Бувар и Пекюше - Гюстав Флобер

Всего было семнадцать человек, в том числе два крупных землевладельца, супрефект из Байе и какой-то господин из Шербура. Граф де Фаверж извинился перед гостями, что его супруга не может принять их по случаю мигрени. После того как приглашённые отдали дань восхищения грушам и винограду, переполнявшим четыре корзины по углам, разговор зашёл о важной новости: проекте высадки в Англии войск генерала Шангарнье.

Герто одобрил этот план в качестве военного, священник — из ненависти к протестантам, Фуро — в интересах торговли.

— Вы проповедуете средневековые взгляды, — сказал Пекюше.

— В средних веках было много хорошего, — возразил Мареско. — Хотя бы наши соборы…

— А сколько злоупотреблений…

— Что за беда! Если бы не произошла революция…

— Да, революция, все зло от неё! — сказал священник со вздохом.

— Но революции содействовали все, даже аристократы (извините меня, граф), они были в союзе с философами.

— Что вы хотите! Людовик Восемнадцатый узаконил грабеж. С тех пор парламентский строй подрывает все основы…

Подали ростбиф; несколько минут слышен был только стук вилок, чавканье да шаги лакеев, которые, скользя по паркету, повторяли два слова: «Мадера! Сотерн!».

Беседа возобновилась благодаря незнакомому господину из Шербура, который спросил, как удержаться на краю пропасти.

— У афинян, которые имеют нечто общее с нами, — заметил Мареско, — Солон обезоружил демократов, повысив избирательный ценз.

— Лучше бы распустить Палату, — заявил Гюрель, — вся смута исходит из Парижа.

— Необходима децентрализация! — сказал нотариус.

— С широкими полномочиями, — добавил граф.

По мнению Фуро, местные власти должны быть полными хозяевами в округе, могут даже запретить проезд по своим дорогам, если сочтут это нужным.

В то время как одно блюдо сменяло другое — куры под соусом, раки, шампиньоны, салат из овощей, жареные жаворонки, — сотрапезники обсудили множество проблем: улучшение системы налогов, преимущества крупного землевладения, отмену смертной казни; супрефект не упустил случая привести по этому поводу словцо одного остряка: «Пусть господа убийцы начнут первыми!»

Бувар был поражён контрастом между окружавшими его прекрасными вещами и пошлыми разговорами; ему всегда казалось, что слова должны соответствовать обстановке и под высокими потолками должны рождаться великие мысли. Это не мешало ему раскраснеться от удовольствия, и за десертом он видел все блюда и компотницы как бы сквозь туман.

Пили разные вина — бордо, бургундское, малагу… Граф де Фаверж, зная вкусы соседей, велел откупорить шампанское. Собутыльники, дружно чокаясь, предложили тост за успех выборов, а попозже, в четвёртом часу перешли в курительную, чтобы выпить кофе.

На столике, среди номеров «Универ» валялась карикатура из «Шаривари»; там был изображён гражданин, у которого из-под фалд сюртука свешивался хвост с глазом на конце. Мареско объяснил смысл карикатуры. Все долго хохотали.

Гости пили ликеры, стряхивая пепел от сигар на шёлковую обивку. Аббат, убеждая в чём-то Жирбаля, нападал на Вольтера. Кулон дремал. Граф де Фаверж говорил о своей преданности Шамбору.

— Пчелиные ульи доказывают превосходство монархии.

— Зато муравейники — превосходство республики.

Впрочем, доктор уже больше не стоит за республику.

— Вы правы! — сказал супрефект. — Форма государственного строя значения не имеет.

— Если сохранена свобода! — вмешался Пекюше.

— Честному человеку не нужна ваша свобода, — ответил Фуро. — Я не мастер говорить речи, я не журналист. Но уверяю вас: Франция хочет, чтобы ею управляла железная рука.

Все хором стали призывать спасителя отечества.

Уходя, Бувар и Пекюше слышали, как граф де Фаверж говорил аббату Жефруа:

— Необходимо восстановить повиновение. Государство погибнет, если будут обсуждать его указы. Божественное право — вот в чём единственное спасение.

— Вы совершенно правы, граф.

Бледные лучи октябрьского солнца протянулись за лесом, дул свежий ветер; шагая домой по сухим листьям, друзья с облегчением дышали полной грудью.

Всё, чего они не смели высказать в замке, вырвалось наружу.

— Какие идиоты! Какая низость! — восклицали они. — Трудно вообразить столь отсталые взгляды! Да и что, собственно, значит божественное право?

