предсказывающие раннюю смерть. И мной владела суеверная надежда на то, что эта колонна, отделяющая судьбы двух сестер от судьбы третьей, стоящей несколько в стороне, является знаком того, что Шарлотта выживет. Мне было по душе, что светлая сторона колонны обращена именно к ней и что на нее падает свет на этом портрете. Я оказалась бы более проницательной, если бы смогла угадать в ее изображении – нет, в ее живом лице – то, что она умрет в расцвете сил. Сходство, повторяю, было удивительным, хотя техника исполнения оставляла желать лучшего. Думаю, семья предрекала Брэнвеллу, что он мог бы стать великим художником, и, наверное, он стал бы им, если бы не недостаток способностей и, увы, моральных качеств.