Ересь Хоруса: Омнибус. Том 3 - Дэн Абнетт

— Так, так, так, — произнес Крукеш. Растопыренные пальцы отбрасывали черную тень на его лицо. — Если я не ошибаюсь, это Макрагг. Как интересно.

Макрагг. Сота. Как они могли быть связаны?

Крукеш активировал вокс-канал.

— Приготовить флот, — приказал он. — И созвать моих капитанов. Думаю, настало время изучить эту систему получше.

Энди Смайли

Добродетели сынов

— Плохие из нас отцы, брат, — говорю я, глядя на скрытую бронёй спину Хоруса. Внимание моего брата разделено, он, как и всегда, разрывается между ролями примарха — отца легиона и боевого командира. Хорус стоит во главе временного зала военных собраний, сверля глазами висящий на стене огромный гололит.

— С чего бы? — спрашивает он, не оглядываясь.

— Отцовский долг — наставлять сынов, направлять их на путь истинный.

Тогда Хорус оборачивается, и я впервые за несколько месяцев вижу его лицо. Лоб избороздили свежие морщины, а глаза сузились от бремени, которое мои слова облегчить не могли.

— Взгляни, чего добились наши легионы, — говорит Хорус, показывая на гололит. В этот момент передо мной гордый отец, защищающий своих сыновей. На экране проступают и уносятся прочь подробности тысячи войн в сотне звёздных систем. Вытканный из них гобелен информации и тактических данных повествует о неудержимой мощи наших детей, способных сокрушить любое, даже самое яростное сопротивление и завоевать миры. — Сколь много бы они добились без нашего руководства?

Он вновь командир. Я улыбаюсь, думая, замечает ли брат мгновения, когда сменяются его роли, и качаю головой.

— Нет. В такой логике есть изъян. Наши сыны рождены для войны, этому мы их не учим. Сражаясь во имя нас и нашего отца, они действуют из повиновения, из долга и чести. Мы используем их как инструменты для своих целей, но чему мы их учим?

— Смогли бы мы научить их быть чем — то иным?

— Будь мы лучшими учителями, то смогли бы помочь Пертурабо принять своё место или облегчить разум Лоргара. Мы смогли бы направить Ангрона и дать Кёрзу душевное равновесие. Наши изъяны как отцов вдвойне отражены в наших неудачах как братьев.

— Нет, — голос Хоруса твёрд как сталь, а его решимость непоколебима. — У каждого из нас есть предназначение. Император знал это и предусмотрел. Все мы — мечи или щиты, нужные в Его замыслах.

— Но разве не приходится брошенным на арену воинам сражаться и мечами, и щитами?

— Дело не в оружии, брат, а в мастерстве, с которым его используют.

— Вот именно, брат, но все мы знаем лишь один путь, по которому и направляем свои силы.

— Что тревожит тебя, Сангвиний? — Хорус обращается ко мне так же, как я обращаюсь к своим капитанам, скрывая узы братства за маской ответственности и воли.

— Ничего, — лгу я.

Я не рассказываю брату о своих видениях, о дворце Императора, сжигаемом неестественным пламенем. Не рассказываю о своих кошмарах, о страхе, что мой легион утонет в собственной проклятой крови. Да и о чём говорить? Я не могу представить ни врага, который нападёт на Святую Терру, ни катализатора, который отправит всех моих сынов до единого в пасть безумия.

Я надеялся, что из всех братьев смогу поделиться сомнениями хотя бы с Хорусом, но чувство внезапного одиночества заставляет меня умолкнуть.

— Просто праздные раздумья, — я отворачиваюсь и выхожу из зала.

И память о видении следует за мной. Он было похоже на предвиденье изъянов, на поучительную историю о том, что нельзя полагаться лишь на свои сильные стороны. Видение говорило о моих сынах и их неудачах. На последней Буре Ангелов — ритуальном поединке, чья традиция восходит к далёким и забытым временам Ваала — я пытался научить своих самых непохожих детей подобию равновесия. Но на вершине дуэльного камня, забыв обо всём, кроме жизни и смерти, они не вняли моим учениям.

Я вздыхаю.

Истинное знание приходит лишь тогда, когда его приносят перемены обстоятельств, ведь мы, самовлюблённые существа, цепляемся за свои привычки, словно свергнутые короли за руины сгоревших владений. Эту пословицу я запомнил ещё в детстве, услышав её от первых старейшин. Слова впиваются в меня, словно гвозди. От гнева сжимаются кулаки. Амит и Азкаэллон — вот мои меч и щит. Но им надлежит стать чем — то большим, скрестив клинки с сынами моих братьев.

Я научу их важности уроков прежде, чем грянет новая Буря.