Приятель Дюмушеля, профессор, объяснивший им законы эстетики, ответил весьма учёным, обстоятельным письмом.

Теорию божественного права сформулировал при Карле II англичанин Фильмер.

Вот она:

«Создатель даровал первому человеку господство над миром. Оно перешло к его потомкам, власть короля исходит от бога. „Король — образ бога“, — пишет Боссюэ. Отцовская власть в семье учит повиноваться единой воле. Короли созданы по образцу отцов».

Локк опровергает эту доктрину. Родительская власть отличается от власти монарха, ибо любой подданный имеет те же права по отношению к своим детям, как монарх — к своим. Королевская власть существует лишь благодаря народу, государь — избранник народа, — об этом напоминает старинный обряд коронования, когда два епископа, указывая на короля, спрашивали у знатных сеньоров и у простолюдинов, признают ли они его своим государем.

Следовательно, власть исходит от народа. Он имеет право «делать всё, что хочет» — по Гельвецию, «изменить государственный строй» — по Вателю, восстать против несправедливости — согласно Глафею, Отману, Мабли и прочим. А св. Фома Аквинский разрешает народу свергнуть тирана. По словам Жюрье, «народ даже не обязан быть правым».

Удивлённые подобной аксиомой, друзья достали Общественный договор Руссо.

Пекюше одолел его до конца; потом, закрыв глаза и запрокинув голову, приступил к разбору.

Было якобы заключено соглашение, в силу которого личность отказалась от своей естественной свободы.

Общество со своей стороны обязалось защищать личность от несправедливостей природы и передать ей в собственность полагающиеся ей блага.

Но где доказательства, что такой договор был заключён?

Нет доказательств! К тому же общество не даёт никаких гарантий. Граждане занимаются только политикой. Но нужны и ремесленники, поэтому Руссо рекомендует ввести рабство. Наука погубила человеческий род. Театр развращает нравы, деньги ведут к гибели, государство должно заставить народ исповедовать какую-нибудь религию под страхом смерти.

«Как? — удивились друзья. — И это проповедник демократии?»

Все реформаторы подражали Руссо, и потому они достали Исследование социализма Морана.

В первой главе излагается доктрина сенсимонизма.

Во главе государства стоит Отец, одновременно и папа и император. Право наследования отменяется, всё имущество, движимое и недвижимое, переходит в общественный фонд, который распределяется по принципу иерархии. Общественным достоянием управляют промышленники. Но бояться нечего: вождём станет тот, «кто больше любит».

Одного недостаёт — женщины. От женщины зависит спасение мира.

— Я ничего не понимаю.

— Я тоже.

Они углубились в фурьеризм.

Все несчастья проистекают от принуждения. При свободном проявлении страстей наступит гармония.

Наша душа заключает двенадцать основных страстей: пять эгоистических, четыре анимических, три распределяющих. Первые стремятся к развитию личности, вторые — к группам, последние — к группам групп или сериям, совокупность которых образует фалангу, общину в тысячу восемьсот человек, живущих во дворце. Каждое утро фалангистов увозят в каретах на полевые работы и каждый вечер привозят обратно. Все ходят со знамёнами, устраивают празднества, едят пироги. Любая женщина, если хочет, может иметь трёх мужчин: мужа, любовника и производителя. Для холостяков в каждой фаланге имеется штат баядерок.

— Это бы мне подошло! — сказал Бувар и погрузился в мечты о «гармоническом» обществе.

Благодаря улучшению климата земля станет ещё прекраснее; путём скрещивания рас человеческая жизнь удлинится. Люди научатся управлять облаками, как теперь управляют молнией, по ночам над городами будут идти дожди, чтобы смыть всю грязь. Корабли станут бороздить полярные моря, оттаявшие под лучами северного сияния. Всё сущее происходит от сочетания флюидов, мужского и женского, излучаемых полюсами земли; северное сияние — не что иное, как течка планеты, оплодотворяющее истечение.

— Это выше моего понимания, — сказал Пекюше.

После Сен-Симона и Фурье задача свелась к реформе заработной платы.

Луи Блан в интересах рабочих предлагает отменить внешнюю торговлю; Лафарель требует облегчить труд машинами; ещё кто-то — понизить акциз на вино, или перестроить цехи, или раздавать даровую похлёбку. Прудон изобретает единообразный тариф и требует сахарной монополии.

— Все эти социалисты стремятся к тирании, — заметил Бувар.