Нити магии - Эмили Бейн Мерфи

– А они у тебя, конечно же, есть, – говорит Лильян, читая письмо.

– Так как же мне представить их ему? – бормочет Якоб себе под нос.

– Если спеть песню и станцевать, наверное, будет лучше всего? – поддразнивает Лильян, выгибая бровь.

– А может быть, рассказать жуткую историю? – подхватываю я и забираю у нее письмо, чтобы тоже прочитать его. – Лильян любит жуткие истории.

– Когда-то я слышал о женщине, которая заразила собственного сына оспой, – произносит Якоб зловещим полушепотом. – Она втерла растолченные корочки от язв в царапины на его коже. – И с мрачным смехом добавляет: – Намеренно.

– Это ужасно! – отшатнувшись, восклицаю я, а Лильян одновременно с этим хлопает в ладоши.

– О да, как интересно! Хочу еще! – радостно щебечет она.

– Зачем кому-то так поступать? – спрашиваю я и вспоминаю, как отец держал в своих больших, мозолистых руках крошечные чайные чашки для моих кукол.

– На самом деле, это был очень правильный поступок, – быстро говорит Якоб. – Это была вариоляция, первый вариант прививок. Люди заражали себя умерщвленной разновидностью оспы через крошечные царапины на теле, и это давало им неуязвимость против настоящей болезни. Вариоляция заставляла их тела атаковать оспу вместо того, чтобы она атаковала их тела. – Он смотрит на меня и мягко добавляет: – Это действительно спасло жизнь ее сыну и, в конечном итоге, множеству других людей.

Якоб пересказывает нам другие теории: о растениях, припарках, обеззараживающих растворах, о переливании крови и горячих серных источниках. Мы снова похищаем у Нины ключ и поднимаемся по черной лестнице в библиотеку, где Якоб рассказывает нам, как Фирн получил свое название: в честь снега, который скапливается на вершинах гор и лишь чуть-чуть подтаивает, прежде чем замерзнуть снова, с веками спрессовываясь во все более плотный лед. Доктору Хольму это напомнило то, что происходит в нашей крови от применения магии.

Взяв книги о драгоценных камнях, мы прячем их под своей униформой и по одной относим на чердак в каморку Якоба, чтобы пролистать их, когда покончим с нашими дневными обязанностями.

Красных самоцветов так невероятно много! Мои пальцы листают страницы: рубин и сердолик, гранат и шпинель, биксбит и киноварь… О них есть статьи в энциклопедиях, но Якоб также отыскивает в библиотеке другие книги, которые могут нам помочь: легенды и древние мифы, лекарские записи – все, что могло бы объяснить, почему красный камень стоил того, чтобы ради сохранения тайны понадобилось убивать людей. Лильян отрывается от рассказа о том, как викинги ценили янтарь, и пролистывает тетради, стопкой лежащие рядом со столом Якоба.

– Якоб, одна из твоих идей – пускать кровь посредством пиявок? Ради всего святого, не надо лечить этим способом! Ты не мог бы изобрести для нас что-нибудь более приятное и ароматное?

– О да, Лильян, когда я буду спасать тебе жизнь, то постараюсь сделать лекарство сладким, – саркастически отзывается Якоб. Он приглаживает ладонью волосы и поправляет очки.

– Послушай, я помогу тебе свести эти жуткие тетради в красивый, как у настоящих ученых, том, где будут все твои идеи, а Марит переплетет его, – предлагает Лильян, и я киваю. – Ты сможешь принести его на собеседование с доктором.

– И еще я могу помочь тебе с твоим костюмом, – добавляю я, и Якоб бросает на меня обиженный взгляд. – А что? – спрашиваю я. – Рукава тебе коротки, а ткань на воротнике потерлась.

Он закатывает глаза и сухо произносит:

– Спасибо.

– Поблагодаришь нас тем, что научишься лечить Фирн, – говорит Лильян, и я согласно киваю. – И еще, Якоб… – продолжает она, хлопая ресницами, – когда настанет время… помни, что мой любимый вкус – лакрица.

Позже в тот день я отвожу в сторону плети глицинии и иду через прохладу затененного коридора, оттенки в котором меняются от светло-сиреневого до ежевично-лилового. Дойдя до дверей оранжереи, я слышу шорох и останавливаюсь. Шарканье обуви, звук чьего-то падения, приглушенное ругательство.

Тихонько открыв дверь, я вижу, как Ева, пытаясь выполнить новое па, в одиночку делает упражнения возле ряда апельсиновых деревьев, растущих в кадках. Я двигаюсь так тихо, что остаюсь незамеченной. Она снова падает, потом еще и на этот раз, поднимаясь, видит меня.

– Ты пришла сюда за сливами? – торжественным тоном спрашиваю я, и ее лицо расплывается в улыбке.

– Здесь тепло. И мне нравится, как тут пахнет. Совсем не шерстью и не нафталином, – говорит она, делая быстрый оборот на носке, вызывая у меня смех. – Хочешь посмотреть, над чем я работаю?

Она почти застенчиво хихикает, показывая мне, чему ее учит Хелена. Я уже вижу разницу. Какая-то новая грациозность заметна в том, как Ева складывает руки и распрямляет спину, мышцы ее наливаются новой силой, когда она медленно вытягивает ногу. Ева осторожно двигается среди стеклянных шаров и среди запаха фруктового сада, в то время как свет пробивается сквозь листву, создавая ощущение, что мы находимся под водой.

Я прислоняюсь к той части стены, которая не покрыта мхом. «Что будет с нами, – думаю с горечью, – если мой отец действительно пытался низвергнуть Вестергардов?» Если он и вправду был убит – и если Вестергарды на самом деле причастны к этому, – то мне нужно забрать Еву и бежать так далеко, как только мы сумеем.

«Но что, если она выберет иное? – спрашиваю себя. – Что, если она выберет свою нынешнюю жизнь?»

Что будет с нами – со мной, – если она узнает, что эти люди убили моего отца, но все равно решит остаться с ними?

Ева на миг приподнимается на самые кончики пальцев, потом опускается и широко улыбается мне. Я хлопаю в ладоши.

– Ты уже очень хорошо научилась, – с искренней радостью говорю ей. – Даже за такое короткое время. – Делаю шаг к ней и прижимаю ее к своему форменному переднику. – И мне кажется, ты подросла.

– Я совершенно уверена, что перестала расти в тот день, когда мне исполнилось восемь, – смеется она, и этот смех заставляет меня чувствовать вину за камень, спрятанный у меня в кармане. За то, что в очередной раз что-то скрываю от нее. Мне кажется, будто я делаю что-то неправильное.

– Тебе нравится учиться? – спрашиваю я, выпуская ее из объятий. – Узнавать что-то о той части мира, откуда родом твоя мать? Помнишь, ты всегда гадала, как там живут люди?

– Да, – отвечает Ева и легким движением выгибает руки над головой. – Мне нравится. Но отчасти мне странно учить что-то, что касается ее и меня. В «Мельнице» я, конечно, часто думала об этом, но… как ни странно, сейчас это меня немного пугает. Смотри, – она, не переставая размышлять вслух, кружится в танце. – Что, если это изменит мое отношение к себе самой? – Ее тело вращается так медленно, она управляет им так хорошо, что в это трудно поверить. – Или к тому, кем я себя считала?

Мои пальцы