Азкаэллон

На Генвинке всегда идут дожди. Всю планету захлёстывает непрестанным ливнем, превратившим континенты в топкие болота, а терзающие моря бури бьют по утёсам. Противник прячется в ядре планеты. Завтра наши роты опустятся в глубины этого мира и принесут врагу возмездие Императора. Сегодня мы стоим на палубе из стали и адамантия, на вершине огромной платформы, стойко стоящей на пути грозных волн. Я снимаю шлем и чувствую на коже капли дождя. Мгновенно промокнув насквозь, волосы прилипают к затылку.

— И где же остальные твои воины, Азкаэллон? — мой соперник показывает на пятерых Сангвинарных Стражей, сопровождающих меня. Это Люций, величайший мастер клинка во всём Третьем легионе. Лицо его благородно и аристократично, а прибитые бурей волосы непокорно хлещут по ветру. Он выглядит так, словно рождён для поединков, но всю красоту Люция портит замаравшая лицо презрительная усмешка.

— О, мне не нужно столько зрителей, как тебе, — отвечаю я, показывая на тысячу легионеров, Детей Императора, стройными рядами стоящих на той стороне.

— Твои воины ведь всё равно услышат о поражении, — в улыбке Люция много ехидства, но нет тепла и искренности.

И у него есть причины для такой самоуверенности. На лице Люция нет ни одного шрама, что редкость для космодесантников, а тем более для воинов, сражавшихся в сотнях поединков. Я спокойно смотрю ему в глаза.

— Лишь глупец хвалится победой, которую ещё не одержал.

— Возможно, — недовольно кривится Люций от моих слов. — Думаю, что и простым солдатам иногда выпадает счастье, — он шагает вперёд нарочито развязно, никуда не спеша, и обнажает меч. — Но не жди его сегодня, Ангел.

Его оружие совершенно. Это узкий и долгий меч с обвитой проволокой рукоятью, более длинной, чем я мог бы ожидать от такого клинка. Он улыбается, видя, что я изучаю оружие, и эффектным взмахом поднимает его клинком вверх.

— Он сделан под старину. Длинная рукоять позволяет мне менять хватку, — Люций показывает, как, легко переходя на двуручный ухват, а затем обратно. Я хмурюсь. Люций — нарцисс среди легиона перфекционистов. Он бьёт эфесом меча по закреплённому на левой руке боевому щиту, — Теперь, если не возражаешь, начнём же.

— До первой крови, — я обнажаю саблю с широким клинком и эфесом тех же цветов золота и меди, что и мои доспехи.

— Как пожелаешь. До первой крови, — насмешливо кланяется Люций, начиная обходить меня. Он идёт важно, всем своим видом показывая небрежность и безразличие. Он играет на публику и язвит, перебрасывая меч из руки в руку, глядя то на рукоплещущих Детей Императора, то на меня, словно вспоминая, что здесь есть и его соперник. Но это лишь представление. При всей своей манерности он не делает ни единого небрежного шага, ни на пядь не углубляется на дистанцию удара, никогда не отводит в сторону клинка.

Для Люция это не игра.

Я стою на месте. Мне некуда спешить. В отличие от многих своих братьев, я не скор на… восторженный гнев. Я привык к терпению, необходимому, чтобы защищать отца — воителя, которому вряд ли когда — нибудь потребуется моя защита. Но надменный Люций не привык терпеть.

Проходят ещё десять ударов сердец.

Дети Императора начинают уставать от ожидания, ликующие крики и насмешки сменяются скучающим молчанием. Люций прищуривается, заметив это.

— Я был готов дать тебе ударить первым, дать возможность сразиться на равных перед поражением. Но… — он останавливается, и насмешливая улыбка вновь появляется на его лице… — эта ночь не будет длиться вечно.

Он атакует.

Я вижу лишь проблески движения меча, клинок мелькает, словно бесплотная тень. Но его укусы жалят. Мне удаётся лишь отвести спешными блоками выверенные удары, защищая саблей открытое лицо. Десяток раз Люций царапает мои доспехи. Если бы он пролил хотя бы каплю крови с моей щеки, то поединок бы завершился.

И с каждой царапиной Дети Императора ликуют. Они кричат и бьют сабатонами в унисон с аплодисментами по стальной палубе платформы. Люций медлит.

— Мне приятно, что у тебя есть хоть какие — то задатки мастерства. Какое удовольствие от лёгких побед?

Я морщусь и делаю вид, что устал, стараясь дышать быстро и резко, словно задыхаюсь. Люций попадается на наживку, и делает шаг вперёд, готовя удар в опорную ногу. Но он слишком самоуверен. Я игнорирую его блеф и парирую клинок, летящий к моему лицу, а затем ударяю в ответ, схватив саблю обеими руками и метя в его живот. Для парирования мы слишком близко. Он петляет, принимая удар, лишая его замаха и встречает боевым щитом. Мой клинок вздрагивает, пробивая вдоль щита длинную борозду. Я кручусь и меняю хватку, а затем ударяю клинком назад.